Жизнь и смерть Кришнамурти - Латьенс Мери. Страница 30
Достаточно наугад открыть книгу, чтобы застыть в восхищении и тайне. Книга начинается внезапно: «Вечером оно неожиданно появилось, наполняя комнату, — огромное чувство красоты, силы и доброты. Другие тоже заметили (друзья, у которых он остановился в Нью-Йорке)». «Безмерность», «священное», «благословение», «иное», «другой», «безбрежность», — вот имена, которыми в своем дневнике К. наделял загадочное «оно», которое нельзя разыскать, но которое приходит каждый день с такой силой, что и другим становится иногда заметно. Он писал также о «процессе», сильной боли в голове и в позвоночнике, сопровождавших его. В этом дневнике все его учение также прекрасно, как и описание природы. 21 числа в Охай он писал: «Проснулся около двух. Особенное давление и боль обострились, особенно в центре головы. Так продолжалось более часа, и он просыпался несколько раз от силы давления. Каждый раз возникал огромный восторг, и радость продолжалась». И на следующий день: «Сила и красота нежного листка в его незащищенности от разрушения. Как травинка, пробивающаяся сквозь асфальт, он обладает силой, способной противостоять самой смерти». И 23-го: «Когда он ложился в постель, наступала полнота, известная по Иль Леццио. Она была не только в комнате, но словно покрывало опускалась на землю от горизонта до горизонта. Это было благословение». 27-го он писал: «То, что являлось в Иль Леццио, уже было здесь, ожидая настойчиво, но кротко и с нежностью». Из двух последних отрывков следует, что происходившее уже имело место ранее в Иль Леццио. Он часто кричал по ночам, но, поскольку жил в одиночестве в Сосновом Коттедже, его не могли слышать в Арья Вихара.
Хотя К. оставался в Охай 19 дней, делая ежедневные записи в тетради, он не упоминает о том, чем занимался, кроме одного посещения зубного врача, когда «оно» было с ним в врачебном кресле, и о прогулке, когда «в окружении лиловых, голых скалистых гор он вдруг обрел уединение, — огромное, непостижимое великолепие, красоту, которая за пределами мысли и чувства... Уединение до странного одинокое, не отделенное, а именно одинокое, подобное капле воды, в которой все воды мира». Эти «Записные книжки» надо читать. Ни одна случайная цитата не даст возможности оценить их. Это бесценный документ, одно из великих мистических произведений всех времен, которое наверняка оценят по достоинствам.
К. сказал Розалинде во время своего пребывания в Охай, что она может до конца жизни жить в Арья Вихара. Она все еще руководила школой Счастливой Долины, но она давно уже перестала быть школой Кришнамурти. Раджагопал переехал в дом, который выстроил для себя неподалеку от Дубовой Рощи в западной части долины. Розалинда обрела независимость, поскольку Роберт Логан, чья жена скончалась, оставил ей деньги и собственность после своей смерти. (Мистер Логан подарил К. две пары часов Патек-Филипп, — одни золотые, которые К. никогда не носил, а другие стальные карманные на короткой цепочке с древней греческой монетой на конце. Эти часы К. всегда носил вплоть до своей последней болезни).
После ночного перелета в Лондон 8 июля К. на следующий день записал в дневнике: «...среди шума, табачного дыма и громкого разговора совершенно неожиданно начал ощущать чувство безбрежности и исключительного благословения, которое я почувствовал в Иль Леццио, и начало проявляться чувство священного. Тело нервно напряглось из-за присутствия людей, шума и пр., но не смотря ни на что, это было. Давление и напряжение были сильными, равно как и острая боль в затылке. Было только это состояние и не было наблюдавшего. Все тело было в нем, а чувство святости таким сильным, что даже стон вырвался из тела, хотя рядом сидели пассажиры. Так продолжалось несколько часов до глубокой ночи. Казалось, будто он смотрит не только глазами, но и тысячью столетий. Все вместе было странным происшествием. Мозг совершенно опустел, все реакции прекратились. Долгие часы его не волновали пустота, но только когда описываешь, это становится вещью известной, а знания описательны и нереальны. То, что мозг способен опустеть — странное явление. Поскольку глаза были закрыты, тело, мозг будто погрузились в неизмеримые глубины, в состояние невероятной чувствительности и красоты».
