Французский поцелуй - ван Ластбадер Эрик. Страница 28

Ныряя в Коннектикутский тоннель в этот ночной час, Диана думала, а не перейдет ли это желание в одержимость. Сив всегда жил для людей. Общественное для него всегда было выше личного. Теперь, ей казалось, это могло измениться. Не то, чтобы она не понимала и не сочувствовала ему... Но что если чувства возьмут в нем верх и он отставит прочь принципы, которым прежде следовал беспрекословно? Она уже слышала, как он сказал неправду собрату-полицейскому. Видела, как он утащил с места преступления улику — причем с места вне его юрисдикции. Причем до того, как ответственный за это дело офицер полиции смог увидеть ее. Диане и в голову не приходило, что ее босс способен на такие нарушения установленной процедуры расследования преступления.

А Сив тем временем сидел, уставившись в смятый клочок бумаги. На нем было несколько слов, написанных незнакомым, но характерным почерком — буквы наклонены назад — и, ниже них, одно слово, написанное неразборчивым, легко узнаваемым почерком его брата Дома. Вот что прочел Сив:

Сутан Сирик

бульвар Виктора Гюго, д. 67

Ницца, Франция

Спасен?

Крис и Аликс, стесненные присутствием на кухне мальчика-подростка, сидели на площадке пожарной лестницы, пробравшись на нее через широко открытое окно спальни. Грохот рока преследовал их и здесь, прорываясь через всю квартиру, заполняя пространство между ними.

— Долгое время, — говорила Аликс, — я думала о себе только как о матери Дэна. Для женщин часто трудно отделить свое существование от жизни их детей. А порой ребенок занимает такое место в твоей жизни, что больше на ней ничего и не умещается.

Дождь все еще шел и, хотя они и были защищены от него козырьком навеса, кое-где капли блестели в ее волосах, как бриллианты в тиаре.

— Но со временем я начала понимать, что удовольствие от общения с ним, хотя и весьма значительное, не может наполнить мою жизнь. Если я потеряю себя в нем, то это будет плохо для нас обоих.

— И тогда ты поступила на службу в прокуратуру округа, — закончила за нее Крис.

Она улыбнулась.

— Все было не так просто. Для начала надо было отъединить себя от него. А потом надо было сдать экзамены на адвокатуру. — Ее улыбка потускнела. — А потом и мое замужество начало разваливаться прямо на глазах, причем весьма болезненным образом.

— Извини, что напомнил о неприятном. Опять та же улыбка, скупая, но преображающая все лицо. — Никогда не знаю, говорить ли в этом случае «Не извиняйся» или «Спасибо». Я полагаю, что надо говорить и то, и другое. Сейчас это дело прошлое.

Она наклонила голову, услышав знакомую мелодию, долетевшую с кухни. Вполголоса стала подпевать и, казалось, все напряжение, сковывающее ее до этого, покинуло ее. Она перестала петь, но глаза так и остались ясными, сверкающими.

— Ну а ты? — спросила она. — Ты больше похож на атлета, чем на юриста.

Он засмеялся точности ее наблюдения. К его собственному удивлению, эта оценка даже польстила ему.

— Я и был атлетом, — признался он. — Велогонщиком.

— Да ну! Неужто не шутишь? — Недоверчиво подняла она брови. — Я обожаю велоспорт. Мы с Дэнни часто катаемся вместе.

— Я уже заметил ваши велики в прихожей, — сказал Крис. — Отличные машины.

— Ив каких гонках ты участвовал?

— В разных, — ответил Крис, глядя в темноту ночи. — Все время готовился к своей главной гонке — к Тур де Франс.

— Твоя семья, наверно, ужасно гордилась тобой, — предположила Аликс.

Эти ее слова удивили его. Обычно в таких случаях спрашивают: «И как, выиграл?»

— Нет, — ответил он. — Они не очень-то интересовались моими успехами и поражениями.

— Это ужасно.

Да, подумал Крис, действительно ужасно. Он вздохнул.

— Пожалуй, больше всего на свете мне бы хотелось услышать от отца: «Молодец, парень!» К тому времени, как я поехал во Францию, моя мать умерла. А отец думал только о моем старшем брате Терри. Дело в том, что в то время, как я катался по Франции, мой брат воевал во Вьетнаме, защищая американские идеалы свободы и справедливости. То, чем отец больше всего дорожил. И я для него был дезертиром, трусом, который отказывается служить стране, которая вскормила его. — Даже сейчас, столько лет спустя, он не мог рассказать кому-либо о том, что действительно происходило в то достопамятное лето. — Во всяком случае, так казалось моему отцу.

