Проклятие Табигати - Добрая Вера. Страница 8
– Без её глаз мне жизнь не мила. Поэтому я жаждал смерти. Сердце разрывается от мысли, что больше никогда не встречусь с ней. Знаешь, что, Йорик, а возьми меня к ведунье. Дай девушкам шанс. Я ведь даже не воин. Всю жизнь тюки на базаре таскал. Да и красотой я никогда не блистал, а теперь с этим шрамом и клеймом раба… да и твои воины считают меня бедоносцем. Вспомни, чуть до бунта не дошло.
– Да будет, по-твоему, Трасинг. Я понимаю тебя, ведь ошейник раба намного легче доспехов воина. А смерть – это избавление. Но мы верим, что только у павшего в бою воина, сердце обретает покой. У тебя сердце воина. Жаль отдавать его старой карге, но я не стану отговаривать тебя.
Вождь повернулся к людям и ещё долго переводил беседу замолкшим сельчанам.
***
Алишеру постелили в большом зале, принесли огромный кусок зажаренной на углях телятины и кусок печеного теста, заменявшего северянам лепешки. Состояние было жуткое. Сытый желудок корил владельца за его выбор.
Ну и что, что небо хмурое и серое? Ну и что, что холодно? Зато, какая красотища вокруг. Черно-серые горы, словно тентаклии неведомого морского существа уходили далеко в синеву моря. Где-то на вершинах гор лежало что-то белое. Необычно белая кожа жителей и глаза голубые-голубые, как небо над Оштошом. И волосы у местных светлые, словно созревшие колосья пшеницы. И девушки красивые. Не такие красивые как Замира.
Замира…
Сердце снова раскололось на мелкие кусочки. Для нее он лишь презренный раб. Эх… Нет. Все правильно. Если он не может подарить счастье Замире, то хоть даст шанс троим женщинам с корабля. Встреча с Безликой не сильно страшила юною храбрую душу. В конце концов, его любимая должна стать её жрицей, а значит, она не может быть страшной и жестокой.
Напряжение последних дней и тяжелые испытания, выпавшие на долю Алишера, сыграли свою роль и отправили юношу в объятия Морфея, прервав его размышления. Парень отправился туда, где он снова мог наслаждаться видом звезд под нежное журчание слов сладкоголосой Замиры.
Глава 6
Алишера разбудили ещё до рассвета. Ему принесли жертвенные белоснежные одежды и шкуру полярного медведя – Аю. Она была огромная, и юноша смог закутаться в нее целиком. Завтрака не подали. Никто не станет кормить мертвеца. Преподнесли лишь кубок со странной жидкостью, пахнущую медом и хмелем. Почуяв запах алкоголя, Алишер отказался от предложенного напитка, потому что не пил всю жизнь, и глупо было начинать перед смертью. Он вышел во двор. У дверей стояла странного вида арба, только вместо двух больших колес у нее имелось четыре поменьше, запряжённая огромным тяжеловозом. Алишер и не представлял, что лошади могут быть размером с верблюда.
Йорик сидел на почти таком же скакуне, и даже его огромная фигура казалась маленькой на фоне этого чёрного великана.
– Пора, мой храбрый Трасинг. Кровь должна пролиться на рассвете. Виндейл запомнит твою жертву в его спасение. Твоим именем будет назван первенец, мальчик, рожденный после исчезновения напасти, – Асард указал на повозку, а затем взял в руки вожжи.
Дорога постоянно шла в гору, что заставляло юношу держаться за поручни, чтобы не скатиться вниз и позорно не вывалиться из повозки на землю. Когда огни факелов Виндейла остались позади, перед Алишером открылось низкое северное небо, усыпанное звездами. Он и не думал, что их может быть так много. Юноша разглядывал россыпь драгоценных камней небосвода, пытаясь отыскать знакомые созвездия. Впереди сиял ковш большой медведицы, а над ней примостилась малая. Алишер вспомнил очаровательную улыбку Замиры, когда она с таким увлечением рассказывала о звездах Табигати и пела…
Страх приближающегося неминуемого конца всё же парализовал разум, но сердце пыталось отвлечь носильщика от мрачных мыслей сладкими воспоминаниями. Он вспомнил слова той странной песни, что пела Замира в первую их встречу, и губы зашептали текст, словно молитву. Это было последнее послание ветру для его любимой…
Я прошу, люби меня вечно,
Даже если мешают дожди!
