Ниндзя - ван Ластбадер Эрик. Страница 29

Она пришла неожиданно, среди недели, и в доме поднялась невообразимая суматоха. Разумеется, больше всех суетилась Цзон, которой всегда казалось, что для Итами комнаты недостаточно чисто убраны, еда недостаточно вкусна, а домашние недостаточно хорошо одеты.

“Она похожа на куклу, — думал Николас. — Изящная фарфоровая статуэтка, которая должна стоять на подставке, под стеклянным колпаком, защищающим ее от несовершенного окружающего мира”. На самом деде Итами не нуждалась в подобной защите: она обладала железной волей и умела подчинять ей даже своего мужа, Сацугаи.

Николас тайком следил из другой комнаты, как Цзон выполняла для Итами сложную чайную церемонию, стоя на коленях возле зеленого лакового стола. На ней был традиционный японский халат; длинные блестящие волосы были собраны костяными заколками. Николасу показалось, что она никогда еще не выглядела такой царственно красивой. В то же время, в Цзон не было ничего от холодного очарования Итами, и именно поэтому он так восхищался своей матерью. В довоенных японских фотоальбомах Николас видел многих женщин, похожих на Итами, — но Цзон! С ней никто не мог сравниться. О свойственном ей благородстве духа Итами не могла и мечтать, по крайней мере, в этой жизни. Властное обаяние Итами уступало силе Цзон, ее внутреннему спокойствию, глубокому, как полная неподвижность летнего дня; это Николас ценил в своей матери выше всего.

Ему не хотелось разговаривать с Итами, но уйти из дому, не поприветствовав ее, было бы крайне невежливо. Его мать пришла бы в ярость и, конечно, потом винила бы себя. Этого Николас не мог допустить. Через некоторое время он раздвинул сёдзи и вошел в комнату.

Итами перевела на него взгляд.

— Ах, Николас, я и не знала, что ты дома.

— Здравствуйте, тетя.

— Извините, я на минуту отлучусь, — сказала Цзон, легко и бесшумно вставая с колен. — Чай уже остыл.

В присутствии Итами она почему-то предпочитала обходиться без прислуги. Мать оставила их наедине, и Николасу стало не по себе от испытующего взгляда Итами.

Он подошел к окну и посмотрел вдаль, на верхушки сосен и криптомерий.

— Ты знаешь, — спросила Итами, — что посреди этого леса стоит древний синтоистский храм?

— Да, — ответил Николас, поворачиваясь к ней. — Отец говорил мне.

— Ты его видел?

— Еще нет.

— А ты слышал, Николас, что в этом храме есть парк, известный своими мхами?

— Кажется, сорок различных видов мха, тетя. Но мне сказали, что туда могут ходить только священники.

— Это несколько преувеличено. Не могу вообразить тебя священником, Николас. Это тебе не подходит. — Итами неожиданно встала. — Хочешь проводить меня туда? Посмотреть храм и парк?

— Сейчас?

— Разумеется.

— Но я думал...

— Все в жизни возможно, Николас, так или иначе. — Она улыбнулась и позвала: — Цзон! Мы с Николасом немного погуляем. Скоро вернемся.

Повернувшись к Николасу, Итами протянула руку.

— Пойдем, — мягко сказала она.

В молчании они приблизились к краю леса. Свернув направо, прошли еще метров двести. Итами вдруг повела Николаса вглубь. Они оказались на узкой, но хорошо протоптанной дорожке.

— Николас, я хочу знать, нравятся ли тебе занятия в додзе? — спросила Итами.

Она осторожно ступала в своих деревянных сандалиях гэта, опираясь о неровную землю, как тростью, концом бумажного зонтика.

— Это очень тяжело, тетя.

— Да, конечно. — Итами взмахнула рукой, словно отметая его слова. — Но ведь это не было для тебя неожиданностью?

— Нет.

— Тебе нравятся эти трудные тренировки?

Николас посмотрел на Итами, не понимая, к чему она клонит. Он отнюдь не собирался рассказывать ей о вражде, которая разгоралась между ним и Сайго. Это было совершенно ни к чему. Он не говорил об этом даже своим родителям.

— Иногда, — признался Николас, — мне хотелось бы быстрее продвигаться. — Он пожал плечами. — Наверно, не хватает терпения.

