Завоеватель сердец - Хейер Джорджетт. Страница 84

– А я намеревался отправить туда вас, святой отец, как уже бывало раньше.

– Нет-нет. – Ланфранк сложил ладони домиком. – Я обрел слишком большую известность, сын мой. Пусть едет Жильбер, а я буду наставлять его. И тогда кардиналы не станут кричать: «Бойтесь Жильбера! Он слишком хитроумен для нас».

Герцог рассмеялся.

– В таком случае дайте ему указания, которые сочтете необходимыми. В данном вопросе я полагаюсь на вас.

После этого настоятель испросил позволения удалиться и, поднявшись на ноги, величественной походкой вышел из комнаты, унося под мышкой и ларец.

Вильгельм же созвал на совет своих ближайших сподвижников, но о чем шла речь, никто так и не узнал. На нем присутствовали его сводные братья, Роберт и Одо; супруг сестры, виконт д’Авранш, и его кузены – д’Э и Эвре. Помимо родственников, приглашения получили сенешаль герцога, знаменосец, а также лорды Бомон, Лонгевилль, Монфор, Варенн, Монтгомери и Грантмеснил. Поскольку эти джентльмены оказались единодушны в своем мнении с герцогом, следующий совет, уже в расширенном составе, было решено созвать в Лилльбонне, огромном новом дворце в нескольких милях от Руана, сооруженном специально для подобных мероприятий.

Каменщики совсем недавно закончили работу во дворце, так что его белая громада резко и внушительно выделялась на фоне голубого неба. В центре располагалась огромная зала под сводчатым куполом, из которой несколько дверей вели в различные покои. Свет в нее проникал через сдвоенные окна наверху, разделенные пилястрами и арками. Стены были задрапированы новыми гобеленами, вышитыми яркими нитками темно-красного, зеленого и лазурного цветов; каменный пол устилал тростник, к которому для придания приятного аромата добавили розмарин и болотный мирт. Но повсюду еще ощущался стойкий запах известкового раствора, и, несмотря на жаркое пламя, ревевшее в вентиляционных трубах, во дворце по-прежнему было сыро и холодно. «А со временем он еще и обветшает, – думал Рауль, глядя на величественное сооружение, белизна которого резала глаз. – Зато лепнина выглядит потрясающе».

На возвышении в одном конце залы был сооружен трон под балдахином из золотой парчи, расшитой в стиле четырехлистника. Перед ним стояла скамеечка для ног. На ее обивке герцогиня собственноручно вышила золотых львов, дабы ноги герцога, когда он вздумает дать им отдохнуть, опирались бы на герб Нормандии.

На помосте также располагались и кресла для главных советников герцога, а для менее важных персон в самой зале были расставлены скамьи.

Лилльбонн кишел вассалами, стекавшимися к назначенному месту сбора в ответ на призыв герцога. Жильбер Дюфаи, вместе с Раулем не отходивший от герцога ни на шаг, раздраженно заявил – ни минуты не может побыть в уединении. Жильбер оставил дома жену, пребывавшую на последнем месяце беременности, и сейчас вынашивал надежду, что после шестерых дочерей она наконец сподобится подарить ему сына. Каждый день он отправлял к супруге гонцов, дабы справиться о ее самочувствии, потому что перед самым его отъездом она увидела в саду ежика, а всем известно – более дурного знака, предвещающего выкидыш, попросту не существует. Раздражение Жильбера возрастало еще и оттого, что ночевать он был вынужден в зале на полу вместе с сотней других рыцарей.

Рауль, с одного взгляда оценивший положение вещей, решительно, хотя в глазах его и поблескивали лукавые искорки, заявил: поскольку герцогиня осталась в Руане, он намерен ночевать на соломенном тюфяке в ногах кровати герцога.

– Святые угодники, ты что, до сих пор опасаешься покушения на меня? – изумился Вильгельм.

– Нет, – откровенно ответил Рауль, – но боюсь, что другого места для ночлега мне попросту не найти, монсеньор.

В назначенный для совета день бароны и вальвассоры с раннего утра собрались в зале, переругиваясь, стремясь занять места получше, а также громогласно обмениваясь мнениями насчет того, что понадобилось от них герцогу. Те, кто уже знал об этом, просвещали несведущих, поэтому ко времени, как герцог вошел в залу через дверь позади трона, в помещении стоял такой невообразимый гам, что человеку из-за всеобщего шума было трудно расслышать собственный голос.

