Французский поцелуй - ван Ластбадер Эрик. Страница 32

— И ты что, думаешь, я поверю тебе?

— А почему бы и нет? Будто сама не знаешь, что средняя часть, кинжал под названием Преддверие Ночи, принадлежал Терри Хэю? А теперь он у тебя.

— Ах ты, поганец! — Сутан сделала со святым отцом что-то такое, отчего у него глаза чуть не выкатились из орбит от боли.

Он без сил обвис на ее руках.

— Ну а теперь, — она встряхнула его, — ты мне скажешь всю правду!

Глаза священника медленно сфокусировались на ней. Боль стучала в висках, как молот по наковальне. — Я говорю правду. Терри Хэй согласился продать Преддверие Ночи. Однако пытался всучить нам подделку. Мне поручено завершить сделку, забрав у тебя настоящий кинжал.

Какая чушь! — думала Сутан. Неужели он не врет? Что бы Терри — ее Терри — держал у себя La Porte a la Nuit? Если это и было так, то почему он ей ничего не говорил? Конечно, он не мог не знать, что этот кинжал — если это не выдумка — значит для нее, человека с кхмерской кровью. Неужели она позволила бы его продать, вместо того, чтобы вернуть его в Камбоджу, где он был сделан?

С другой стороны, раз он изготовил подделку, значит, он и не собирался продавать настоящий кинжал. Тогда что он собирался с ним делать? Собрав у себя Лес Мечей, он смог бы стать полновластным хозяином всей провинции Шан. Суеверные местные князьки, которые свято верят в предначертания Муи Пуан о том, что демон Равана смешает небо с землей, но заставит всех подчиняться тому, кто обладает Лесом Мечей. А тех, кто откажется подчиниться ему, ждет страшная кара: ему придется коротать вечность в компании с демоном. Он выпадет из колеса жизни и будет лишен возможности возрождаться вновь и вновь. Для них это страшнее смерти: лишиться своей кармы. Более страшное наказание даже вообразить себе невозможно.

Так что же все-таки замышлял Терри? В какие свои тайны он не посвящал даже ее?

Внезапно Сутан почувствовала с ужасающей ясностью, что не знала человека, с которым прожила пять лет.

Ее взгляд снова сфокусировался на лице священника.

— Хотя я по-прежнему уверена, что ты врешь, но, сама не знаю, почему, пытаюсь поверить тебе. — Она следила за выражением его глаз. — Значит, Терри собирался продать La Porte a la Nuit. Кому?

Иезуит затряс головой.

— Этого я не могу тебе сказать, — прошептал он. — Меня убьют.

Сутан опять надавила ему на лицевой нерв, пока слезы не полились из его глаз и она сама не услышала, как скрежещут его зубы.

— Тогда ты умрешь сейчас, поганец! Или это именно то, чего ты хочешь?

— Он... Он убьет меня. — Слезы и пот заливали лицо священника.

— Кто?

— Данте, — еле слышно прошептал он. — Вьетнамец, который называет себя Данте.

Мосье Мабюс размышлял о Великом Будде, когда заметил, что его «источник информации» остановился напротив большого дома. М. Мабюс отстал от него на полтора квартала. Механически он сбросил скорость, но памятью он все еще был рядом с Великим Буддой.

Это была картина, о которой он не только часто думал, но которую постоянно оживлял в памяти во всех деталях. Будда лежал на правом боку, подперев голову ладонью правой руки. Таким его изобразил безымянный скульптор, вырезавший его фигуру из дерева много веков назад. Иностранные ученые, понаехавшие со всего света еще в те времена, когда Франция целовала взасос Юго-Восточную Азию и все сильнее сжимала ее в объятиях своей колониальной системы, уверяли, что знают с точностью возраст этого Будды. М. Мабюс никогда не верил им. Как можно доверять людям, которые в своем высокомерии изобрели для его вечной страны собственное название — Кохинхина?

Так или иначе. Великий Будда возлежал на своем позолоченном постаменте в храме как символ его божественного присутствия во Вьетнаме. Во всяком случае, М. Мабюс верил в его присутствие.

Верил до войны. До того, как французы, а за ними и американцы, пришли на его землю со своими автоматами, вертолетами и их смертоносным дождем.

