Петров, к доске! (СИ) - Ларин Павел. Страница 3

Я наблюдал за солдатами со стороны, сдерживая усмешку. Охренели они. Неееет, пацаны. Охренеете по-настоящему, когла после поставленных задач колоны направятся на места дислокаций указанные командиром батареи на карте. Потом по прибытию вы коллективно порвете себе не самое приличное место, чтоб эти задачи выполнить. Спать будете в яме, дно которой застелите ветками от елок, дабы не простудиться. Крышу смонтируете из чехлов боевых машин. И каждую секунду придется быть начеку, потому что, если противник сможет завладеть боеприпасами или автоматом, то за это по головке вас не погладят.

Сержантам светит сон по четыре часа, солдатам по два часа в сутки. Если, конечно, это можно назвать сном. Вы будете бояться, что ночью противник сворует автомат или штык-нож. Так что настоящее охреневание еще впереди.

Вот так подумал я, глядя на ошалевших от происходящих событий срочников, но, естественно, ничего из своих мыслей вслух не сказал. Не́кому и не́зачем. За мою неуемную тягу к правде-матке я потому и не хожу в любимчиках ни у кого. Сейчас молодняк, конечно, будет думать, что худшего в их жизни не было. Но потом, на гражданке, вспомнят это время с какой-то непонятной тоской.

Собственно говоря, все произошло именно так, как я и предполагал. Не первые полевые стрельбы в моем послужном списке. Да и вообще, опыт за плечами нехилый. А в армии всё всегда идет по накатанной. Народ шутит на эту тему постоянно, мол, военные — туповаты. А мы не туповаты, мы просто делаем то, что велено. Фантазия, инициатива, креатив — здесь не приветствуются. Более того, ведут к крайне неприятным последствиям.

Разговор со Степаном упорно не шел из головы, как я не старался его отодвинуть в дальний угол сознания. Один черт мысли взбалмашно метались вокруг будущего, которое вдруг резко стало туманным. Будто назло, днем, ночью, потом опять днем, в башке крутился один и тот же вопрос: как быть?

Думаю, вполне очевидно, что, когда на шестые сутки мы выдвинулись на полигон, настроение у меня было наипоганейшее. Радовало только одно. Хотя бы погода выдалась нормальная. А в этот день вообще было особенно солнечно. Я еще подумал про себя, как же повезло с теплыми денечками. Повезло…

На полигоне снова загрузился делами. И слава богу. Когда руки заняты, башка херней не страдает. Взаимосвязь какая-то имеется.

Командиры боевых машин готовили технику к стрельбам. Ставили свои машины в определенном направлении, друг за другом, на расстоянии двадцати пяти метров. Расчехляли пакет и поворачивали его в сторону предпологаемого огня.

Тут же, следом, командиры взводов давали четкие координаты, по которым командир боевой машины должен произвести расчет, а затем вручить уже готовые цифры наводчику для выставления панорамы и наведения пакета ровно в цель.

— Зарядка до полного пакета ракетами сорок единиц! — Донеслось до меня со стороны одной из машин.

Учения у нас сейчас серьезные, поэтому начальство решило заряжать полный пакет и выпускать ракеты по десять штук поочередно, как с кабины, так и с выносной катушки.

Я отошёл в сторону, наблюдая, за солдатами, которые выполняли приказ, а затем поочередно докладывали о готовности к бою. Поднимали флажок вверх.

Не знаю, что во мне щелкнуло в тот момент. Но что-то щёлкнуло. Чуйка, наверное. А может, просто опыт. Я вдруг неожиданно для себя самого повернулся к одной из машин. Вот прямо конкретно к ней повернулся. Внутри что-то тревожно защемило, заныло и ёкнуло.

В ту же секунду понял, солдаты почему-то замешкались. Сбились с ритма, суетятся. Я сделал шаг вперед, сосредоточенно рассматривая машину.

— Млять! Возгорание! — Вырвалось у меня вслух, когда понял, что там происходит.

Не задумываясь, рванул бегом к этим дебилам. Почему они молчат⁈ Я смог увидеть огонь даже на приличном расстоянии. Чего ждут, не пойму? Думают, оно само как-то разрешится? Вот уж точно идиоты!

— Какого хера⁈ — Заорал с ходу, как только оказался рядом.

— Товарищ старший прапорщик, по всей видимости замыкание. — Солдатик смотрел на меня круглыми, испуганными глазами и губы у него подозрительно тряслись.

