Ниндзя - ван Ластбадер Эрик. Страница 22

— Я вернусь в девять, в крайнем случае, в десять — если Винсент застрянет в пробке по дороге сюда. Но у тебя есть ключи, так что приходи в любое время. Только прихвати шампанское, а я принесу икру.

Эйлин вполне могла бы спросить его, по какому поводу торжество, но — стоит ли задавать лишние вопросы? В конце концов, впереди было много времени. К тому же, ее сердце уже знало ответ.

— Хорошо, — согласилась Эйлин.

Терри вдруг вспомнил о предстоящей тренировке.

— Мне, пожалуй, лучше подняться и приготовить боккэн. Хидэёси вот-вот появится в зале.

Как ни странно, в глазах Жюстины не было слез; впрочем, это ее мало утешало. Тревога ворочалась тяжелым камнем в животе, сдавливала грудь, сжимала горло. “Все в порядке, — повторяла она себе снова и снова. — Ничего не произошло”. Жюстина дрожала от озноба; ее пальцы стали холодными как лед.

Она стояла в темной гостиной Николаса и вглядывалась в надоедливый туман за окном. Где-то там было море, спрятанное за пеленой дождя. Ей захотелось выйти наружу, продраться сквозь туман и увидеть море, но не хватало духа вступить в борьбу с непогодой.

О, Господи! О, Господи!

Жюстина отпрянула от мокрого стекла, пошатываясь дошла до ванной, рухнула возле унитаза. Ее вытошнило. Потом... дрожь, на лбу выступил пот, потек в глаза.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем рука потянулась к кнопке смывного бачка; это движение отняло последние силы. Жюстина с трудом встала на ноги и склонилась над раковиной. Холодная струя ударила в лицо. Она судорожно открыла рот, чтобы выполоскать противный привкус; ей было трудно глотать.

Наконец села на холодный край ванны и опустила голову на колени, обхватив ее руками, покачиваясь. Я не могу этого сделать. Я не могу.

Тошнота разлилась внутри Жюстины. Все предательства, которые ей пришлось пережить, разворачивались в ее сознании, не оставляя места ни для чего другого. Все ее мужчины. Первый, Тимоти, тренер школьной баскетбольной команды. “Я буду с тобой нежным, Жюстина”, — и он яростно набросился на нее, наслаждаясь гримасой боли на ее лице, ее криками в строгой тишине темного спортивного зала, детским ужасом в ее глазах. Потом Джоди, студент Гарварда со смеющимися глазами и жестоким сердцем. “Я хочу стать хирургом, Жюстина”, — да, хладнокровия ему было не занимать. Эдди, который через день встречался с ней и со своей женой; он, видите ли, нуждался в них обеих. А потом, в Сан-Франциско, был Крис. Они соединились в страстном желании, вспыхнули, как костер, ничего и никого не замечая вокруг. А может быть, так было только с ней, а для него все выглядело по-другому? Даже теперь эта мысль жгла нестерпимо. Копание в прошлом доставляло Жюстине какое-то мазохистское удовольствие, словно она вскрывала еще не затянувшуюся рану и касалась обнаженного нерва.

В то время она пользовалась именем своего отца. И его деньгами, Бог знает, сколько было истрачено — Жюстина не считала. Разве не эти деньги сделали ее слабой и беспомощной? Как она ненавидела отца за то, что получила от него — за имя и за деньги.

“Господи, как мне противно”, — подумала Жюстина, точно страдала каким-то физическим недугом, при котором в организме выделяется желчь. Ее снова потянуло на рвоту, она схватилась за живот, но в желудке уже ничего не оставалось.

“Я не могу этого сделать — повторила она. — Не могу”.

Она брада его деньги — много денег — умышленно, потому что ненавидела отца. И обнаружила, что деньги у него никогда не кончаются, как вино в волшебном кубке, который всегда полон до краев. То, что казалось ей огромной суммой, для него ничего не значило.

Но много значило для Криса, на которого, в конечном счете, уходили почти все. Она узнала об этом в тот день, когда в дом ворвался ее отец с дюжиной местных детективов, когда ей дали прочитать отчет. Его содержание так потрясло Жюстину, что она не смогла даже возразить, когда отец приказал своим людям собрать ее вещи и затолкал ее в свой лимузин. Во время полета на восток на отцовском самолете с ее губ не сорвалось ни слова, а он был слишком поглощен своими бумагами, чтобы обращать на нее внимание. Жюстина не ощущала ни голода, ни усталости, она не ощущала ничего — она сама превратилась в ничто.

