Зачарованное озеро (СИ) - Бушков Александр Александрович. Страница 40

...К дому Тами Тарик подошел в самую пору — за минутку до колокола — в лучшей своей одежде, умытый и причесанный, даже чуть спрыснувшись с разрешения папани его духовитой водой. В другое время родители не обошлись бы без беззлобных шуточек, прекрасно понимая, что это приготовления к свиданке, но сейчас им было не до того: оба сами собирались на пляски, папаня крутился перед большим зеркалом в новом кармазинном кафтане, а маманя наряжалась и наводила красоту, затворившись в спальне, и Тарик так и ушел, ее не увидев.

Лютый, лежавший у калитки, смерил его бдительным взглядом и, едва отзвучал колокол, означавший, что до плясок осталась четверть часа, вскочил, подбежал к крылечку и яростно завертел хвостом — ну понятно, слух у собак гораздо острее человеческого, и пес услышал шаги хозяйки в прихожей...

На крылечке появилась Тами, сбежала по четырем ступенькам и, цокая каблучками по каменным плитам дорожки, направилась к калитке.

Тарик обратился в каменный столб. На его взгляд — и наверняка на всякий мужской — она была ослепительна: платье из вишневого аксамита с серебряной вышивкой и политесным для ее годочков вырезом, приманчиво, самую чуточку приоткрывавшим прелести (оставим именование «яблочки» для просторечия), тремя синими воланами на короткой юбке колокольчиком, пышными рукавами с серебряными застежками и серебряным пояском из чеканных овальных бляшек. Туфельки под цвет платья, с каблучками серебряного цвета. Волосы неведомыми женскими ухищрениями стали гораздо пышнее. Глаза умело подведены, на лбу серебряный

обруч с затейливыми зубцами и большим смарагдом (конечно же, обманкой — племянница гаральянского Егеря может позволить себе серебро, но никак не смарагд величиной с ноготь большого пальца взрослого мужчины, — однако обманкой искусной работы, выглядевшей натуральным самоцветом), по-книжному такое украшение называется «диадема». Губы тронуты сиреневой помадой, выделившей каждую нежную морщинку... Поверить невозможно, что эта красавица, сущая лесная фея или сказочная принцесса, пару часов назад стояла перед ним на коленках в Королевском Приюте Любви на мосту Птицы Инотали и увлеченно творила то, что он испытал впервые в жизни наяву!

Как умеют все красивые девчонки, Тами приняла вид самый невинный и благолепный, ресницы не дрогнули под восхищенным взглядом Тарика. Как ни в чем не бывало взяла его за руку.

— Пойдем?

И они пошли к Плясовой посреди улицы Серебряного Волка — в такие вечера запрещен проезд повозкам и всадникам, будь они сто раз дворянами (эта старинная уличная вольность не распространяется только на короля, да и то едущего в одиночестве, — но такого не помнят и старики). У\ицу во всю ширь заполняли здешние обитатели, и стар и млад, а со стороны близкой Аксамитной таким же широким потоком подходили пришлые, и никто особенно не спешил, времени в запасе оставалось еще достаточно. Никто, конечно, не таращился на Тарика с очаровательной спутницей прямо — это было бы неполитесно, — но быстрых любопытных взглядов украдкой было преизрядно, отчего Тарик был потаенно горд: то, что он открыто шагал с девчонкой и держал ее за руку, многое означало, и, вернувшись по домам, все будут это обсуждать перед отходом ко сну — в большинстве домов добродушно, как очередную уличную новость, а язвительных сплетников, как обычно, окажется слишком мало, и не надо обращать на них внимания, не стоят они того...

Впереди обнаружилась примечательная парочка, моментально узнанная Тариком со спины: Титор Долговяз и его дебелая супружница, раза в два пошире муженька и на полголовы выше. Вот кому

стоило мысленно посочувствовать по-мужски (ведь сегодня Тарик станет мужчиной!) — сам Долговяз плясок терпеть не мог, а вот супружница, несмотря на годочки и сложение осадной башни, обожала и не пропускала ни одной, тем более праздничной, и вытаскивала на них муженька (как достоверно известно, под угрозой тумаков и затрещин). Трезвехонек, бедолага! По давным-давно поставленному им для себя обычаю, ему еще пару дней предстояло провести в винном веселье, но ради плясок супружница с утра приводила его в трезвость ведрами холоднющей воды, лекарскими снадобьями, огуречным и капустным рассолами — и выплясывал он старательно, чтобы не быть по возвращении домой подвергнутым порицанию теми же незатейливыми способами. Если супружница останется им довольна, то отдаст ключ от шкафа, где заперла все бутылки, и позволит до утра наверстывать на кухне — только без терзания струн и песен, в совершеннейшей тишине...

