Эффект Грэхема (ЛП) - Кеннеди Эль. Страница 30

— Это не он выбирал меня. Это сделала пиарщица. — Он продолжает с ноткой сарказма. — Она считает, что раз меня выбрали под номером один на драфте, то это поможет в общении с потенциальными спонсорами.

— А она понимает, что ты физически не способен общаться? — Вежливо спрашиваю я. — Потому что, кто-то же должен был предупредить ее.

— Кто-то должен был.

Затем, словно в подтверждение моей точки зрения, он не произносит больше ни слова, в то время как я делаю все, что в моих силах, чтобы изменить это.

Я пытаюсь обсудить состав, выбранный Дженсеном. Я жалуюсь на то, что мы застряли на этом мероприятии. Я рассказываю ему о своем расписании предстоящих занятий. Между тем, он общается с помощью ворчания, вздохов и пожимания плечами, а также короткого списка выражений лица, в зависимости от эмоций. Один взгляд выражает явную скуку — это его стандартный. Другой... не совсем презрение, но что-то вроде недоверия с оттенком замешательства, типа: Ты все еще разговариваешь со мной?

В конце концов я сдаюсь. Я прокручиваю свои плейлисты и выбираю трек. Через несколько секунд до меня доносится знакомый успокаивающий голос.

— Зов канадской пустыни пришел ко мне, когда я был молодым человеком, едва начавшим выпивать, но все же достаточно взрослым, чтобы путешествовать по суровому и часто жестокому ландшафту в надежде на самопознание.

Голова Райдера поворачивается к водительскому сиденью. Я вижу это краем глаза.

— Слуховой опыт, столь же разнообразен, сколь и вызывающий воспоминания, я растворился в шуме ручья, тяжелом хрусте копыта лося по зарослям подлеска, сладкой песне королька в золотой кроне вдалеке. Этого было достаточно, чтобы у меня перехватило дыхание. А теперь... позвольте мне отвести вас туда.

Начинается трек, из динамиков доносится хлопанье крыльев (я предполагаю, что они принадлежат корольку в золотой кроне). Вскоре симфония дикой природы заполняет машину.

У нас остается около десяти минут, прежде чем Райдер заговорит.

— Что это за херня?

— Горизонты с Дэном Греббсом, — говорю я ему.

Он пристально смотрит на меня.

— Ты говоришь это так, как будто я должен знать, что или кто это.

— О, Дэн Греббс потрясающий. Он фотограф-натуралист из Южной Дакоты, который сбежал из дома в шестнадцать. Какое-то время он ездил на поездах, путешествуя по стране, играл на гитаре, фотографировал. Потом однажды он импульсивно обменял свою гитару на профессиональный звукорегистратор и купил билет на корабль, направлявшийся в Южную Америку. Он не смог остановиться и с тех пор объездил весь мир, работая над своими звуковыми ландшафтами. Он записал так много разных альбомов. Это его серия о дикой природе.

— Иисус Христос.

— Что ты имеешь против дикой природы? Она слишком хороша для тебя?

— Да, дикая природа слишком хороша для меня. Это именно то, о чем я подумал.

Я борюсь с улыбкой и уменьшаю громкость.

— Я использую эти треки для медитации. Способ успокоить голову, когда все становится слишком громким. Жизнь, — уточняю я, хотя он и не спросил, что я имею в виду. — Ты должен знать, о чем я. Хоккейный мир может быть таким громким. Иногда его просто нужно успокоить. Попробовать немного ослабить давление, понимаешь?

Он снова переводит взгляд, и я воспринимаю это как разрешение продолжать.

— Все время так много давления. — Я сглатываю. — И хуже всего то, что я знаю, что большую его часть сама возлагаю на себя. Эта... эта необходимость быть лучшей. Все гребаное время. Эй, кстати, сколько в час ты берешь за свои услуги психотерапевта? И спасибо, что не спрашиваешь меня, что я при этом чувствую. Однажды я была у такого психотерапевта, и это буквально все, о чем она спросила за все время. Что ты при этом чувствуешь? И что это заставляет тебя чувствовать? Как насчет этого, что это заставило тебя чувствовать?

— Ты когда-нибудь перестанешь говорить? — Райдер спрашивает меня.

— Ты когда-нибудь начнешь говорить? — Я спрашиваю его.

