Плавучий город - ван Ластбадер Эрик. Страница 7

— Ну и дерьмо! — выругался Николас, тяжело плюхнувшись на сиденье, — кто ты такая, черт побери?

— Меня зовут Бэй, — ответила молодая женщина.

Это была красивая вьетнамка с чистой кожей, крупными блестящими глазами и каскадом длинных волос, которые раньше были скрыты под шляпой. Николас не мог не восхититься: в этой женщине почти ничего не осталось от мужчины, образ которого она так искусно создала.

— А что случилось с Трэнгом?

Бэй улыбнулась пухлыми чувственными губками, уклоняясь от столкновения с приближающейся лодкой.

— Давайте скажем так: он был убит там, на улице.

— Не выйдет! Убили человека, который работал на меня, а ты просто бросила его...

Бэй повернулась к Линкеру и впилась в него своими черными глазами.

— На его месте вполне могли оказаться вы, не забывайте об этом! То, что вы собираетесь сделать, незаконно и очень опасно, Чы Гото. На чьей совести смерть этого человека — на моей или на вашей?

Николас открыл было рот, чтобы ответить, но не смог. На него произвели впечатление не только слова женщины, но и та сила, которую она в них вложила.

Он пожал плечами:

— Таинственное превращение, убийство, бегство от неизвестного врага... Что здесь происходит?

— Это ваше приключение. Вы сами на это напрашивались.

Николас ничего не сказал, обдумывая все, что случилось с того момента, когда эта переодетая женщина появилась на пороге его гостиничного номера. И как это он сразу не разоблачил ее? Его гордость была уязвлена и, что еще хуже, Бэй, по-видимому, это понимала. Что вообще она знала о нем? А он-то предполагал, что здесь, в Сайгоне, его никто не узнает.

— Вы должны доверять мне, — твердо произнесла женщина. Она направила лодку к узкой полоске пустынного берега. Николас прикинул, что они прошли немногим более трех миль к юго-западу от того места, где сели в лодку, потом спросил:

— К технику-программисту, знающему алгоритмический язык?

Бэй кивнула.

— Это русский еврей по фамилии Абраманов.

Токио — Сайгон

Акира Тёса, оябун клана Кокорогуруси, в полном оцепенении внимал звонким ударам храмового колокола. Колокол этот, изготовленный из сплава бронзы и меди, достигал размеров в три человеческих роста. Он был отлит более двухсот пятидесяти лет назад в литейной мастерской храма; там же изготавливались некоторые из самых лучших в Японии образцов оружия самураев.

На рассвете, в сумерки и в полночь три синтоистских монаха толкали толстый, выкованный из бронзы стержень, горизонтально подвешенный сбоку от колокола. Его полукруглая головка была обернута куском специальной ткани, выкрашенной в темно-синий цвет. Ткань меняли ежегодно, в последний день зимы, и церемония эта занимала почти целый день.

Тёса являлся искренним приверженцем синтоизма и с тех самых пор, как достиг зрелого возраста, ежегодно присутствовал на этой церемонии. Не единожды, склонив бритую голову, становился он на колени среди священнослужителей, возносивших молитвы богам, обитавшим в камфорных деревьях, из которых бььл построен и сам храм; слепяще-белому снегу на скатах крыши храма и тусклой луне, освещавшей всех собравшихся. Все это было еще до того, как Тёса стал оябуном, и каждая ступенька его восхождения по иерархической лестнице Кокорогуруси была отмечена кровью.

Но и сейчас звон огромного храмового колокола трогал Тёсу до глубины души. Как настоящее искусство, этот колокольный звон затрагивал его чувства гораздо глубже, чем отношения с людьми, которые, по мнению Тёсы, были несущественными и эфемерными. Тёса был искренне убежден в том, что в конечном счете только лишь космические символы уцелевают в мозгу, в сердце, в душе — во всех точках вечного странствования.