КОНЕЦ ПЕЧАЛИ
Проведя три ночи в Лондоне, К. встретился в Женеве с Вандой Скаравелли, и отправившись с ней в Гштаад, где она сняла для него на лето дом Шале Таннегг. Небольшую встречу организовали ему в Таун Холле соседней деревни Саанен. Дорис Пратт, которая встречала его в Хитроу, нашла К. «совершенно измученным», как она сообщила Ванде. Он сказал «Знаете ли вы что это значит, когда у вас есть человек, подобный сеньоре Ванде, чтобы к нему поехать. Никогда еще так хорошо ко мне не относились». Дорис догадалась, что проведенное в Охай время было далеко не счастливым. Он попросил ее более не докладывать Раджагопалу о суммах, потраченных на него в Англии. (Его затраты за май и июнь, включая дом в Уимблдоне и аренду Таун Холла составили 477 фунтов стерлингов, в то время как пожертвования — 650 фунтов). Неизвестно, говорил ли К. с Раджагопалом о делах Корпорации, но он написал последнему, прося информировать о состоянии дел, настаивая, чтобы письмо показали всем попечителям и снова обращаясь с просьбой о восстановлении членства. Ответа не последовало, хотя позже, когда К. находился в Индии, Раджагопал прислал балансовый отчет, в котором, конечно, тот не разобрался.
350 человек, 19 национальностей, ровно столько, сколько вместил Таун Холл, присутствовали на первой Саанской встрече. (Саанские встречи станут ежегодным международным событием, привлекая все большее число участников в течение последующих 24 лет). К. провел почти две недели в Шале Таннегг до начала встречи 14 июля. На следующий по приезду день, К. записал в тетради: «Побуждение к повторению опыта, каким бы приятным, прекрасным, благотворным он ни был, — почва, на которой взрастает печаль». И два дня спустя: «Процесс шел на протяжении почти всей ночи и был довольно сильным. Как много способно вынести тело! Оно все дрожало, а утром, когда проснулся, тряслась голова».
«Была этим утром особенная святость, наполнившая комнату. В ней царила огромная проникающая сила, входящая в каждую клеточку существа, наполняя, очищая, создавая все из себя. Ванда почувствовала тоже. Именно этого страстно жаждет каждый человек, и, поскольку он жаждет, оно ускользает. Монах, священник, саньяси истязают свои тела и характер, тоскуя об этом, но оно ускользает от них, поскольку это нельзя приобрести; ни жертва, ни добродетель, ни молитва не способны принести эту любовь. Этой жизни, этой любви нет, если смерть — средство. Весь поиск, всякое требование должно прекратиться.
Истина не может быть определенной. То, что можно измерить, не является истиной. Измерить можно то, что не живет, узнать его вершину».
В тот самый день Ванда впервые узнала что такое «процесс» К., о чем сделала запись:
«После ланча мы разговаривали. В доме никого больше не было. Вдруг К. потерял сознание. То, что случилось дальше, невозможно описать, так как трудно найти подходящие слова; но это слишком серьезно, необычно, важно, чтобы не быть упомянутым, похороненным в молчании, не быть отмеченным. Изменилось лицо К., глаза увеличились, стали шире и глубже, в них появился потрясающий взгляд за пределы возможного пространства. Будто в них было могущественное присутствие, принадлежащее другому измерению. Чувствовались невыразимая пустота и наполненность одновременно».
Очевидно, К. «ушел», поскольку Ванда сделала беглую запись реплик оставшегося тела: «Не покидай меня, пока он не вернется. Он, должно быть тебя любит, раз позволяет дотрагиваться до себя, ведь он разборчив в этом. Никого не подпускай, пока он не вернется». Затем Ванда добавила: «Я не понимала, что происходит и была очень удивлена».
На следующий день, в тот же час, К. снова «ушел», и опять Ванда записала что говорило «тело» в его отсутствие: «Я чувствую себя странно. Где я? Не оставляй меня. Не будешь ли ты так добра остаться со мной, пока он не вернется. Тебе удобно? Возьми стул. Ты знаешь его хорошо? Будешь ухаживать за ним?» Ванда продолжала: «Я все еще не постигла что происходило. Так неожиданно, так непонятно. Когда К. пришел в себя, он попросил рассказать что произошло, вот почему я делала записи, чтобы дать хоть малейшее представление об увиденном и прочувствованном».