Он вздыхает.

— Значит, Дэн Греббс.

Я прибавляю громкость, и это все, что мы слушаем в оставшиеся сорок минут поездки в город. Певучие крики гагар и жалобный вой волков превращают машину во что-то большее, чем мы являемся.

Следуя указаниям GPS, я понимаю, что мы будем проезжать в двух милях от моего собственного дома в Бруклине. Пригород, который с трех сторон окружен Бостоном, вероятно, является самым богатым районом в Массачусетсе. Ну, или в самом начале этого списка.

Мне почти неловко признаваться в этом, когда я говорю:

— Я выросла в трех кварталах отсюда.

В поле зрения появляются мерцающие огни загородного клуба. Этот клуб — один из старейших в штате. Раскинувшиеся холмы и двадцать семь лунок, за которые получают награды, украшены пышными садами. Поле для гольфа великолепно смотрится в темноте, а историческое здание клуба полностью освещено на фоне огромного чернильного неба.

— Дай угадаю, у твоей семьи есть членство в этом заведении, — бормочет Райдер.

— Нет, но они изо всех сил пытались завлечь нас, когда мне было около четырнадцати, — отвечаю я с печальной улыбкой. — Мама такая: Давай попробуем. Кто знает, может, нам понравится. Так что мы потратили целый день, пробуя. Папа ненавидит гольф и теннис, поэтому он поиграл в сквош и обнаружил, что ненавидит его еще больше, чем два предыдущих вместе взятых. Он украл ракетку, принес домой и сжег в нашем камине. Мама была раздражена, когда ей сказали, что дресс-код для женщин — только белый или пастельный. И это были еще цветочки, по сравнению с тем, что было у нас с Уайаттом. Мы постреляли по тарелочкам, и Уайатт разозлился, что я его обыграла, поэтому он отошел и попытался отобрать травку у одного из кухонных работников. — Я посмеиваюсь про себя. — В тот день мы поняли, что мы не семья из загородного клуба.

Я въезжаю на величественную кольцевую подъездную аллею и останавливаюсь позади BMW в очереди на парковку. На стоянке я отдаю ключи молодому человеку в белой рубашке поло и брюках цвета хаки. Он открывает мне дверь, и я слишком поздно осознаю, что не захватила с собой наличных, чтобы дать чаевые камердинерам. Однако Райдер нас прикрыл, сунув парню десятидолларовую купюру.

Я поднимаю брови, глядя на него.

— Тот еще транжира, — бормочу я, когда машина исчезает.

Он пожимает плечами.

— Эти бедняги в основном выживают на чаевых. Это меньшее, что я мог сделать.

Мы проходим через арочный проход к богато украшенным парадным дверям.

Райдер неловко тянет себя за воротник.

— Что теперь?

— Теперь мы общаемся.

— Пристрели меня, — умоляет он.

— Как ты относишься к убийству-самоубийству? Я могла бы легко убить тебя, но я не думаю, что смогу покончить с собой, поэтому тебе нужно будет убить меня, а после этого позаботиться о себе. Тебе комфортно будет так сделать?

Он смотрит на меня.

— Забудь, что я что-то сказал.

Мы входим в шикарный вестибюль, бок о бок, но с расстоянием в полметра между нами. Здесь пахнет деньгами. И выглядит ими, благодаря стенам, обшитым панелями из красного дерева, и белому мраморному полу. Мы называем свои имена возле столика, спрятанного в конце вестибюля, затем следуем по неброским указателям, установленным на мольбертах, в главный бальный зал. Там нас окружает море людей в смокингах и платьях.

Полуформальный, твою мать. Очевидно, все оделись в блэк тай.

Каждая свободная женщина, которую мы встречаем, восхищается Райдером. Обычно так и происходит с высокими великолепными мужчинами, но еще есть атмосфера, которую он излучает. Все мужчины здесь — ловкие, богатые профессионалы. Они бизнесмены, юристы, врачи. Тогда как Райдер… В нем есть что-то дикое. Это едва сдерживаемая мощь его тела. То, как он ходит. Напряженность в его глазах. То, как выражение его лица передает, что ему на всех насрать и он не беспокоится, что пришел сюда. Энергия плохого парня засасывает тебя каждый раз. Женщин это привлекает. Большинство мужчин тоже.