Главные роли - Метлицкая Мария. Страница 18
– Что делать думаешь?
Иван молчал. Назавтра ему надо было уезжать. Утром он увидел заплаканное Любино лицо и сказал, глубоко вздохнув:
– В город мне надо, денька на два-три. – И, помолчав, добавил, кашлянув: – Справишься тут без меня?
Люба отвернулась к плите и громко разрыдалась.
– Ждите скоро, – бросил он сестре и резко рванул машину с места – пыль столбом. Мыслей в голове не было – одна звенящая пустота. У двери своей квартиры Иван замер – остановился. Потом достал из кармана ключи и открыл дверь. Неля лежала в гостиной на диване и читала. Иван бросил ей: привет, она глубоко вздохнула и ответила ему: привет. Иван прошел в спальню, открыл шкаф и сверху достал большой коричневый чемодан. Неля стояла в проеме двери.
– Ты куда собрался? – удивилась она.
Иван поставил чемодан на кровать и посмотрел на жену. Она стояла в метре от него – худенькая, с хвостиком на затылке, в старом халатике в мелкий синий горох, на ногах – вязаные носки – даже летом у нее мерзли ноги. Она смотрела на Ивана и ничего не могла понять – вроде только приехал. И спросила его снова:
– Собрался куда? Потом повела плечом: – А я тебя через два-три дня ждала, обед не варила. А ты чего не звонил? Я уже беспокоиться начала.
Иван оглянулся и увидел в углу комнаты большой клубок пыли. Он сел на кровать, закрыл крышку чемодана и уронил голову в руки.
– Извини, – сказала Неля. – Но ведь я правда не знала, когда тебя точно ждать, – почему-то оправдывалась она.
– А ждала? – спросил Иван.
– Ждала. Сегодня не ждала, – тихо ответила она.
Он поднял голову и долгим взглядом посмотрел на нее. Потом вздохнул, встал и пошел на кухню. Открыл холодильник и достал оттуда кочан капусты.
– Как же вы тут все время без первого? – строго спросил он. – Анжелика придет, опять колбасу будет есть? Обедать ей надо. И квартиру совсем запустили, – продолжал Иван.
Неля молча и покорно кивнула. Она всхлипнула – Иван отвернулся. Неля сидела на краю стула и теребила тонкий поясок халата.
– Не хнычь, – бросил Иван.
Почему-то заболело сердце. От жалости, что ли? Он не понял. Потом пришла дочка, и все сели обедать.
– Вкусно, – сказала жена и почему-то заплакала.
– Быстрые вы, бабы, на слезы, – сурово бросил Иван, припомнив что-то свое.
Ночью Иван смотрел на спящую жену и на стоящий на полу чемодан. Сна не было ни на копеечку. И еще он ничего не понимал, ну совсем ничего, ни про себя, ни про эту жизнь. Ведь еще с утра он все наверняка знал, во всем был уверен. А потом, под утро, сидя в трусах на кухне, над полной пепельницей окурков, он подумал, что там без него привыкли и там без него точно справятся, а вот здесь… Короче, надо быть там, где ты нужнее, а не там, где тебе хорошо. В общем, пироги пирогами, но оставалось еще что-то странное, необъяснимое и совсем непонятное, где-то там, в глубине, внутри, что ли. Да и кто точно знает, что нужно человеку для счастья. Почему-то в голове всплыли знакомые строчки. Неля часто слушала эту пластинку. Песни Ивану казались странными и заунывными. Пел песни мужчина с грузинской фамилией и высоким, слегка дребезжащим голосом. И слова в этой песне были такие:
Утром Иван убрал чемодан обратно на антресоли.
Вруша
То, что по рождению ей была дана такая фамилия, было, видимо, не случайно. Знак судьбы. Ее странной и путаной судьбы. Итак, фамилия ее была довольно редкая – Вистунова. И конечно же, очень скоро она превратилась в Свистунову – оно и понятно. Боже, какая же она была врушка! Конечно, врут все – в той или иной степени. В основном по необходимости и в зависимости от ситуации. Ей же ничего этого было не нужно. Врала она по вдохновению, без остановки, по любому поводу и главное – без оного. На абсолютно ровном месте. Врала так легко и неприхотливо, как другие дышат или молчат. Ложь ее была бесполезна, беспричинна и так откровенно нелепа и смешна, что можно было вообще-то задуматься о каком-то странном врожденном пороке сознания.
