Цзян - ван Ластбадер Эрик. Страница 73

Чжилинь был убежден, что все беды Китая происходят от его изолированности от мира, проистекающей из вечного ужаса, который китайцы всегда испытывали перед гвай-ло. Вместо того, чтобы учиться у соседей по планете полезному, они предпочитали закрывать глаза на все и вся, непривычное для Поднебесной империи.

Так они остались недоучками. Так их начали колотить все кому не лень. Так презренные гвай-лонаводнили Китай и начали растаскивать его по кускам.

Чжилинь понимал, что любит Афину Он знал, что потерял из-за нее голову. Это испугало его больше, чем близость смерти в ту ночь, когда погибла Май. Несмотря на все свое глобальное мышление, он все-таки оставался в душе китайцем. Ему никогда не приходилось бывать рядом с женщиной другой культуры, чувствовать дождь и тучи в ее присутствии. Поэтому нет ничего странного, что его трясло, когда она прикасалась к нему. Будучи почти трезвенником, он чувствовал, что пьянеет как от рисовой водки, и это приводило его в ужас.

И не то, чтобы физическая близость пугала его больше всего. Просто он опасался, что стоит ему только коснуться ее, как вся его любовь брызнет у него из кончиков пальцев, и вся его китайская суть будет утрачена навеки. Словом, у него было убеждение, что любя ее, он приносит в жертву что-то очень для себя дорогое.

И все же он не мог заставить себя забыть ее Днем он погружался с головой в работу на таможне, узнавая все больше и больше о тайных пружинах международной торговли. Регулярно виделся с Бартоном Сойером, а последнее время и с его сыном Эндрю, чтобы передать им часть своей информации на благо их совместного бизнеса. Регулярно встречался он и с младшим братом (средний был слишком далеко), обсуждая текущие вопросы их семейного дела.

Отец его умер, мать пережила его всего на несколько недель. Теперь семья состояла из трех братьев.

Вот какие сны ему снились по ночам! Это означало, что в его подсознании Афина уже была членом его семьи. И это пугало Чжилиня. Ни одного вечера не проходило, чтобы он не думал о ней. Раньше он мог думать так упорно только о делах.

Ху Ханмина он видел теперь редко. Его старший товарищ теперь стал активным деятелем у коммунистов. Пытался он втянуть в политику и Чжилиня, но у него пока к ней еще не прорезался вкус. Тем более, что он понял раньше многих своих сверстников, что коммунистическая форма правления не лучше всяких прочих, хотя в теории все звучало прекрасно. Но беда в том, что всякая теория создается людьми и ими же претворяется в жизнь. А Чжилинь давно понял, что отвлеченная теория и живые люди — вещи очень разные.

Это ему стало ясно еще при жизни Май, когда он видел партийную жизнь как бы изнутри. Партия управляется не железной теорией, а людьми, которые имеют свои слабости, как всякие люди. Они бывают жадными, черствыми, мстительными, заносчивыми и, что всего хуже, жадными до власти. Пожалуй, один Сунь Ятсен был свободен от этих пороков. Но именно поэтому против него вечно плелись интриги, вечно с ним боролись и, в конце концов, одолели.

Человек не довольствуется тем, что изучает теорию и следует ее постулатам. Он должен ее интерпретировать. А интерпретация теории, как Чжилинь давно уже заметил, всегда приводит к искажению. И коммунизм недостижим хотя бы потому, что он слишком идеален. В лучшем случае, коммунистическая идея может быть орудием в руках небольшой группы политиканов, которые с ее помощью будут управлять массами людей. И ее догматы скорее будут оглуплять массы, чем возвышать их.

Как-то вечером он поделился с Афиной этими мыслями. Никогда прежде он ни с кем на эти темы не разговаривал. Естественно, он не мог высказать эти мысли Май: они бы только обидели ее. По этой же причине он не делился ими и с Ху.

Он сначала даже не понял, зачем он завел этот разговор с Афиной. Но потом ему стало ясно, что он таким образом проверял ее. Он хотел видеть ее реакцию. Если бы она его не поняла или ее реакция оказалась бы отрицательной, он тогда со спокойной совестью порвал бы их отношения.

— Значит, ты не борец за идею, — заметила она, выслушав его.

Зрачки ее глаз расширились, как это всегда с ней бывало, когда она увлекалась объяснением ему какого-нибудь особенно заковыристого понятия западной философии.