— Бывают случаи, Николас, когда своего добиваются только нетерпеливые, — заметила Итами, переступая через спутанные корни. — Ты мне не поможешь? — Она протянула ему руку. — Вот мы и пришли.

Перед ними открылась поляна. Выйдя из тени сосен, Итами раскрыла зонт и подняла его над головой. Кожа, белая как снег, ярко-красные губы, угольно-черные глаза.

Покрытая глубоким слоем лака стена храма отражала слепящие лучи солнца, и Николасу пришлось зажмуриться, пока его глаза не привыкли к яркому свету. Ему казалось, будто он утопает в золотом море.

Они пошли вдоль посыпанной гравием дорожки, вьющейся вокруг храма. По ней можно было идти вечно” никогда не приближаясь к цели и не отдаляясь от нее.

— Но ты держишься, — мягко сказала Итами. — Это обнадеживает.

Они достигли крутых деревянных ступенек, ведущих к дверям из бронзы и лакированного дерева. Двери оказались открыты, словно молча ожидали кого-то, предлагая тень и покой. Они остановились. Итами положила руку мальчику на плечо, так тихо, что он бы и не почувствовал ее прикосновения, если бы не видел.

— Когда твой отец попросил найти для тебя подходящуюрю, я стала колебаться. — Она покачала головой. — Я не решалась ему возражать, но мне было тревожно. — Итами вздохнула. — Иногда мне бывает жаль тебя. Как сложится твоя жизнь? На Западе ты не станешь своим из-за восточной крови, а японцы будут презирать тебя за европейскую внешность.

Рука Итами поднялась в воздух как бабочка и слегка коснулась пальцем щеки Николаса.

— Даже твои глаза — это глаза отца. — Она опустила руку. — Но меня не так просто обмануть. — Итами отвела от него беспощадный взгляд. — Давай войдем и помолимся.

— Правда, красиво? — сказала Итами.

Николас не мог не согласиться. Они стояли перед небольшим ручьем, пробиравшимся среди огромных замшелых камней. Все вокруг — даже вода, даже галька — все было зеленым. Николасу казалось, будто здесь было не сорок видов мха, а добрые четыре тысячи.

— И тихо, — продолжала Итами. — Здесь так тихо. Остального мира словно и не существует.

Она свернула зонтик в тени развесистой криптомерии и глубоко вдохнула воздух, запрокинув маленькую голову.

— Кажется, что само время исчезло, Николас. Будто и не было двадцатого века, экспансии, империализма — будто не было войны. — Итами закрыла глаза. — Не было войны.

Николас пристально смотрел на нее, пока она не разомкнула ресницы.

— Но война была. — Итами отвернулась. — Присядем на эту каменную скамью? Хорошо. Возможно, здесь когда-то сидел сёгун, один из Токугава, Здесь начинаешь чувствовать историю, верно? Ее непрерывность... и свое место. — Итами посмотрела на мальчика. — Ты этого, видимо, не чувствуешь. Пока еще нет. В этом отношении мы с тобой похожи. Да, похожи. — Она засмеялась. — Вижу, ты удивлен. Напрасно. Мы оба чужаки, навсегда отрезанные от того, к чему сильнее всего стремимся.

— Но вы ведь принадлежите к Нобунага, — возразил Николас, — одной из самых древних аристократических семей Японии.

Итами ответила ядовитой улыбкой, обнажившей ее ровные, блестящие от слюны зубы.

— Да, — согласилась она со вздохом, — Нобунага. Но, как часто бывает в Японии, это только внешность, великолепный фасад, за которым скрывается мерзость запустения.

Ее искаженное гневом лицо больше не казалось красивым.

— Слушай меня хорошенько, Николас. Мы потеряли честь, мы позволили западным варварам развратить себя. Мы — народ, достойный презрения. Наши предки должны содрогнуться в могилах, увидев наши дела. Их духи — ками — предпочтут вечный покой возвращению в нашу жизнь.

Николас молча слушал, а голос Итами становился все громче. Николас догадывался, что ей трудно было начать этот разговор, но теперь она уже не в силах остановиться.

— Ты знаешь, что такое дзайбацу, Николас?

— Только название, — ответил он, снова сбитый с толку ее вопросом.

— Спроси когда-нибудь об этом своего отца. Полковник много знает о дзайбацу, и тебе тоже следует это знать. — Словно объясняя свой неожиданный вопрос, Итами добавила. — Сацугаи работает на одну из дзайбацу.