Никто из них не хотел понять вечной истины — что Вьетнам вечен, и что он будет противиться любым попыткам оккупационных войск вырвать бразды правления над страной из рук его законных правителей и вручить их жадным политиканам, которым было глубоко наплевать на саму душу их народа. Что он будет сопротивляться, даже вопреки их смертоносному дождю, который без разбора сжигал военных, штатских, дома, поля и сами джунгли. Веками вьетнамцы оттачивали свое военное мастерство. Кто лучше их знал вкус смерти? И как бешеные псы они вцепились в глотки друг друга, а также незваных пришельцев.

Для М. Мабюса, ведущего сейчас свою машину сквозь окутанный тьмой Нью-Йорк, этот Вьетнам жил в душе, как огонь живет под слоем пепла: уголь, тлеющий во тьме ужаса и смерти. Этот Вьетнам распял его, как Иисуса, на кровавом кресте страданий.

Великий Будда. Его полусонные, спокойные глаза видят весь мир. И не только мир людей, но и бесконечные уровни существования, в которых может пребывать дух, как и высшие сферы, где обитают святые, демоны и дьяволы.

Но в какой-то момент, думал М. Мабюс, что-то случилось с Великим Буддой, и его глаза стали ему изменять. Иначе бы он не допустил картины, которая вновь и вновь оживала в памяти М. Мабюса.

Устав от вечных сражений, он проделал долгий путь к святому месту, чтобы очистить свой дух от ненависти и скверны убийства.

Но в этих усталых глазах он не увидел отражения бесконечных уровней существования и даже отражения мира людей. Да и глаз самих не увидел, потому что все пространство храма перед изваянием было заполнено человеческими черепами. Кто убил этих людей? Американцы? Китайцы? Люди с юга, которые тоже называли себя вьетнамцами? Этого он не знал. А чьи останки это были? Северных вьетнамцев? Южных? Китайцев? Американцев? Невозможно узнать. Да и неважно все это. Важна лишь смерть, и эта смерть теперь царила повсеместно.

М. Мабюс, перед глазами которого все еще стояли эти картины смерти, оставил машину за ближайшей автобусной остановкой.

В своих долгих скитаниях по Индокитаю мосье Мабюс долго и упорно собирал сведения о главных искусствах каждого региона. Так он называл боевые искусства.

Например, он провел довольно долгое время на Суматре, изучая таинственную дисциплину под названием «пентьяк-силат». По преданию, основу этой дисциплине заложила одна крестьянка, наблюдавшая своими глазами смертельную схватку тигра с чудовищных размеров птицей. Она развила принципы, подмеченные ей во время этого боя.

«Пентьяк-силат» использует оружие, данное человеку природой: костяшки пальцев, сами пальцы, ребро ладони, пятка ноги и т. д. Искусство состоит в том, чтобы каждому из этих видов оружия найти наилучшее применение, обратив их против соответствующих частей тела противника. Поэтому мастер этого вида борьбы всегда вооружен, даже когда он парится в бане или спит. И, конечно, разрозненные приемы объединены в систему элементом духовности, что характерно для всех древнейших понятий Индонезийского архипелага.

«Пентьяк-силат» помог М. Мабюсу разделаться с полицейским и избавиться от его тела на дне сухого оврага на расстоянии пяти тысячи ярдов от того места, где убил его. Он завалил тело камнями так, что даже дикие животные не унюхают его присутствия.

Затем он выключил все огни на полицейской машине, освободил тормоз и, держась за руль через открытую дверцу, отвел машину подальше, чтобы ее не было заметно с шоссе. Все это у него заняло не больше десяти минут. Гораздо больше времени потребовалось, чтобы ликвидировать следы крови в салоне его собственной автомашины.

Теперь он наблюдал через улицу, как человек, за которым он, как тень, давно следовал, входит в жилой дом. Он обдумывал, каким приемом он выведет из строя этого человека, после того, как узнает от него все, что ему надо. Указательным и средним пальцами в глаза? Или костяшками пальцев в лоб? Или четырьмя костяшками пальцев в солнечное сплетение?

М. Мабюс посмаковал боль, которую вызывает каждый из этих приемов в отдельности, потом как серия. Так жонглер обдумывает свой номер с полосатыми мячиками. Он даже закрыл глаза, представляя, какие круги вызовет камешек, брошенный им в воду.