Звали ее Лида. К нам в школу она пришла классе в третьем или четвертом, точно не помню. Была довольно хорошенькая, если, правда, внимательно приглядываться, – длинная, худенькая, довольно угловатая, как, впрочем, большинство высоких и тонконогих девочек, с короткими темными прямыми непослушными волосами, с красиво вздернутым носом и большими, редкого и странного бирюзового цвета глазами. Взгляд у нее был слегка встревоженный и настороженный, но это довольно быстро прошло, и уже на первой перемене вокруг нее столпилась стайка девчонок. Всем было любопытно – кто она, откуда, что за штучка. И Вистунова Лида уже вовсю заливалась соловьем. Шепотом и с придыханием она сообщила (страшная тайна!), что отец ее разведчик и что их семья только-только вернулась из Латинской Америки (откуда – не уточнялось). Где они прожили много-много лет. И где, собственно, она, Лида, и выросла. Все слушали открыв рот. Только умная Попова хмыкнула, оглядев Лидкины простые колготки в резинку, туфли из «Детского мира», и желчно осведомилась, не в Латинской ли Америке куплены предметы Лидкиного туалета. И еще что-то по поводу легкой промышленности стран капиталистического мира. Попова была умна не по годам.
А вот Лида ничуть не смутилась. Она внимательно оглядела язвительную Попову и сказала, что ее родители считают, что в школе лучше не выделяться, а быть как все. Как большинство. Попова ничего не ответила, только криво усмехнулась, а все мы тут же и безоговорочно поверили новой подруге. Да что там поверили – мы ее сильно зауважали. Ну кто бы из нас смог напялить страшные (бр-р!) коричневые растянутые на коленках уродцы, если в шкафу лежат тонкие эластичные и цветные? На следующей переменке Лида вдохновенно рассказывала еще и о том, что была она к тому же и в Лондоне, и в Париже и заезжала, кстати, и в Стокгольм, и в Прагу – вместе с папой, у которого были туда командировки.
– Врет, – уверенно отрезала Попова, – семью берут только в долгосрочку – так называлась длительная, длиною в два-три года, командировка.
– А ни в какие краткосрочки никто ни жен, ни уж тем более детей точно не берет. Да и потом, ну нет в ней никакого лоска. А загар? Ну, если она только оттуда приперлась?
Мы послушали умную Попову и почти согласились с ней. Хотя мне все это было все-таки странно. Вообще-то я считала – зачем врать без причины? Все равно все когда-нибудь раскроется. И будет стыдно. Опыт уже был. И почему-то эта Лидка Вистунова мне сразу стала как-то неинтересна. Свиту свою она все же собрала – человек из пяти-шести. Они смотрели ей в рот и были ее горячими поклонницами. Но одной задушевной подруги у нее все-таки не было. Была она довольно толковой – треплется на уроке на задней парте, а поднимут – секунду смотрит на доску и тут же в тему въезжает. И бойко так, на твердую четверку отбарабанит. Да, про маму она рассказывала, что та из балетных, но карьера не сложилась, так как ей приходится мотаться по миру с отцом. И еще было что-то про бабку, то ли циркачку под куполом, то ли оперную певицу. Уже не помню. Правда, домой к себе она никого ни разу не позвала. И день рождения свой не справляла. На школьные собрания ее родители не ходили, да и претензий у учителей, правда, особых не было.
В ее наиглупейшем вранье я убедилась вскоре сама и лично. Придя от этого в полное недоумение и почему-то испытав чувство неловкости и даже стыда. За нее, разумеется. А дело было вот как. Что-то потекло в ванной комнате, то ли кран, то ли труба, и мамой был вызван водопроводчик. Пришел какой-то дядька, внешне – хмырь хмырем: тощий, мосластый, в грязной спецовке. Повозился с поломкой и под занавес попросил попить воды. А заодно и поинтересовался, в какой я учусь школе. Я ответила. Он сказал, что в той же школе у него учится дочка, зовут Лидкой, примерно моих лет.