Дай-сан - ван Ластбадер Эрик. Страница 36
– Немного времени еще есть.
Потом добавил чуть тише:
– Должно быть.
Казалось, судорога прошла по его лицу. Он весь скривился. Другой смотрел безмятежно. Потом тряхнул головой, и шрамы заплясали на свету, словно тысячи светлячков.
– Ты разве еще не расстался с иллюзиями?
Никуму резко развернулся, опираясь о стол. Руки – вялые и безжизненные, пальцы напряжены.
– Это мучение, чистое мучение!
– Да, я знаю. Но не забывай…
– Я даже мысли не допускаю, что ты дашь мне забыть!
– Не дать забыть – это именно то, что я должен тебе дать.
– Дать мне? – прошипел Никуму. – Ты – ничто, без меня ты – пустое место!
– История мне уже вынесла свой приговор. Твоя борьба…
– Но ты этим не удовлетворился.
– Как и ты, – спокойно заметил человек со шрамами.
Лицо Никуму исказилось.
– Не припоминаю я что-то, чтобы просил тебя быть моей совестью, когда вызывал тебя…
– Хочешь сказать, что тогда между нами было какое-то взаимопонимание? Чепуха!
Его голос вдруг изменился, наполнив комнату холодом.
– Не считая призвания, все пойдет своим чередом.
– Конечно, – воскликнул Никуму, – и поэтому он поддерживает тебя в таком виде!
Он сделал яростный выпад, потянувшись скрюченными пальцами к горлу собеседника.
Ронин, затаившийся в темной нише у винтовой лестницы, напрягся. Потом вжался, ошеломленный, в холодную каменную стену, с трудом подавляя возглас изумления. Метнувшаяся вперед рука Никуму прошла сквозь тело человека со шрамами, словно он был соткан из дыма.
– Ребячество.
Другой отступил на шаг. Никуму остался на месте. Рука безвольно упала, и он вцепился в край стола, словно его не держали ноги.
– Он слишком могущественен, – прошептал Никуму, словно испуганный ребёнок.
– У него есть только то, чем ты сам наделяешь его, Никуму.
– Я не настолько силен. Ты был сильнее меня. Я вряд ли смогу победить.
Человек со шрамами отвернулся, как бы давая понять, что слова Никуму горько разочаровали его. Потом он резко поднял голову, как будто к чему-то прислушиваясь. Никуму с искаженным мукой лицом не обращал на него внимания.
Внезапно, словно приняв какое-то решение, человек со шрамами сорвался с места и прошел к стеклянному ящику в медном переплете, откуда извлек три маски, одну за другой. Ронина это удивило. То ли это действительно был бестелесный призрак, то ли выпад Никуму был просто иллюзией, игрой света.
– Пора начинать ногаку, Никуму. Пьесу ты знаешь.
Человек со шрамами надел маску, превратившись в пожилого человека вполне заурядной внешности, эдакого доброго дядюшки.
– Тоши, священник, – объявил он, передавая Никуму вторую маску.
Никуму медленно водрузил маску на голову.
– Рейшо, воин, – сказал Тоши.
Третья маска осталась на крышке стеклянного ящика, и, глядя на эту блестящую на свету личину, Ронин понял, что каким-то непостижимым образом человек со шрамами услышал его. Понял он и то, для кого предназначена эта маска.
Когда человек со шрамами увлек Никуму-Рейшо подальше от ящика, Ронин безмолвно прошел через комнату и надел маску. Тоши обернулся.
– Смотрите! – вскричал он. – Господин Рейшо, смотрите, кто к нам пришел!
Рейшо резко развернулся.
– Цукигамо!
Доносившиеся из-под маски звуки оживали богатыми обертонами. Благодаря акустике открытого помещения создавался эффект амфитеатра, и голос звучал отчетливо, без лишнего напряжения.
Теперь все трое стали участниками ногаку.
– Я предупреждал вас! – продолжал Тоши, указывая на Цукигамо. – Это он повинен в странной болезни, истощающей вас и лишающей сил!
Его тело как будто само исполняло отточенные обрядовые движения.
– Нет, – отозвался Рейшо глухим голосом. – Причина – во мне.
– Нет, господин, вы заблуждаетесь, – возразил Тоши, склоняясь перед Рейшо. – Взгляните еще раз. Это Цукигамо, огромный паук. Вы – великий воитель, но сможет ли воин, даже такой, как вы, одолеть зло, настолько могущественное?