Даже если любовь под луною не вечна,
Ты не верь,
Ты просто люби!
Ты люби меня, когда утро
Внезапно приходит в твой дом.
Не забывай про меня ни секунды,
Помни, даже если на сердце ком…
Телега остановилась у входа в небольшую пещеру под могучим гранитным утесом. Из тёмной глубины не веяло ни сыростью, ни плесенью, и лишь мягкий аромат трав наполнял ноздри, унося прочь заботы.
Йорик что-то прокричал на Норманском, и мохнатая шкура с налипшим на нее репейником отдернулась. К гостям вышла сгорбленная старушка, опираясь на крючковатую клюку, на которой горела запертая в стекло свеча.
Тем временем восток небосклона уже обагрился алыми отблесками нарождающегося рассвета. Алишер смотрел, как одна за другой гаснут звезды, прячась от лика дневного светила.
– Они как люди, рождаются и умирают. Одни светят долго, другие зажигаются перед рассветом и тухнут, не успев понять, что происходит. Но у каждой свое предназначение, – голос старухи был скрипучим и неприятным, но зато она почти без акцента говорила на языке Султаната.
– От судьбы не уйти, а жить без любви, все равно, что жить камнем. Век долог, но безрадостен, – ответил Алишер.
– Пойдем внутрь, зима приближается, и ветры становятся все злее. Так и захворать недолго. Пойдем, милок. Как звать-то тебя, соколик? И за что на тебя метку рабскую поставили. Совсем свежая ещё, как рубцы и шрамы. Пойдем, у меня чаек есть, не жасминовый, конечно, но брусника тоже очень полезна, – вежливо произнесла пожилая женщина, увлекая парня за собой.
Решив, что старушка просто заговаривает ему зубы для внезапного смертельного удара, Алишер скинул шкуру и смело шагнул в пещеру, позволяя ведунье точнее прицелиться для удара. На базаре от охранников каравана он слышал, что, если удар точный, даже больно не будет. Ветер снова растрепал волосы носильщика, словно требуя завершения песни, и парень, повинуясь зову сердца, снова запел:
– Я прошу, люби меня вечно!
Не смей забывать никогда!
Я прошу, люби меня вечно,
Даже если минуют года,
Пусть потухнут все свечи,
Пусть расскажут, что я умерла.
Я прошу, люби меня вечно,
Ведь умирая…
Я все так же любила тебя…
Сзади что-то звонко ударилось о камни, заставляя парнишку вздрогнуть и замолчать.
– Йорик! Ты же сказал, что не нашел! – выпалила старуха, сверля вождя гневным взглядом.
– Не было сокровищ! Три рабыни и этот жаждущий смерти юнец. Ни монеты! Даже мяса не было. На обратном пути брюкву жрали…
– Если для тебя сокровищем являются только блестящие камушки и проклятый демонами ада металл, так и быть, отныне только это будет твоей добычей. Ждите нас здесь.
– А что с мором?
– Жди здесь, я сказала!
Ведунья гневно одернула шкуру у входа, и огонь в очаге плавно дернулся в такт движению занавеси. Пещера изнутри оказалась совсем небольшой. В углах расположились стеллажи с нехитрой утварью и посудой. Наискосок под потолком сушились пучки трав, а у задней стены стояло подобие топчана с многочисленными тюфяками и подушками.
– Ты чай-то будешь? Да не боись, травить не буду, – хрипло рассмеялась старуха и похлопала по плечу ничего непонимающего юношу. – Садись, милок. Откуда ж ты тайную песню знаешь?
– Так если она тайная, откуда тогда её знаете вы? – насторожился Алишер, даже сейчас не желая выдавать свою любимую.
– А ты не глуп. Молодец, – седовласая женщина оголила обвисшую грудь, и там прямо над потемневшим от времени соском расположился дракон. – Я бывшая верховная Безликой. Раз ты знаешь песню, то наверняка знаешь, что верховная жрица служит богине лишь десяток лет, а потом ее сменяет другая.
– Но зачем?
– Значит, главного ты все-таки не знаешь… – погрустнев, выдохнула ведунья, налила чай в пиалы и протянула одну из них юноше. – А стало быть, пока я не услышу ответ на свой вопрос, не решу – достоин ты этого главного знания или нет.