Цзян - ван Ластбадер Эрик. Страница 62

— А я думал, — сказал Донован, заметив в дверях врача, — что ты привык к ним. Сам ведь издал приказ, согласно которому руководитель Куорри обязан раз в неделю проходить медосмотр в присутствии одного из старших офицеров.

Врач, очень миловидная сорокалетняя женщина, к которой Донован был весьма неравнодушен, продела руки Беридиена в рукава больничного халата. У нее было красивое славянское лицо с высокими скулами, пышные груди и отличные, длинные ноги. Донован был бы не прочь полежать между этих ног. Она приветствовала Беридиена и Донована профессиональной улыбкой, давая понять им, что для нее они не более чем обычные пациенты. Раз в месяц она и Донована прощупывала и простукивала — с день, обведенный в его календаре кружком.

— Пожалуй, — сказал Беридиен, — в следующий раз я пошлю на медосмотр вместо себя своего заместителя Вундермана.

Врач смерила его строгим взглядом, как расшалившегося подростка. Беридиен засмеялся, как будто получил очко в свою пользу.

Остался гореть только один фонарь. В его янтарном свете овал лица Комото казался твердым как камень.

— Мэрок-сан.

Уважительная добавка к имени указывала на изменение отношения, и для японца это весьма знаменательно. Он вынырнул из темноты, окутывавшей дальний конец лужайки, как рыба, поднявшаяся в верхние слои воды из пучины.

Сначала Джейк почувствовал его приближение, затем увидел медвежьи очертания фигуры. Свет упал на свободную рубаху и хакаму. Только потом, когда он остановился перед Джейком, черты его лица возникли из ночи.

Лицо его было закупоренным, если воспользоваться японским идиоматическим выражением, которое Джейк вспомнил, глядя на него. Хара — его внутренняя сила — ощущалась в нем буквально осязаемо. Все прочее было излишне.

Он протянул руки. На ладонях лежала стрела, выпущенная Джейком.

— Я полагаю, она твоя.

Как во сне, Джейк взял стрелу из рук оябуна.Он уже довольно давно не полностью осознавал совершаемые им действия. И только теперь до него начало доходить, что он все-таки преуспел в том, ради чего все это затеял.

Эта стрела была частью личного оружия самурая — именно этого самурая. В полном смысле слова она была частью наследия его предков. И конечно же, просто так ее не отдают, только как признание исключительных достоинств другого человека. Джейк вспомнил, что в феодальные времена сэнсеиопределенного вида боевого искусства, встречаясь впервые, обменивались дарами из своего личного боевого арсенала, чтобы скрепить свой союз, заключаемый их даймио,то есть их господами.

Джейк поклонился.

— Домо аригато.Комото-сан.

Он заметил, что рядом с ними уже нет Тоси. Они с Микио Комото были одни. Черные кроны деревьев смыкались у них над головой. Вместе с сидящими на них присмиревшими птицами и стрекочущими цикадами черные ветви раскачивались в ночном бризе, придавая саду движение, будто это был не сад, а залитое лунным светом безбрежное море.

— Пора бы и выпить, — сказал оябун.Они выпили виски «Сунтори». Сидя на татами перед низким самшитовым столиком, они беседовали о разных материях, как будто всю жизнь были задушевными друзьями. Трудно было бы поверить, что всего час назад они были врагами.

— Кеи Кизан, соединился с предками, — сказал Комото. — Он был агрессивными задиристым, но, без сомнения, самым славным представителем своего клана.

— Он причинял вам неприятности.

— Я думаю, — рассудительно сказал Комото, — что было бы правильнее говорить, что не он, а его дружок Ничирен причинял нам неприятности. Тосима-ку стала яблоком раздора между моим кланом и кланом Кизана из-за Ничирена.

— Как это случилось? — спросил Джейк, наливая им обоим еще виски. — Что такого ценного в Тосима-ку, чтобы ради него проливать кровь?

— Ничего, если не считать, что эта территория исконно принадлежала клану Комото.

— Тогда я сомневаюсь, что Ничирен имеет какое-либо отношение к этим спорам. У него не было никаких причин, чтобы ссорить вас с Кизаном, и целый букет причин, чтобы поддерживать мир в квартале, который он избрал своим домом.

— Это не так, — возразил Комото. — Мы располагаем информацией, что Ничирен является глубоко законспирированным агентом КГБ.

Джейк удивленно взглянул на него. Он изо всех сил старался унять стук внезапно забившегося сердца.

