Кукла в чужих руках - Алексеева Наталия. Страница 3

— Прекрати! — он передернул плечами. — Хватит меня колотить, я ж не подавился!

— Мне нравится причинять тебе боль, мальчик! — голосом киношного маньяка проскрежетала я.

— Это уж точно! — Кирюха засмеялся и опять закашлялся.

Потом он растянулся на пледе, закинув руки за голову.

— А ко мне Муся вернулась, — не открывая глаз, похвастался он.

— Поздравляю!

— Беременная.

Я прыснула:

— Ну да, кошки, они ведь лучше девушек?

— Кошка никогда не притворяется, — серьезно согласился Кирюха. — Если ты ей нравишься, она трется о твои ноги и прыгает на колени.

— Ты хочешь, чтобы девушки сами прыгали тебе на колени?

— Глупая ты, Сонька! Кошек я готов опекать всех, с девушками иначе.

— Ты бредишь, Кир! Какая у тебя температура? — Я ощупала его лоб.

Выхватила у него изо рта сигарету и щелчком отправила за пределы крыши.

— При твоей астме курить — смерть!

— Софико, какая ты не в меру заботливая, — проворчал он и нехотя поднялся. — Эта была последняя! Сходи купи, а? — Он остановился, прижал плед к груди и состроил трогательно-щенячьи глаза.

Я не повелась, а начала осторожно спускаться к выходу. Медленно ступая, сосредоточенно сопела и не сводила глаз со своих кроссовок. И вдруг Кирюха возник передо мной. Внезапно, как черт из табакерки!

— У! — Он сделал вид, что толкнет меня. Но мне было не до шуток.

— Придурок! — заорала я, выпрямилась и замахала руками. Мне казалось, что сейчас я кувырком полечу вниз, в серый прямоугольник двора.

— Чем больше боишься, тем выше шанс грохнуться! Расслабься, — изрек Кирюха и удержал меня за руку. — Что это? — переключился он, увидев свежий фиолетово-багровый синяк, который я заработала, открывая тугую раму.

— Иди лесом, Кир! — снова заорала я в бешенстве, но руку не отобрала — пусть Кирюха и ненадежная, но все-таки опора. — Сам расслабься!

— Пожалуйста, — ухмыльнулся он, разжал пальцы и, весело насвистывая, направился к краю.

Он бодро прошлепал по гулкому скату и остановился, прижимая к себе красно-синий плед. Потом театрально отбросил его в сторону и пошел вдоль водосточного желоба. Слева от него была я и спасительная площадка перед трубой, справа — солнце над крышами и макушка Исаакиевского собора в прозрачной синеве. Затаив дыхание, я смотрела, как грязно-белые подошвы его кед ступают по краю, по очереди упираются пяткой в носок. Мне казалось, это я иду по трепещущему железу, это я вижу бесконечную череду крыш под собой, это меня бьет и толкает ветер.

— Прекрати! Кирилл! — крикнула я, но он лишь ухмыльнулся. — Идиот! Вернись немедленно!

В ответ Кирюха раскинул руки, наклонился и вытянул ногу, изображая ласточку. Я поняла, что идиот делает это нарочно — хочет меня выбесить. И у него получается.

— Ты специально?! Назло?! — проорала я.

В ответ он опять мерзко ухмыльнулся и продолжил свои гимнастические упражнения.

К горлу подкатила тошнота, и я отчетливо представила, как он опускает ногу, оступается и исчезает за краем крыши. Этого я вынести не могла. Раз ему так хочется, пусть все это произойдет не у меня на глазах. Я развернулась и в два прыжка, уже не замечая мелкого дрожания крыши, достигла выхода. Забираясь в дом, я не закрыла за собой дверь, а оглянулась и облегченно вздохнула — Кирюха спокойно подбирал плед, стоя в метре от смертельной опасности.

Но все время, пока мы возвращались домой, я ругала его на чем свет стоит. А Кирюха молча плелся за мной.

— Чего это ты не отбрехиваешься? — Я вошла в квартиру, повернулась к нему и от удивления забыла закрыть рот.

Кирюха медленно сползал по стенке, а плед красно-синим комом лежал возле его ног.

— Кир, ты чего?

С трудом поднявшись, он навалился на мое плечо, и мы вместе почапали в его комнату.

— Где лекарства? — спросила я. — Чем ты лечишься?

— Твоими молитвами, — пробормотал Кирюха, заваливаясь на кровать. Он не разделся, сбросил только кеды. И те сцепились шнурками (как будто дети взялись за руки) и забились в угол.