Впереди герцога вышагивал церемониймейстер. Как выяснилось, он обладал зычным басом, коим и воспользовался по прямому назначению. Все разговоры прекратились словно по мановению волшебной палочки; вассалы замерли в почтительном молчании, ожидая, когда к ним обратится герцог.

Его сопровождали члены Совета и все старшие прелаты герцогства. Завидев сутаны епископов, собравшиеся в зале поняли: им предстоит стать участниками небывалого действа. Раздалось приглушенное перешептывание; те, кто оказался в задних рядах, вытягивали шеи, чтобы лучше видеть; джентльмены невысокого роста вставали на цыпочки, пытаясь разглядеть хоть что-либо поверх плеч своих более высоких сотоварищей.

Герцог надел кольчугу, голову его украшал церемониальный шлем с короной. Выбор парадного одеяния был не случаен; Гилберт де Харкорт, прибывший на собрание от имени Хуберта, проворчал себе под нос:

– Ого! Неужели война?

Вильгельм поднялся по ступенькам к трону и окинул взглядом залу, словно считал собравшихся по головам. Когда же те, кто сопровождал его, расселись по местам на возвышении, он обратился к своим баронам с речью.

Они выслушали герцога в полнейшей тишине. Голос его был сильным, и эхо подхватывало окончания слов Вильгельма, донося их до самых укромных уголков. Собравшиеся замерли; никто не переступал с ноги на ногу и не перешептывался; было очевидно – он застал своих вассалов врасплох; впрочем, явствовало также то, что многие слушали его с тревогой и неодобрением.

Находясь по правую руку от трона, Рауль отчетливо видел почти всех собравшихся в зале. Хранитель упер свой обнаженный меч острием в пол, положив обе руки на рукоять. Он даже взглянул украдкой на Жильбера, стоявшего в точно такой же позе слева от герцога, но тот не оценил лукавых искорок, вспыхнувших в глазах Рауля. Жильберу было не до того – он явно тяготился своей нынешней ролью и положением.

Герцог, закончив речь, сел и стиснул подлокотники трона. Еще несколько минут, казавшихся бесконечными, в зале царила мертвая тишина – никто не смел пошевелиться или заговорить. Но вот кто-то зашептал на ухо соседу; его примеру последовали другие; по зале прокатился приглушенный ропот, который постепенно нарастал и становился громче.

Герцог вновь поднялся; на него устремились полные подозрения взгляды.

– Мессиры, – сказал он, – я удаляюсь, дабы предоставить вам полную свободу посовещаться друг с другом и обсудить мое предложение. – Подав знак своим братьям сопровождать его, Вильгельм вышел.

Не успела за ним захлопнуться дверь, как поднялся грандиозный шум, словно все дьяволы преисподней сорвались с цепи. Кое-кто тут же попытался продемонстрировать собравшимся всю неосуществимость требований герцога; несколько сеньоров помоложе, раздувая ноздри, словно боевые кони, заслышавшие звук трубы, вознамерились перекричать гул всеобщего неодобрения; собравшиеся, что было вполне естественно, разбились на группы, насчитывающие от пяти до сотни рыцарей, столпившихся вокруг нескольких ораторов.

Фитц-Осберн первым покинул возвышение. Сойдя с последней ступеньки, он принялся локтями прокладывать себе дорогу, то беря кого-либо под руку, то похлопывая очередного боевого товарища по плечу.

Со своего стула поднялся и де Монфор. Подмигнув Раулю, он сказал:

– Будь я проклят, они негодуют! И что теперь?

– Я остаюсь, чтобы послушать, о чем пойдет речь, – ответил Рауль. Сунув меч в ножны, он взял де Монфора под руку. – Идемте, Гуго, подобной забавы мы еще лет двадцать не увидим.

Они вместе сошли с возвышения и начали переходить от одной группы к другой.

– Рауль! Подожди минутку! Герцог что, спятил? – Сеньор Этутвилль схватил Рауля за край мантии. Анри де Феррьер оттолкнул его в сторону. – Рауль, что все это значит? Отправляться за тридевять земель, чтобы сразиться с чужеземцами на их собственной территории! Это неслыханно!