Звук колокола усиливался, обволакивая все его существо, и Акира разрыдался. Казалось, для него, совсем не имело значения, что он не мог видеть сам храм, расположенный двадцатью уровнями выше и сокрытый не менее надежно, чем какой-нибудь гриб в зарослях криптомерий. Для Тёсы важнее всего было слышать колокольный звон. Даже после того, как звон прекратился, он долго звучал в его душе, вызывая слезы. Акира напряженно вслушивался в каждый звук эха, поднимавшийся вверх из темного, как ночь, ущелья города из стекла и стали. Звуки замирали высоко над Токио.

Наконец, когда последний отзвук колокольного звона замер во всех уголках комнаты, Тёса отвернулся от окна, которое он открыл настежь перед полуночью. При этом осьминог, расположившийся на его спине и охвативший его бедра, зашевелил всеми своими восемью щупальцами. Эта замысловатая ирезуми — традиционная дорогостоящая татуировка якудзы, занимала всю поверхность его туловища и плеч. Огромный коричневый осьминог с печальными глазами был оплетен гирляндой из цветов сакуры, а поэтому казалось, что он выходит не из океанских пучин, а с холмов Нара. Четыре из восьми его щупальцев вступили в бой со свирепым, бородатым воином, размахивающим боевой палицей; остальные четыре обвивали стан полуобнаженной женщины. Двойственность природы осьминога всегда суеверно подчеркивалась в японских сказаниях и легендах: верили, что в сексуальной потенции ему нет равных. Ну а почему бы и нет? Со своими восемью щупальцами-руками осьминог, безусловно, должен быть более изощренным любовником, чем человек.

Тёса, на спине которого двигалось это необыкновенное существо, замер перед ящиком из плексигласа, который стоял у совершенно голой стены. В ящике помещалась восковая фигура Мэрилин Монро в той позе, которая не только принесла славу актрисе, но и стала подлинно легендарной: ноги ее были широко расставлены, стиснутые руки опущены вниз, на лице — испуганно-капризная гримаска. На восковой фигуре было одето точно такое же платье, какое было на живой Мэрилин в тот самый момент, когда она стояла на платформе подземки, а горячий воздух вздымал ее юбку, оголяя сногсшибательные бедра. И здесь, в апартаментах оябуна, небольшой моторчик, вмонтированный в ящик, тоже нагнетал воздух, благодаря чему платье актрисы постоянно вздымалось и развевалось, подобно флагу на могиле Неизвестного солдата. За все это Акира Тёса заплатил бешеные деньги, но не жалел об этом. Любоваться актрисой было для него истинным наслаждением.

— Что ты нашел в ней?

Голос, который нельзя было не узнать, заставил оябуна медленно повернуться и взглянуть на утонченное лицо Наохиро Усибы, дайдзина МВТП.

Усиба с явной неприязнью бросил взгляд на восковую фигурку Мэрилин. Актриса ему не нравилась и казалась вульгарной, как все американское. Он передразнил ее гримаску, получилось очень забавно, и Тёса рассмеялся. Это вызвало у Наохиро еще большее раздражение.

— Еще один образец американского растлевающего влияния. Этот манекен способен развратить любую душу.

Акира передернул плечами.

— Чем тебе так не угодили американцы? И что ты понимаешь под термином «американское растлевающее влияние»?

— Всю их мораль и этику. Показное американское жизнелюбие, американскую недальновидность и непрозорливость, американские претензии на то, что они цвет и гордость всего человечества!

Тёса улыбнулся:

— У тебя просто сегодня плохое настроение, Наохиро. Все, что ты сейчас сказал, так отличается от твоих выступлений перед журналистами. На своих пресс-конференциях ты никогда не ругаешь американцев. И правильно делаешь, ибо будущее за Америкой! — Акира подошел к окну и сделал жест в сторону города. — Посмотри туда. Мы — это страна пустых символов, а восковая копия Мэрилин — просто другой символ, и весьма очаровательный, надо сказать. Кто, как не мы, лучше всего понимает это?

Тёса являл собой тип человека, который умел производить впечатление на окружающих. Казалось, у него совсем не было шеи, а голая как бильярдный шар голова сидела прямо на массивных плечах его коренастой фигуры. Татуировка придавала ему вид сильного и властного человека и была подобна маске, которая служит лишь для того, чтобы прикрыть отсутствие ярко выраженной индивидуальности.