— Сейчас принесу, — пообещала я и отправилась на поиски медикаментов.

К сожалению, в моей семье с лекарствами оказалось так же туго, как и в Кирюхиной. Тогда я накинула куртку, обулась и, стоя на пороге, крикнула умирающему, что ухожу в аптеку. Он тут же нарисовался в дверях.

— Купи мне курить!

— Так, значит, с тобой все окей? — нахмурилась я. — Притворялся?

— Нет. Мне без сигарет хреново! Купи, Сонька!

— И не подумаю. Тебе вредно!

— Пожа-а-а-луйста. — Он закусил губу и вздернул темные брови. На скулах его горели красные пятна, в глазах — лихорадка.

— Мне не продадут.

— Попроси кого-нибудь. Ты же можешь, я знаю!

— Иди лесом, Кира! — Я захлопнула дверь и, пока спускалась по лестнице, убеждала себя, что поступаю правильно.

Внизу на проспекте ветер дул не так сильно, как на крыше, и можно было даже расстегнуть куртку. Запах осенних листьев навевал грустные мысли, солнечные лучи возвращали воспоминания о беззаботном лете.

Тетка-аптекарша подозрительно уставилась на меня, когда я остановилась возле витрины. Я разглядывала разноцветные коробочки с заковыристыми названиями, а она разглядывала меня, будто не знала: подозревать ли меня в желании приобрести тест на беременность или пару плиток гематогена.

— Здравствуйте, мне нужно лекарство, только я не знаю, как называется, — пролепетала я и скромно потупилась.

— Какое? — Голос ее приобрел отеческую интонацию.

— От температуры, — чуть слышно прошептала я. — Только, пожалуйста, недорогое.

— Возраст больного?

Подавив желание отомстить Кирюхе за его выходку на крыше и попросить ректальные свечи для младенцев, я вскинула на тетку глаза и захлопала ресницами:

— Брату моему двенадцать.

— Возьми парацетамол, — предложила она, совсем размякнув. — Сорок рублей.

Я выложила четыре десятки и, пока она пробивала чек, незаметно стянула с открытой витрины пачку витаминных леденцов.

Бросив конфеты в карман, я направилась в ближайший «Дикси». Возле стеллажа с пачками соков народу не было, и я походя, небрежным жестом, схватила большую литровую. Люблю свою старую потрепанную куртку за ее глубокие карманы.

Впервые я стащила в магазине, когда мне было десять. Тогда я в очередной раз осталась одна. Шли уже пятые сутки, как мама уехала устраивать личную жизнь. Рано наступившая в том году весна совсем снесла ей крышу солнечными бликами в стеклах и воркованием влюбленных голубей на чердаке.

Я исправно ходила в школу, делала уроки и готовила еду из того, что лежало в холодильнике. Но к концу недели все закончилось. Мамин мобильник отвечал, что она вне зоны или просто не помнит, что у нее есть дочь. Такое с ней иногда случалось.

Сейчас, в свои шестнадцать, я благодарна ей за то, что она оставляла меня одну, а не приводила в дом тех, с кем надеялась обрести счастье. Но тогда я люто ненавидела ее отсутствие. Не помогал даже постоянно работающий телевизор.

Я сидела и тупо таращилась в экран, не понимая, что там показывают. Слезы стояли высоко в горле и щекотали нос. Еще пара печальных мыслей о своей судьбе, и я бы разревелась. Но тут в дверь постучали и, не дожидаясь разрешения, ввалился Кирюха. Он тогда был совсем другой: тощий и мелкий, хотя и на целый год старше меня.

— Опа! Мадагаскар!

Кирюха сбросил тапки и примостился рядом со мной на диване. На экране король лемуров в полуобморочном состоянии разгуливал по оголенным электрическим проводам. Кирюха захохотал и толкнул меня в бок. Его веселость подкосила меня, и слезы брызнули из глаз.

— Это ты так за Джулиана переживаешь или случилось что-то?

И после того, как я выплакалась ему о том, что мамы нет, я голодная, а по ночам боюсь спать, потому что в печи кто-то воет, он решительно сдернул меня с дивана.

В холодильнике у тети Наташи нашлись только холодные вареные макароны, но Кирюха залил их взбитым яйцом и приготовил отличную яичницу. Ее вкус я помню до сих пор: размазанный по макарошкам желток и поджаристая корочка.