Завоеватель сердец - Хейер Джорджетт. Страница 89

– Может быть. – Он наклонился и поцеловал жену. – Скоро мы все узнаем.

Флот задержался в устье реки еще на целый месяц. Некоторые суда оказались не приспособлены к морскому плаванию; плотники не успели соорудить деревянные замки, которые герцог в разобранном виде собирался перевезти в Англию, а оружейники по-прежнему день и ночь трудились над изготовлением хауберков, шлемов и кольчуг. Солдаты начали проявлять беспокойство; участились случаи дезертирства и грабежа соседних сел и деревень. Но герцог приказал казнить виновных безо всякой жалости, запретил пешим солдатам покидать лагеря, и бесчинства прекратились.

На двенадцатый день сентября, когда все наконец было в порядке и задул попутный ветер, герцог, распрощавшись с Матильдой, благословил сына и поднялся на борт «Моры» вместе с сенешалем и виночерпием в сопровождении Рауля, Жильбера Дюфаи, а также своего знаменосца – Ральфа де Тони.

Стоя возле узкого окна дома, в котором она поселилась на берегу, Матильда, напрягая зрение, смотрела, как на мачты медленно поднимаются флаги. Вот на фоне ясного голубого неба засияла богатством цветов освященная эмблема Святого Петра; рядом храбро зареяли на ветру золотые львы Нормандии. Герцогиня сцепила пальцы и глубоко, со всхлипом, вздохнула.

– Якорь поднят! – воскликнул Роберт. – Смотрите, миледи! «Мора» двинулась с места! Видите, как весла окунаются в воду? Ах, если бы я мог оказаться сейчас на ее борту!

Матильда не ответила; «Мора» заскользила вниз по течению под развевающимися флагами; зарифленные паруса [71] на мачтах сверкали малиновым цветом.

– Следующим идет мой дядя Мортен на «Счастливом случае», – продолжал Роберт. – Смотрите, вон виден его штандарт! А это – корабль графа Роберта, а рядом с ним – виконта Авранша. О, как будут завидовать мне Ричард и Рыжий Вильгельм, ведь они пропустили такое зрелище!

Герцогиня по-прежнему хранила молчание; сомнительно, что она вообще слышала сына. Взгляд ее не отрывался от «Моры»; она думала: «Он уплыл. Святая Дева Мария, помоги ему! Помоги!»

Матильда не двигалась до тех пор, пока «Мора» не стала точкой на горизонте. Роберт, стоя на коленях на скамье, которую он подтащил к окну, продолжал болтать без умолку и показывать пальцем, но герцогиня не обращала на него ни малейшего внимания. Она думала о том, как вышить эту сцену на гобелене, чтобы получился настоящий шедевр, достойный ее искусства. Матильда решила, что сама изготовит его, вместе со своими фрейлинами, разумеется, пока они будут прозябать в одиночестве и ожидании в притихшем Руане. Она начала составлять план. Перед ее мысленным взором поплыли яркие образы: вот Гарольд приносит клятву на святых реликвиях в Байе; смерть Исповедника; похороны короля – вот это полотно будет потрясающим, с аббатством с одной стороны, и гробом, который несут восемь человек, – с другой. Мысль ее напряженно заработала, глаза заблестели. Она изобразит и коронацию Гарольда; сейчас герцогиня видела гобелен целиком, как наяву; вот он сидит на троне в центре полотна, а рядом стоит лишенный сана Стиганд и воздевает руки, готовясь благословить его. Для мантии Стиганда понадобятся яркие нитки; она вышьет ее сама, как и лицо Гарольда, а ее фрейлины могут взять себе задний план и трон. Дальше будут видны приготовления Вильгельма ко вторжению; это полотно окажется непростым в работе, с оружием, кольчугами и припасами, которые грузят на корабли; а затем она вышьет сегодняшнее отплытие, выбрав яркие нитки, чтобы показать блеск щитов, голубизну моря и малиновые паруса «Моры». Времени, безусловно, уйдет много, но конечный результат будет стоить затраченных усилий. А если Бог смилостивится над ними, то предстоит вышить еще много полотен: сражение, коронацию – только бы Он смилостивился.

Герцогиня оторвала взгляд от горизонта; взяв Роберта за руку, спокойно сказала:

– Идем, сын мой. Мы сегодня же возвращаемся в Руан; меня там ждет работа.

Стоя на корме «Моры», Рауль смотрел, как тает вдали берег Нормандии. К нему подошел Фитц-Осберн.

