Жестокие игры в любовь - Навьер Рита. Страница 3

– Поверить не могу! Ты же его ещё и выгораживаешь!

– Я не выгораживаю. Я хочу, чтобы мы просто спокойно жили.

– Вот как, значит? – Мика сглотнула. Несколько раз шумно вдохнула и выдохнула. Закусила нижнюю губу, чтобы тут же, в больничном коридоре не расплакаться. От обиды и разочарования в горле встал ком. Она-то думала, что мать ужаснётся, с каким извергом оставила дочь, а она… – Ну, ладно, живите спокойно, но без меня.

– Что ты такое говоришь? – заохала мать. – Как это – без тебя?

– А вот так! Сегодня же я перееду к бабке. И даже не думай меня останавливать. Иначе я пойду в полицию и напишу на твоего Борю заявление.

Выпалив всё это на одном дыхании, Мика развернулась и устремилась прочь.

– Мика! Микаэла! – окликнула её мать, но она даже не оглянулась.

4

Пока отчим был на работе, Мика собрала вещи в две большие спортивные сумки и огромный клетчатый баул, который ей пожертвовала подруга. Теперь ехала в такси и переживала. Вдруг бабки дома нет? Вдруг она вообще не рада будет возвращению внучки?

Мика даже не помнила точно, когда они последний раз виделись. Год назад, полтора, два? Не помнила, зачем приезжала. То есть приезжала-то поздравить с каким-то праздником, но с чего вдруг тогда ей это взбрело на ум, если они даже не созванивались ни до, ни после…

Мать бабку не любила, и эта нелюбовь передалась Мике. И жить с ней, по большому счёту, тоже очень не хотелось, но тут уж приходилось выбирать из двух зол меньшее.

Отношения между матерью и бабкой всегда были натянутые, но именно с рождением Мики испортились окончательно. Бабка проработала всю жизнь абдоминальным хирургом, когда-то считалась в своём деле одной из лучших и мечтала о таком же достойном будущем для дочери, Микиной матери. А та смогла поступить лишь в медучилище и то закончила его с огромным скрипом.

Бабка её провал восприняла как личный позор и толкала её учиться дальше, добиваться, стать врачом. А матери всё это было совершенно не нужно. Она мечтала о семье и уютном доме, о муже и детях. Вечно кидалась в какие-то отношения с мужчинами, которые плохо заканчивались. Вот и с отцом Мики, красивым жгучим кавказцем, встречалась тайком от бабки. Тот обещал золотые горы, но, узнав про беременность, быстренько исчез.

Бабке было плевать на разбитое сердце дочери, для неё бо́льшим горем стали разбитые мечты, поскольку рождение Мики окончательно поставило крест на медицинской карьере той. Да и вообще на любой карьере. Этого она ей так и не простила, разочаровавшись в дочери бесповоротно. Да ещё и Микаэла, как назло, была просто копией своего отца – черноволосая, черноглазая.

– Сразу видно, от кого нагуляла, – ругалась бабка. – Позорище! Перед соседями стыдно. Мало того, что дура, скажут люди, так ещё и подстилка…

И вообще Мика, сколько себя помнила, только и слышала от неё в адрес матери: тупица, безмозглая курица, тряпка и всё в таком духе.

Вот за это она бабку и не любила. И за неприятный запах табака, намертво въевшийся в её кожу. А ещё у бабки были страшные руки, тёмные, с узловатыми пальцами, скрюченными артритом.

В редкие минуты, когда на бабку находила слабость и желание приласкать внучку, маленькая Мика шарахалась от неё, как от чёрта. Лишь бы эти страшные руки не прикасались к ней. И плевать, что эти же самые руки когда-то спасли множество жизней.

***

Бабка, к счастью, оказалась дома, но встретила Мику без особого радушия.

– А что, жить в хоромах разонравилось? – едко спросила она.

Мика как на духу рассказала бабке про вчерашнюю экзекуцию.

– Вот сукин сын! И эта тоже… мать твоя, дура. Но она всегда была дурой, – проворчала бабка и достала из кармана халата сигареты. Выбила одну из смятой пачки, закурила. – Ладно, обживайся. Сходишь позже в сорок вторую квартиру, к Ивлевым, попросишь раскладушку на первое время. У них есть. А там что-нибудь придумаем.