— Ясен хер! Технике сколько лет! Какое, млять, по всей видимости!– Продолжал орать я.

Хотя сам понимал, а чего орать-то? Только время тратить. Это точно не поможет. Нужны конкретные действия. Тем более счет идет на секунды. Помимо полного бака солярки, машина полностью заряжена ракетами.

— Бегом опустить пакет! — Крикнул я солдатам.

Сам при этом пытался тушить возгорание. Черта-с-два! Огонь начал перебираться на крышу и в сторону снарядов.

— Ушли все! Бегом, млять!

Запрыгнул в кузов, завел машину и поехал в сторону ведения огня.

— Все нормально. Леха, все нормально. Справишься. И не из такого вылазил дерьма. — Бормотал я, очень хорошо понимая, вылезу, если не просру время, когда надо вылазить.

Сейчас необходимо, чтобы ракеты смотрели именно в направлении стрельбы. Тогда если рванет… Нет. Когда рванет, незачем себя обманывать…В общем, люди не пострадают.

Трясясь в этом старом ЗИЛу, из-под капота которого вырывались языки пламени, ощущая, как в окно прорывается жар и обжигает лицо, я вдруг почувствовал то, чего не было очень давно. Я почувствовал, что живой. А могу умереть. Но и бросить чертову технику, не бросишь. Надо двигаться вперед. Как можно дальше от остальных машин.

— Леха, еще чуть-чуть и надо прыгать. Еще чуть-чуть…

Страх, что волна взрыва может достать моих товарищей, был гораздо сильнее страха, что именно сейчас я имею максимально реальную перспективу сдохнуть. Вот тебе и пенсия, Степан Михалыч. Вот тебе и спокойная жизнь с бабой под боком…

— Все… Сейчас… Чуть-чуть…

Это были последние слова, которые я произнес вслух. Потом уже ничего не было. Ни слов, ни мыслей. Рвануло так, что в одну секунду я оглох, ослеп и… кажется реально умер.

Я сам не знаю, что происходит, но лучше уж так

— Ребята! Ребята! Давайте! Ну! Иииии…раз-два…Крыла-а-атые качели, летят, летя-я-ят, летя-я-я-ят…Давайте! Поем все вместе!

Валентина Ивановна яростно долбила по клавишам старенького пианино, всячески подбадривая класс своими возгласами. Пианино отчаянно дребезжало, пытаясь сопротивляться ее напору, однако учительницу музыки это если и смущало,( что вряд ли), то уж не останавливало точно. Она с каждым аккордом шлепала пальцы на инструмент все активнее, и активнее.

Не знаю, что именно ее настолько вдохновляло. Тот факт, что двадцать пять человек хором орали эту дебильную песню про качели, которую я в ранней юности буквально ненавидел, или несчастное пианино, на которое она вымещала всё скопившееся разочарование от своей не очень удачной жизни. Если не ошибаюсь, она у нее, эта жизнь и правда не очень удачная.

Лицо учительницы музыки раскраснелось, глаза блестели. Несколько прядей выбились из прически и постоянно падали на лоб. Поэтому она каждую минуту, между строчками песни, ухитрялась ещё дуть вверх, чтоб вернуть эти пряди обратно, на место.

И, кстати, да. Песню про качели я ненавидел. Потому что у Валентины Ивановны их было две, самых обожаемых. «Крылатые качели» и «Прекрасное далеко». Мы пели их в течение года. Потом в течение еще одного года. Потом еще. И так, мне кажется, лет пять.

Вторая — вообще полное издевательство. Такое чувство, что слова «прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко» — это какое-то долбанное заклинание, которое воплощается в жизнь, едва ты уходишь из школы.

Странно… училка ведь, оказывается, молодая. Лет тридцать пять. Не больше. А мне тогда казалось, что ей уже чуть ли не на пенсию пора. Впрочем, наверное когда тебе тринадцать, то все люди старше двадцати, кажутся пожилыми.

— Петров! — Выкрикнула вдруг учительница с надрывом, а затем ударила обеими руками по клавишам, прекратив творившуюся в кабинете музыки песенную вакханалию.

Клавиши возмущённо «блямкнули». Они были не против заткнуться, потому что если Валентина Ивановна продолжит так фигачить по ним, то школа точно останется без уроков музыки. Хотя… Эта полная инузиазма женщина, найдёт на чем исполнять свои обожаемые «качели». Хоть, вон, горн возьмет пионерский и будет в него дудеть, выкрикивая «Ребята, ну давайте!»