– Что ж, наконец-то мы отплыли, – удовлетворенно заметил сенешаль. – Я получил донесение о том, что шкипер боится неблагоприятной погоды, но мне она представляется прекрасной. – Облокотившись о позолоченный поручень, Фитц-Осберн уставился вдаль, на тонкую линию побережья. – Прощай, Нормандия! – шутливо вскричал он.

Рауль содрогнулся.

– Эй, ты замерз, друг мой? – осведомился Фитц-Осберн.

– Нет, – коротко ответил Рауль и отвернулся.

Они плыли на север; к полуночи ветер, постоянно усиливавшийся, перешел в настоящий ураган. Высокие валы перекатывались через палубу, шпангоуты стонали от нагрузки, а полуобнаженные моряки, обливаясь потом и стряхивая с себя соленую воды, начали спускать и брать рифы у парусов. Стараясь перекричать рев ветра, они работали не покладая рук и бесцеремонно отталкивали в сторону высокородных господ, если те путались у них под ногами.

Фитц-Осберн поник, погрузившись в непривычное молчание, и вскоре забился в какой-то темный угол, чтобы уединиться со своей морской болезнью. Д’Альбини поначалу презрительно фыркал в его адрес, но огромный вал, куда выше всех предыдущих, быстро отправил его вслед за сенешалем. Ив, паж герцога, свернулся жалким клубочком на своем тюфяке в каюте и закрыл глаза, чтобы не видеть разбушевавшейся стихии. Услышав, как засмеялся его господин, он содрогнулся, но глаз не открыл, даже в ответ на просьбу герцога.

Сам же Вильгельм поднялся со своего ложа из шкур и, закутавшись в накидку из грубой ворсистой шерстяной ткани, вышел на палубу. Рауль и Жильбер стояли подле входа в каюту, держась за стенки, чтобы не упасть. Рауль схватил герцога за руку.

– Осторожнее, сеньор. Минуту тому Жильбера едва не выбросило за борт, прямо в море.

Герцог всмотрелся в темноту. Огни прыгали на волнах; он сказал:

– Нынче ночью мы потеряем несколько малых кораблей.

Ударившая в борт волна окатила их дождем брызг.

– Монсеньор, оставайтесь в каюте! – взмолился Рауль.

Герцог смахнул влагу с волос и лица.

– Я останусь там, где стою, Хранитель, если только меня не смоет за борт, – заявил он, цепляясь за поручень.

Перед самым рассветом ветер унялся и в сером зареве показалось море цвета свинца, на котором мертвая зыбь угрюмо качала «Мору». Утомленные штормом корабли медленно вошли в гавань Сен-Валери в Понтье, встав там на якорь.

Уже наступила ночь, когда герцог наконец подвел точный итог потерям. Несколько малых кораблей действительно затонули, равно как и несколько лошадей и кое-какие припасы смыло за борт, но в целом ущерб оказался не слишком значительным. Герцог, распорядившись не распространять панические настроения, созвал капитанов кораблей вместе с плотниками на совещание, чтобы выяснить у них, какой ремонт необходимо провести, прежде чем флот снова сможет выйти в море.

Когда с этим было покончено, случилась очередная задержка, вызвавшая недовольство солдат. Ветер переменился и устойчиво задул с северо-востока, так что никакое судно, вышедшее из Понтье, не смогло бы достичь Англии. Дни проходили за днями, а встречный ветер упрямо не желал менять направления. Люди начали искоса поглядывать на герцога, перешептываясь, что поход этот явно затеян против воли Господа.

Дурные предчувствия охватили и многих баронов; среди солдат даже случилась попытка мятежа, и недовольное перешептывание сменилось открытыми проклятиями.

Герцог же не проявлял ни малейшего нетерпения или тревоги. С мятежниками он разобрался одним махом, положив конец открытому неповиновению, а на встревоженные взгляды своих баронов отвечал жизнерадостной бодростью, которая изрядно поднимала им настроение. Но положение постепенно ухудшалось, и на десятый день стоянки в порту Вильгельм призвал к себе графа Понтье, поделился с ним кое-какими соображениями и устроил пышную церемонию для своей армии.

Были выкопаны останки праведника Святого Валерия; их пронесли во главе процессии вокруг всего города. Перед святыми мощами шли епископы Байе и Кутанса в парадных мантиях; состоялась торжественная служба, во время которой клирики воззвали к святому с мольбой изменить направление ветра и таким образом подтвердить праведность всего предприятия.