5

Бабка жила в обычной панельной пятиэтажке советского образца, в последнем, третьем, подъезде, на втором этаже. Дом её вместе с ещё тремя такими же хрущёвками, стоявшими квадратом, образовывал колодец с двумя сквозными арками. Внутри – обычный двор с детской площадкой, кустами акации и сирени, приподъездными лавочками, клумбами из крашенных шин, в которых отцветали астры.

Всё так обыденно, так знакомо и так тоскливо. Но это, наверное, потому, что заняться ей было решительно нечем. Вещи она разложила, заняв добрую половину шифоньера. В сорок вторую за раскладушкой уже дважды поднималась – там никто не открывал. Хотела помочь бабке с ужином, но та её прогнала из тесной кухни, где вдвоём и правда не развернуться.

Пойти прогуляться? Некуда и не с кем. Мика хоть и жила здесь когда-то, но уже никого не помнила. Вот и торчала на балконе, разглядывая двор и его обитателей.

Под балконом, чуть левее, там, где сходились углы двух домов, на бетонном приступке, загораживающем лестницу в подвал, тусовалась местная молодёжь. Несколько парней и две девчонки. Одна – светловолосая и миниатюрная, вторая – тёмно-русая, полная. Все – ровесники Мики, плюс-минус год-другой.

Их разговор Мика не слышала, только отдельные слова, возгласы и взрывы хохота.

Один из парней, высокий крепкий блондин, подошёл к турнику. Подпрыгнув, ухватился за перекладину и стал подтягиваться. Остальные хором, громко, с гиканьем и дурацкими смешками принялись считать: раз, два, три, четыре… четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать…

– Ну чё, Лёха, нормы ГТО, считай, сдал, – кто-то крикнул ему.

– Лёш, – позвала его одна из девчонок, светленькая, но что ему сказала – Мике с балкона было уже не слышно. Однако явно что-то приятное, судя по их улыбкам. И точно – в следующую секунду она подтянулась на носочках и поцеловала блондина в щёку.

Парни сразу загудели. Самый мелкий и вертлявый паренёк выкрикнул:

– Тиша, а если я Лёху сделаю, меня тоже поцелуешь?

Мика слегка удивилась – Тиша? Очень своеобразное имя для девушки. Хотя чего уж, у неё и самой имя тоже далеко не самое распространённое.

– Сделай сначала, – с усмешкой ответила светленькая.

– А если не сделаешь, тебя Громозека поцелует, – крикнул кто-то из парней, и все захохотали, а полная девушка отвесила шутнику подзатыльник.

Парни, видимо, и впрямь решили побороться за поцелуй этой Тиши. Следом за блондином попробовали свои силы на турнике тот мелкий и ещё трое, но перебить его рекорд не смогли. Один так вообще лучше бы не пытался – его только обсмеяли за жалкие потуги.

Вдруг Мика почувствовала на себе чей-то взгляд.

Парень в тёмной толстовке с капюшоном наблюдал за ней. Нет, она этого не видела – слишком низко он надвинул капюшон так, что глаза оставались в тени, но такие вещи она всегда чувствовала.

Он не сидел на приступке как другие парни, а стоял немного в стороне, на углу, подпирая спиной стену соседнего дома. Стоял хоть и рядом со всеми, но как будто сам по себе, не с ними. Наверное, потому что в общем разговоре не участвовал, на шутки не реагировал, не смеялся. Одну ногу он подогнул под себя, руки заложил в карманы и… совершенно точно наблюдал за ней.

В первый момент почему-то захотелось тотчас отпрянуть и убраться с балкона назад в квартиру. Но она подавила этот порыв. Глупости какие! Подумает ещё, что она его застеснялась. А он, судя по всему, и без того самодовольный тип.

Почему она сразу так решила – Мика и сама объяснить не могла. Это просто ощущалось и всё тут. Может, по тому, как он независимо держался среди своих, или по тому, как открыто и беззастенчиво разглядывал её.

Видала она таких, самоуверенных и самовлюблённых. Такие даже не сомневаются в собственной неотразимости и на полном серьёзе считают, что любая девушка умрёт от счастья, если на неё обратит внимание такой вот экземпляр.

Справедливости ради стоит сказать, что не так уж сильно они и заблуждаются. И правда ведь – подобных дур хватает.