Казалось, все это произошло с ней много лет назад. Пока самолет приближался к Нью-Йорку, перед ее глазами встал их старый сельский дом в Коннектикуте, который Жюстина так любила в детстве, дом с каменными стенами, увитыми зеленым плющом, и высокими окнами; зеленая лужайка за домом и конюшня из красного кирпича, откуда доносился запах сена, навоза и конского пота. После смерти матери отец продал старый дом и за два с половиной миллиона купил новый особняк на одной из самых фешенебельных улиц Америки.

Пасхальная неделя в Коннектикуте. Жюстине восемь лет. У Гелды собрались друзья, с которыми Жюстине неинтересно. Мама уехала в город за покупками. Девочка бродит по огромному старому дому; повсюду снуют слуги, занятые приготовлениями к вечернему приему. Выглянув из окна, Жюстина видит много машин перед домом; спустившись по долгой спирали парадной лестницы на первый этаж, она различает голоса, которые доносятся из дверей библиотеки. Входит туда.

— Папа? — Отец обсуждает с большой группой людей какие-то дела, которые ей ни о чем не говорят.

— Жюстина, — хмурится отец, — ты должна понимать, что я теперь занят.

— Я просто хотела поговорить с тобой. — Она чувствует себя совсем маленькой среди этих людей. Один из них усаживается поудобнее, и кожаный диван скрипит под его весом.

— Сейчас неподходящее время. Позвать Клиффорда. — В голосе отца не слышно вопроса.

Жюстина беспомощно оглядывается. Через минуту появляется слуга.

— Да, сэр?

— Клиффорд, — обращается к нему отец, — займите ее чем-нибудь до прихода миссис Томкин. Проследите, чтобы больше мне не мешали. Кажется, к Гелде пришли друзья?

— Да, сэр.

— В таком случае, отведите девочку туда.

— Да, сэр. — Клиффорд поворачивается к Жюстине: — Идемте, мисс Жюстина.

Но она уже бежит по длинному коридору и слышит за собой тяжелые шаги Клиффорда. Клиффорд ей нравится, она любит с ним разговаривать. Но сейчас хочет остаться одна.

Жюстина обегает вокруг дома и, уже запыхавшись, устремляется к конюшне. Среди шести арабских лошадей одна — ее собственная, ее любимец — Кинг-Сайд. Хотя дети уже прилично ездят верхом, им запрещено подходить к лошадям без взрослых.

Но Жюстине теперь все равно. Она идет по устланному соломой проходу прямо к Кинг-Сайду. Окликает его и слышит в ответ сопение и стук копыт; он застоялся и хочет на волю. Он наклоняет к девочке голову, она видит, как лоснится его кожа. Она хочет погладить его, но не достает. Она хочет выпустить его и уже поднимает тяжелую щеколду, когда ее настигает Клиффорд.

— Мисс Жюстина, вы никогда, никогда не должны... Девочка бросается к нему на грудь и безутешно рыдает. В Нью-Йорке ее ожидала тяжелая полоса. Не в силах справиться с тревожным возбуждением Жюстина в отчаянии обратилась к психиатру. Сначала ей казалось, что лечение ничего не дает. Она судила несправедливо — просто ей было так плохо, что улучшение не бросалось в глаза. Это походило на бессонную ночь — когда жадно смотришь на восток, а мрак упрямо не хочет отступать; стрелки часов говорят, что вот-вот наступит рассвет, но не видно его приближения. Нужно ждать.

Жюстине тогда пришлось сократить свои расходы. У нее не было работы, и она вспомнила о занятии, которое очень любила в детстве, — она начала рисовать. Постепенно набралась целая папка рисунков. В ужасе от предстоящих поисков работы Жюстина не спала ночами, а все оказалось вовсе не так страшно, как она ожидала. Уже во втором агентстве, в которое обратилась Жюстина, нашлась работа. Правда, вскоре выяснилось, что даже любимая работа — еще не все (может быть, именно тогда Жюстина почувствовала, что окончательно поправилась). Конечно, она знала, чего ей не хватает. Но мысль о том, что ужас может повториться, была невыносима.