— По моим сведениям он — террорист-одиночка, — сказал Джейк.

— В таком случае, ты немного отстал от событий.

Джейк задумался. Наконец спросил:

— Как давно Советы направляют его руку?

Комото пожал плечами.

— Я покажу тебе его досье. Года три-четыре. В этом вопросе у нас нет абсолютно точных данных. Но мы наверняка знаем, кто его хозяин. Даниэла Воркута.

Внешняя разведка! -подумал Джейк. — О, Будда! Не удивительно, что они сшивались у Меча.Мелькнула мысль, почему эта информация прошла мимо Куорри?

Оябунзаглянул Джейку в лицо.

— Скажу одно: либо ты уже здорово пьян, либо моя информация тебя очень удивила.

— Если бы я был попьянее, — ответил Джейк, — я бы, к счастью для меня, не понял, что ты мне сообщил.

Микио Комото засмеялся.

— Это все варварский виски! — воскликнул он. — Сейчас мы переходим к настоящему питию. Тоси-сан! Принеси-ка нам сакэ!

Ничирен отмечал день смерти, мейничи.Одетый в кимоно цвета морской волны с белым орнаментом в виде двойного колеса, он с торжественной медлительностью подымался по извивающейся тропинке вверх по крутому склону. Мимо сосен и кедров, чьи вершины, как Фудзияма, терялись в сером тумане. Он пришел сюда пешком от маленькой железнодорожной станции с черепичной крышей на северо-западной окраине Токио. За его спиной огромный метрополис тонул в серо-бурой мгле, казавшейся безжизненной по сравнению с полупрозрачной дымкой, окутывавшей ветви над его головой.

Кое-где мальчики в монашеских одеяниях подметали пыль столетий вениками, связанными из веток бамбука. Это их первое послушание в храме: учиться смирению. Только этим путем можно придти к ощущению своего единства с миром природы.

Не доходя до малиновых с черным храмовых сооружений на вершине холма, он свернул влево. Здесь тропа заканчивалась у каменных ворот, за которыми было кладбище.

Хотя было раннее утро, повсюду можно было видеть сквозь туманную дымку фигуры людей, склонившихся в молитве перед каменными плитами, отмечающими место успокоения их предков. Распевные звуки молитв подымались к небу сквозь туман, пока еще непроницаемый для лучей солнца.

Он позволил святым словам наполнить его душу, идя по узкой тропинке к знакомой каменной плите. Приблизившись, он опустился на колени и воткнул у камня сандаловые палочки, которые принес с собой из города. С молитвой на устах он зажег их одну за другой, и скоро их благовонный дымок смешался с утренним туманом.

Низко склонив голову, он унесся мыслями к матери. Камень хранил две строчки иероглифов, но Ничирену не было нужды и смотреть на них: знаки эти навечно врезались в его сердце.

Слово мейничи,«день смерти», состоит из двух иероглифов, означающих такие понятия, как «жизнь» и «день». Это кажущееся противоречие легко объяснить, вспомнив, что в день годовщины смерти предка паломничество на его могилу и мысли о нем его родственников фактически возвращают его из мира мертвых хотя бы на короткий период в этот единственный день в году.

В этот день семья собирается вместе, укрепляя узы, возможно, несколько ослабевшие в результате того, что жизнь часто раскидывает членов семьи по всему свету. Ничирен чувствовал великую печаль, потому что никого рядом с ним не было. Семья, значащая так много для каждого японца, в его случае сводилась к нему одному.

Горькие слезы катились из-под его опущенных ресниц, замирая на мгновение на щеке, прежде чем упасть на кимоно.

Юмико умерла уже давно, но чудо мейничи сохраняло ее живой для Ничирена. Он отчетливо помнил ее лицо, не потерявшее за эти годы ни грана своей красы. Скорее наоборот, молодые, изысканно прекрасные черты смягчились, кожа слегка потемнела, как на лицах фарфоровых куколок, нингио, которых он любил разглядывать в витринах магазинов, когда был ребенком. Часами он, бывало, простаивал, прилипнув носом к стеклу витрины, пока глаза не начинали косить. Еще он помнил куколок из рисовой бумаги, которые висели на стенах его комнаты в те годы, когда он часто болел. Потом он узнал, что этими куколками Юмико пыталась оградить его от сил зла, которые, как она считала, овладели ее сыном. Долгими днями и ночами, когда он метался в горячечном бреду в своей кроватке, ее руки беспрестанно трудились, делая все новых и новых куколок, которые должны были прогнать болезнь.