— Настоящий ястреб.

— Я бы сказал даже — супер-ястреб, — согласился Крис.

— И что случилось, когда ты участвовал в Тур де Франс? — спросила Аликс.

— Я покалечился. — Это был его обычный ответ, когда он отвечал на этот вопрос. Часто он просто отмалчивался. В этом ответе хоть и была правда, но не вся правда.

— И сильно?

Да, подумал он. Очень сильно. Он так и хотел ей сказать, но вместо этого у него получилось:

— Я завтра вечером улетаю во Францию. Там моего брата убили.

— О, Кристофер, я тебе так сочувствую! Кристофер, подумал он. Так мой отец меня всегда называл. Подняв глаза, он увидел опечаленное лицо Аликс. Интересно, подумал он, печалюсь ли я сам о гибели Терри, как она? — А у меня, кажется, все чувства атрофировались. Сам не пойму, что со мной.

— Вы с братом были не очень близки?

Крис саркастически усмехнулся.

— Можно сказать и так. За последние десять и даже больше лет между нами не было никаких контактов. Я бы сказал, что мы так и не смогли узнать друг друга.

Аликс придвинулась к нему ближе.

— Как жалко!

Он ощутил тепло ее плеча и почувствовал приятное возбуждение. Не сексуальное, а именно приятное: когда она рядом, та черная пропасть, которая разверзлась перед ним, когда он узнал о смерти Терри, была как-то не так страшна. Он не один на ее краю.

— Долгое время я возлагал вину за это на отца, — сказал Крис. — Он любил стравливать нас друг с другом, считая, что это способствует формированию характера. Мой отец большое внимание придавал характеру. Гордился своим кельтским происхождением. «Из семейства Хэев всегда выходили хорошие бойцы», — любил повторять он. Он был строг, пожалуй, даже суров с нами. Первое доброе слово, которое я слышал от него, да и то не в свой адрес, а в адрес Терри, я услышал из его уст, когда Терри приезжал на побывку из Вьетнама. Так что, естественно, проще всего для меня было считать отца виновным в том, что мы с братом как чужие. Но теперь, после смерти Терри, я начинаю думать, что не только его в том вина. Мы ведь и сами никогда не пытались выяснить, почему мы далеки друг от друга.

— Вы были правы, — сказал Данте. — Между Сутан Сирик и Декордиа есть связь. — У Мильо упало сердце. Неужели он был не прав, не поверив словам незнакомца насчет Сутан и Аль Декордиа?

— Очевидно, — продолжал Данте, — Декордиа познакомился с нею, когда приезжал сюда с месяц назад повидать Терри Хэя. Это было почти сразу после смерти его дочери. Она погибла в автокатастрофе: ее машина съехала с дороги во время дождя. Ей было девятнадцать лет.

Данте полистал свои записи.

— Так или иначе, Декордиа чувствовал симпатию к этой Сирик. Она выросла без родителей, и он — по возрасту и прочему — годился ей в отцы. Декордиа, он был такой, шибко привязчивый. Смерть его дочери сломила его.

Со страхом в сердце Мильо спросил:

— Могла мадемуазель Сирик убить его?

— Ни в коем случае, — ответил Данте. — Она была здесь, во Франции, когда Декордиа прикончили.

Мильо почувствовал такое глубокое облегчение, что у него даже слезы на глазах выступили. Быстро отвернувшись от Данте, он уставился в окно, за которым виднелась Военная Академия и парк Марсова Поля. Слава Богу, подумал он. Теперь надо постараться разузнать, что действительно на уме у того незнакомца.

— Ты не знаешь, кто убил Декордиа?

— Нет, — ответил Данте. — Я ничего не смог узнать об этом деле, кроме того, что он был обезглавлен, что само по себе весьма странно.

Странно действительно, подумал Мильо. Не менее странно и то, что незнакомый собеседник Логрази знает о подразделении ПИСК, которым Терри Хэй командовал во Вьетнаме, больше, чем он сам. Например, Мильо не слыхал про идею Терри Хэя обезглавливать свои жертвы. А теперь кто-то опять использовал ее, убивая Декордиа. Зачем?