– Не знаю, священник, но твои слова дают мне надежду. Может быть, одолев Цукигамо, я сумею тогда одолеть и себя самого.
Рейшо медленно танцевал, вынимая из ножен огромный меч. Согнув колени, он поднял клинок вертикально. Маска его разделилась на две половины. И теперь Цукигамо увидел, что это как бы половины двух разных лиц, словно маска отражала состояние человека, в душе которого происходит мучительная борьба. Борьба с самим собой.
– Достанет ли господину мудрости отложить эту битву? – льстивым голосом осведомился Тоши.
– Что ты хочешь сказать, священник? – Рейшо остановился. – Это будет последняя битва. Не на жизнь, а на смерть.
– Не на жизнь, а на смерть, господин, – согласился Тоши, пританцовывая вокруг Рейшо. – А для чего? Цукигамо могуч, а вы теперь слабы. Битва с вами сейчас отвечает единственно его целям.
– Да, возможно, ты прав.
– Конечно, господин.
Меч поднялся.
– Но я – воин Рейшо. Я – буджун. Я должен сражаться!
Цукигамо двинулся вперед, в круг яркого света от пляшущего огня.
– Ага! – вскричал Тоши, занося изогнутый клинок. – Теперь у меня хватит сил уничтожить тебя!
Клинок опускался, нацеленный Рейшо в бок.
– Я долго служил Цукигамо, и все ради этого мига. Ради мгновения могущества!
Рейшо развернулся, сверкнул его меч.
– Предатель!
Его меч пронзил сердце Тоши.
Не прерывая движения, Рейшо повернулся к своему заклятому врагу – Цукигамо – и бросился на него. Тот стремительно выхватил меч и отразил первый удар разъяренного воина.
Не произнося ни слова, лишь покрякивая и резко дыша под масками, странным образом искажающими звуки, они обменивались мощными ударами и уворачивались от выпадов друг друга.
Оба были искусными воинами, мастерами боя.
Они не разбрасывались в движениях, не передвигались по залу. Бой проходил на пятачке радиусом метра в три, не больше.
Двое великолепных бойцов, они сражались, словно зеркальные отражения, словно два воплощения одного человека. Они были равны по силам, и поединок их удивительным образом напоминал сложный танец. Ронину вспомнился финал ногаку в Асакусе. Подобно тому, как актер, исполнявший роль богини, излил на сцену свое совершенное мастерство, так и эти два воина – два актера – переполнили сцену Ханеды своим искусством.
Лязг металла стал для них музыкой, резкие вдохи и выдохи определяли ритм их затейливых движений. Напряжение мышц. Тела, блестящие от пота. Глаза, отмеряющие расстояние, мгновенно оценивающие направления ударов. Воспламененные нервы. Стремительные броски.
Воздух в комнате помутнел. Вращающиеся клинки слились в белые сверкающие круги. Казалось, что оба бойца заключены во взвихренную сферу из смертоносного стекла, в кровавое чрево схватки, из которой живым выйдет только один.
И в этой неистовой пляске клинков к Цукигамо пришло понимание. Он не сам выбирал свой путь. Выбор был определен. Если бы это зависело от него, он бы, наверное, выбрал иную дорогу. И все же никто за него не решал. Он сам пошел по пути, который теперь обернулся сценой из ногаку. Только ногаку было настоящим… и убитый актер не поднимется в конце пьесы. Надо что-то придумать, пока не пролилась кровь. Надо остановить это кошмарное представление. Где он, человек со шрамами, который почуял присутствие Ронина в Ханеде и даже выбрал для него роль в ногаку: Цукигамо, заглавный персонаж?
Действие в пьесе должно развиваться. И Цукигамо должен сделать первый шаг. Но какой?
Рейшо усилил натиск, его невидимый клинок завертелся еще стремительнее, но Цукигамо не отступил ни на шаг, уйдя в глухую, непроницаемую защиту. Он перешел в наступление, осыпав противника серией яростных ударов, завершавшихся сложными выпадами. Разглядев удивленный взгляд под застывшей маской Рейшо, он был уже близок к тому, чтобы прорвать оборону, но Рейшо успел защититься, воспользовавшись единственно возможным приемом защиты.
– Довольно!