— Вот мой брат Майкл, — продолжала она, — тог был таким борцом. Я тебе уже рассказывала о нем. Он был истинным миссионером. Он любил то, чему посвятил свою жизнь. — Она отвернулась и посмотрела в окно i на лодки, качавшиеся у причала. — С другой стороны, я не могла принять его позиции. Я не верю в благо прозелитства. Католические прозелиты прибыли с Кортесом в Мексику и с Писсаро в Перу. В обоих случаях погибли древнейшие цивилизации. Уж мне ли этого не знать! Я ведь из семьи археологов, не забывай... Беда с прозелитами в том, что они не терпят инакомыслящих. — Она отвела глаза от неверного света фонарей на набережной, отражавшихся в водной ряби Пудуна тысячами огней. — Я полагаю, то же самое можно сказать и о твоей «небольшой группе политиканов».

И тут Чжилинь понял, что он хочет жениться на Афине.

Когда в 1931 году Манчжурия стала японским протекторатом после военного вторжения, Чжилинь получил новую возможность понаблюдать за японцами. Он любил наблюдать за ними. Изучая их, он не мог не заметить, как они перенимают элементы китайской культуры и нравов и внедряют их в собственном обществе.

Хотя, с другой стороны, они, так же, как и китайцы, постарались отгородиться от Западной культуры на многие столетия. Тем не менее, реставрация династии Меидзи изменила это положение. И вот теперь Чжилинь видел собственными глазами «культурную революцию» в действии. Он видел, как освобождение страны от закостенелых догм открывает новые возможности в сфере экономики и бизнеса, ставя крест на традиционной самурайской культуре.

Этой бывшей элите японского общества оставалось либо погибнуть, либо приспособиться к новым веяниям. Те, кто приспособился, составили костяк новой бюрократии. Кроме того, появился новый класс японского общества — купечество. Реставрация сделала их героями новой Японии, а по мере развития международной торговли они стали нуворишами.

Чжилинь понимал, что глупо не воспользоваться историческим опытом Японии, и видел в нем как позитивные, так и негативные моменты. Например, его не могло не волновать усиление пассивного отношения к политике в японской расширяющейся инфраструктуре. А это всегда чревато новой волной милитаризма.

Отношения Японии к Китаю во все века были в лучшем случае прохладными. И теперь развитие торгового класса, столь необходимого для продолжающегося экономического роста, дало толчок милитаристским настроениям, а для разжигания их использовалось доброе старое топливо — островной национализм.

Чжилинь видел в этом особо пагубные тенденции, поскольку призывы к экспансии исходили из деловых кругов и имели приверженцев как в мощной бюрократии, так и в слабом правительстве.

Он был уверен, что без кровавых столкновений между соседями не обойдется, когда в 1936 году Ху Ханмин рассказывал ему о секретных встречах между Мао и Чан Кайши. То, что два заклятых врага в истерзанной гражданской войной стране встречаются, могло значить только одно: в воздухе запахло угрозой империалистической экспансии Японии. Но, как и следовало ожидать, эти переговоры скоро были прерваны, и не обошлось без взаимных оскорблений. Коммунистическая партия и Гоминьдан по-прежнему были на ножах.

Удивительное дело: с самого начала столетия в Китае не прекращается смута, а вожди не могут договориться даже перед лицом нависшей над страной угрозы! Чжилинь считал, что необходима общая платформа для единения сил, и такой платформой мог быть в текущий период коммунизм. Да, последнее время антипатия Чжилиня к этой доктрине несколько уменьшилась. Он говорил, что объединенный Китай — это шаг в будущее. Хоть какое, но будущее. Раскольнические же действия генерала Чана лишали Китай всякой перспективы. Правда, Чжилинь по-прежнему скептически относился к идее практического воплощения коммунистических идей в Китае. Подозревал он также, что и в России не все идет гладко: и там вожди давно уже предали Революцию. Более того, он видел в русских коммунистах не братьев по классу, какими их считал Мао, а потенциальных антагонистов в мировом коммунистическом движении, угрожающих незыблемости китайских границ. Но, при всем при том, коммунистическая идея казалась Чжилиню единственно приемлемой из тех, которые могут обеспечить консолидацию национальных сил, что в свою очередь должно привести к стабильности и порядку в стране.