Клятва, которую мы даем - Монти Джей. Страница 4

Внутри я все еще Цирцея⁵.

Я покинула этот подвал физически, но мысленно все еще живу в нем.

Ненавижу его. Презираю себя за то, что живу в страхе, в застое и не двигаюсь по жизни дальше. Меня похитили, избили, изнасиловали. И что? Есть миллионы людей, которые испытывают подобное. Мне повезло. Я не должна чувствовать себя такой чертовски несчастной.

Моя кровать, на которой я сплю с первого года средней школы, слишком мягкая. Здесь всегда слишком солнечно и шумно. Еда на вкус не похожа ни на что, кроме еды для поддержания жизни, а радость стала для меня недостижимой мечтой.

Жизнь не должна быть такой тяжелой.

Ветер треплет маленький листок бумаги между моими пальцами. Дрожащей рукой я набираю семь цифр, которые никогда не рассчитывала набирать. Обещала себе, что не буду. Но я в безвыходном положении. Ведь хуже не станет от этого звонка?

Когда раздается гудок, я сразу же хочу повесить трубку. Это глупо. Я выжила, вышла на другую сторону, где меня ждет моя богатая семья, готовая сделать меня блестящей и обновленной. Могло быть и хуже.

Палец замирает над кнопкой завершения вызова, но тут в динамике раздается хриплый голос.

– Коралина.

Мое имя слетает с его языка. Он не спешит. Он произносит его медленно, не торопясь и не сокращая, удерживая его во рту, пока не вырывается последний слог.

– Как ты узнал, что это я?

Мое сердце громко стучит о ребра, бешено колотится в груди от нервного напряжения. Я не ожидала, что он ответит. Возможно, какая-то часть меня надеялась, что гудки будут до тех пор, пока я не услышу его голосовую почту.

– Я наследник фирмы по кибербезопасности, – говорит он прямо, как будто это очевидно. – Ты в порядке?

Это просто три слова, которые я слышала на повторе в течение последних восьми месяцев, но когда они звучат из его рта, от него самого? От этого на глаза наворачиваются слезы, а грудь сжимается.

Боже, я ненавижу это.

Не знаю, как это объяснить, но я знаю, что он действительно имеет в виду именно это. Что он спрашивает не просто из вежливости, зная, что я совру и скажу, что со мной все в порядке. В его голосе, который звучит как ночь и потрескивающие угли, звучит искреннее беспокойство.

Из моей груди вырывается всхлип, и я зажимаю рукой рот, чтобы не выдать себя. Мои глаза плотно закрываются, а тело сотрясается. Я чертовски ненавижу плакать. Ненавижу показывать эту слабость, эту уязвимость, которой нет места ни в моей жизни, ни в этом городе.

– Где ты...

– Нет, не надо, я в порядке, – я тороплюсь со словами, трясу головой, чтобы никто не видел, и слышу в трубке шорох, словно он встает, чтобы прийти мне на помощь.

Совершенно к незнакомому человеку, которого он даже не знает.

Я прикусываю нижнюю губу, чтобы она не дрожала.

– Я тебя разбудила?

– Нет, – просто отвечает он.

До этого момента у меня не было никакого плана. Я даже не уверена, что знала, зачем полезла в дальний угол шкафа, чтобы выудить этот номер из забытой пары кед.

Когда он приехал ко мне в больницу, мне было горько.

Я думала, что ненависть и злость к себе будут толкать меня по жизни. Они подпитывали мою потребность жить, но за несколько месяцев ярость сдулась. Как проколотый воздушный шарик. Теперь у меня осталась только пустота в груди, которая ощущается как ножевые раны, пропитанные воспоминаниями.

Психотерапевт, к которому я ходила некоторое время, сказал, что это горе. Я скорблю о той девушке, которая умерла в подвале, и пытаюсь загладить свою вину перед той, которая осталась. Думаю, я просто устала.

Сон редко обходится без кошмаров, и дни наполнены тревогой, я постоянно оглядываюсь через плечо, все жду и жду того дня, когда мой монстр выполнит свое обещание.

Давление само по себе слишком велико. Тяжесть сломила мои плечи, и я устала задыхаться. Я не могу дышать. Почему никто этого не видит? Неужели они не видят, как я багровею? Руки моего разума душат меня?