Конечно же, с родителями шла и Альфия — в отличие от них особо нетерпеливо, то и дело опережая матушку на шаг, и всякий раз та дочку одергивала, шепотом наставляя идти чинно, политесно. Радостное нетерпение Альфии понять можно: никто, кроме ватажки, не знает, что она встречается с Байли, а то, что она протанцует с ним весь вечер, ни малейших подозрений не вызовет: родители самонадеянно полагают доченьку цветом непорочности и о тех вольностях, что она позволяет Байли, ведать не ведают, иначе удар бы обоих на месте хватил...

Недорослей внутрь не пускали, и они толпились у ворот — так, чтобы никому не загораживать дорогу. Еще издали Тарик высмотрел среди них нетерпеливо притопывавшего Дальперика и сказал Тами как мог беззаботнее:

— Подожди чуток, я на минуточку...

Тами покладисто выпустила его руку, и Тарик направился к верному оруженосцу, предусмотрительно отступившему в сторонку, где не было лишних ушей, — впрочем, никто не обращал на них внимания, спеша с обычным легоньким радостным возбуждением, всегда охватывавшим любого в последние перед плясками минуты.

— Она, и точно, вскорости вышла, — тихонько, отменно, как всякий раз, доложил Дальперик, с некоторых пор прилежно освоивший ремесло сыщика. — Пошла прямиком на Аксамитную, а оттуда по Гончарному переулку на Кружевную. Там зашла в дом с нумером... — Он носком ботинка начертил в пыли большие корявые циферки, крайне напоминавшие 47, и, когда убедился, что Тарик их понял, продолжал: — Как к себе домой зашла, не стучалась и не звонила, а собаки там так и не показалось. Долгонько там пробыла. Часов у меня нет, откуда? Но я, как ты учил, стал читать в уме неспешно «Поучение благочестивому богомольцу», я его наизусть знаю — батенька давно заставил дюжину главных молитв заучить, он у меня каждый год ходит на богомолье к могиле святого Морефи и говорит, что в грядущем году меня возьмет. Получилось вот столько и еще половиночка...

Он показал оттопыренные пальцы — полную пятерню на правой, а на левой — три пальца и полусогнутый указательный. Тарик быстренько прикинул: восемь неспешно прочитанных «Поучений» — примерно около получаса. Достаточно времени, чтобы обстоятельно посоветоваться.

— А потом?

— Потом она вышла, очень довольная на вид, повеселевшая, будто ее там златом одарили. И тем же путем вернулась на нашу улицу, а там зашла в нумер... — Он стер подошвой прежние циферки и начертил другие, в которых легко угадывалось 39. — Туда тоже вошла как к себе домой, без оповещения. Только там пробыла гораздо меньше, всего-то... — Он показал два отогнутых пальца и один чуть-чуть скрюченный. — А оттуда пошла прямиком к себе домой, и из трубы дым пошел, будто стали ужин готовить. Как ты и велел, мы еще караулили, пока не зазвонил колокол к пляскам, а потом ушли.

— Она вас не заметила?

— Вот уж точно нет, — убежденно сказал Дальперик. — Ни разу не оглянулась, так уверенно шла что туда, что назад... И знаешь что, Тарик? Вокруг нее все время что-то странное маячило. Никогда

такого раньше не видел. Будто высокий такой колпак из желтых гнилушечек, какие в лесу бывают на трухлявых пнях, с головой ее покрывавший, только не как попало эти гнилушечки были разбросаны, а как-то так в порядке, как бы объяснить... — Он с беспомощным видом поводил руками в воздухе, явно не находя слов. — Как-то правильно, будто узором...

Тарик с ходу припомнил совсем недавнюю загадочную сцену в порту — старуха в укромном месте встретилась с матросом с «Яганы», передавшим ей какой-то пакет, и грузали их не видели, только он один, а еще там было...