Потому что каждый раз, когда я смотрю в зеркало, я вижу это.

– Ты сказал мне, что знаешь, каково это – сражаться с демонами, которых не видишь, – начинаю я, не зная, к чему веду, но надеясь, что конечный пункт имеет смысл. – Что ты имел в виду?

Слышится шум, скрип кровати и шорох одеяла. Приглушенные голоса затихают в ночи. Мои щеки краснеют, когда я качаю головой. Это было глупо.

– Прости, ты, наверное, занят...

– Я имел в виду каждое слово, – выпаливает он, прерывая мое стремление положить трубку.

Я прислоняюсь головой к стене дома и смотрю на звезды, гадая, где бы он ни был, он может заметить, насколько тусклым стало обычно яркое небо, или это лишь побочный эффект того, что со мной произошло.

В нашем разговоре воцаряется тишина, и все звуки на его стороне телефона затихают, когда в моем ухе раздается щелчок открываемой двери. Там, где он сейчас находится, тихо. Это заставляет меня задуматься, что он делает, способен ли он продолжать жить после всего, что случилось, или я, единственная, блядь, кто все еще застряла.

Он нарушает тишину голосом, похожим на гравий.

– Зачем ты позвонила?

Я бы рассмеялась, если бы могла. Такой же вопрос я бы задала, если бы девушка, которую я почти не знаю, позвонила мне в час ночи. Серьезно, зачем я ему позвонила? Кто он вообще такой для меня?

– Я…

– Не лги, – перебивает он. Не жестоко, не требовательно. Наоборот, это похоже на суровую правду, как будто он знал, о чем я думала, прежде чем я заговорила. – Я просто голос в телефоне. Не думай обо мне как о человеке. Только голос, только ухо.

Он ничего мне не должен. Ни унции доброты, ни секунды больше на этот нелепый телефонный звонок, но он все равно здесь. И это нежное добродушие что-то во мне ломает.

У меня никого нет.

Меня окружают люди и добрые пожелания, но я совершенно одинока со своими мыслями. Мне не с кем поговорить о переживаниях, которые преследуют мои сны и медленно подпитывают их.

Никто не понимает ни страха, ни стыда. То, что эти чувства не ушли просто так, когда меня спасли, что они существуют прямо на поверхности моей кожи. Тем не менее, никто не заботится о том, чтобы снять первый слой, все они слишком боятся того, насколько темной будет моя кровь, которая прольется на них.

Все они хотят знать об ужасах, произошедших в подвале. Новостные каналы хотят получить эксклюзив, газеты – прямые цитаты, чтобы подпитать человеческое любопытство, но никого не волнуют последствия того, что это сделало со мной.

Я всего лишь заголовок для Пондероза Спрингс. Трофей для моих родителей.

– У меня больше никого нет… – я проглатываю комок правды в горле. – Мне кажется, никто не понимает, что со мной происходит.

– Они не могут видеть демонов, да?

Я качаю головой, мои слова вырываются с трудом, пока я пытаюсь ответить.

–Нет.

Никто не видит ничего из этого. Как в одну минуту я чувствую себя сильной, а в следующую – ломаюсь. Как я ненавижу себя за то, что произошло, и чувство вины за свою слабость гложет меня. Это позор, которого я никому не пожелаю.

– Сегодня годовщина моего похищения.

Он позволяет молчанию затянуться, ничего не говоря. Я знаю, что это потому, что он хочет дать мне пространство, возможность набраться храбрости, чтобы я могла продолжать говорить. Наконец-то произнести вслух слова, которые я похоронила вместе с прежней Коралиной.

Восемь месяцев свободы, восемь месяцев заточения в новой тюрьме, и в этот раз я – надзиратель. Я никому об этом не рассказывала, ни полиции, ни психотерапевту, ни своей семье. Этот склеп внутри меня, и я говорю себе, что если буду держать его под замком, то в конце концов оно исчезнет.

Но он не человек, с которым я разговариваю.

Он просто голос.

– Я уходила с вечеринки, – я плотно закрываю глаза, надеясь, что когда я их открою, то снова окажусь в той ночи и не выйду из дома. – Это была первая вечеринка в колледже, на которую я пошла. Первая из многих.