Студент 2 (СИ) - Советский Всеволод. Страница 40

Бывший вратарь футбольного «Спартака» Владимир Маслаченко — на диво шустрый парень из Днепропетровска, который ухитрился и в сборную СССР попасть, и выгодно жениться. Впрочем, голкипер он был классный, бесстрашный, отчего, собственно, и получил тяжелейшую травму перед самым чемпионатом мира 1962 года в матче с командой Коста-Рики, тем самым разрушив свой звездный час. Потом восстановился, играл в «Спартаке» и сборной, но турниров всемирного уровня в его жизни больше не было… Однако духом не пал, нашел себя в жизни, будучи жизнерадостным, артистичным человеком, с прекрасно развитой речью, при этом страшным пижоном и модником. И в репортажах обожал словесно щегольнуть, отмочить что-нибудь мудреное, за что часть зрителей его недолюбливала. Ну а футбол, вообще спорт он знал изнутри насквозь, поэтому, спору нет, комментировал квалифицированно.

Еще более титулованным спортсменом был хоккеист Евгений Майоров, олимпийский чемпион 1964 года. Тоже стопроцентный спартаковец, символ этой команды, наряду с партнерами по тройке нападения: братом Борисом и центрфорвардом Вячеславом Старшиновым. «Братья Майоровы и Старшинов» — это сочетание фамилий одно время звучало на каждом углу. Евгений Александрович занимал нишу комментатора «для интеллигентов»: он вел монолог в благородно-джентльменской манере, куда более сдержанно, чем Озеров и Маслаченко. В основном работал, разумеется, на хоккее, но не только. Очень приятный у него был тембр голоса, хотя в этом плане, конечно, всех ведущих отбирали придирчиво. За одним, пожалуй, исключением, но это совсем особый случай.

Грузин Константин Махарадзе всегда представлялся зрителям как Котэ Махарадзе, что, безусловно, было частью толково построенного образа. Вот он-то был полностью профессиональный артист! Комментатор-грузин с сильным, где-то и преувеличенно-шаржированным акцентом, он «брал» аудиторию слегка комическим шармом, его слушали с улыбкой, весело, при том, что работал он вполне со знанием дела. Голос Котэ чаще всего сопровождал матчи тбилисского «Динамо», одной из лучших футбольных команд СССР, нередко ходившей в призерах, а изредка пробивавшейся и в чемпионы. Но, конечно, опять-таки не только… Кстати! Именно в этом, 1978 году, тбилисским динамовцам суждено будет стать чемпионами, а пока они еще только лидируют во всесоюзном первенстве.

Все это оживало в моей памяти под разговоры парней, а они неслись галопом по Европам, и вдруг внезапно, пусть и закономерно, перескочили на расписание. В частности, на то, кто какой предмет будет вести. Рабфаковцы частично преподавателей уже знали, и в частности Беззубцева, который преподавал у них химию — я это помнил со слов Саши. И потому навострил внимание.

И тень профессора тут же возникла в беседе. Причем пробудил ее Витек, который к рабфаку отношения не имел. Зато всякую информацию умел ловить и всасывать в себя как пылесос, в чем я уже убедился.

— Между прочим, — с неким даже авторитетом произнес он, — есть сведения, что химию у нас Беззубцев будет читать. Профессор. Он же у вас на рабфаке вел?

— Ну да, — несколько удивленный голос Анатолия. — А ты откуда это слышал?

— Так… — туманно ответствовал Витек. — Слухом земля полнится.

Пауза. Видимо, факт нес в себе противоречивую окраску. Витя вбросил, а двое осмысливали услышанное.

— М-да… — без энтузиазма протянул Бочкин. — Если так… то как там говорил Маяковский: планета наша для веселья плохо оборудована…

— Это почему? — спросил Роман многозначительно — тоном, заранее предполагавшим несколько вариантов ответа.

— Ну почему! По кочану. А ты не помнишь?.. Говно мужик.

— А по мне хоть фенолфталеин! Нам же с ним хороводы не водить, детей не крестить. Лишь бы дело знал. А уж он-то знает! Химию он нам даст так, что захочешь, не забудешь. Профилирующий предмет! А в остальном… да хоть трава не расти. Пусть он хоть демон пустыни будет!

— Ну, так-то оно так… — с туманной интонацией пробормотал Анатолий.

Я мысленно усмехнулся. Роман, сам того не зная, попал если не в десятку, то где-то на рубеже восьмерки-девятки. Профессор Беззубцев — существо, обуреваемое внутренними демонами, и оттого социально опасное. Вдвойне опасное потому, что прячутся эти бесы под личиной не просто добропорядочного, а респектабельного гражданина, встроенного в высокие этажи советского общества!

У меня не было ни малейших сомнений, что Лариса говорила правду. Психологически ее порвало, вот та самая отдушина и получилась, когда надо выговориться. В таких случаях не врут. Стало быть, не соврал и сам Беззубцев, говоря о будапештских приключениях в каком-то подпольном БДСМ-клубе.

Хорошо! Идем дальше.

Ладно, побывал он в этом срамном заведении. Поступок, с позиций советской морали, конечно, немыслимый, но… Но судя по тому, что до сих пор он уважаемый член научного сообщества, хоть и не без шероховатостей… тем не менее, профессор солиднейшего вуза, заметная величина в научном мире! Значит, все обошлось благополучно, никто ничего не знает. Кроме Ларисы Юрьевны и меня. Но это знание в юридическом смысле, безусловно равно нулю: мало ли какие россказни можно сочинить спустя годы! Так что здесь позиция у профессора безупречная.

Но вот это письмо из Венгрии!.. Да, и тут не придерешься: научные связи, все такое. Тем более контакты ученых из соцстран — это вполне приветствовалось. Но зачем так нервничать на почте?.. Хотя, конечно, может, тут вопрос приоритета, это ведь в науке исключительно важно… Короче говоря, сумма сведений дает картину очень подозрительную и совершенно недоказуемую.

Ну и что в данной ситуации делать?..

Пока ничего. Но план действий проработать нужно.

Вот ведь в самом деле сволочь: нашел нишу! Да мало того, нашел, как встроиться в советскую систему как червяк в яблоко. Знает, где вкусно!

Я вспомнил слова Хафиза. Действительно парадокс: полностью лояльный, очень успешный, почти неуязвимый для закона гражданин — по сути дела, враг общества. Реально так!

Мое врожденное чувство справедливости заклубилось грозовыми облаками. Держитесь, профессор Беззубцев! Чувствуете себя в жизненной броне? Типа, я сам себе закон и порядок? Ну-ну…

А парни все перебирали и перебирали разные вузовские темы: стипендию (это больше тревожило Витьку, так как рабфаковцы Толян и Роман имели гарантированный стипендиальный минимум — главное, не вылететь, добраться до диплома, неважно, с какими промежуточными результатами)… Затем речь у них зашла о «военке», то есть военной кафедре вуза, учеба на которой начиналась со второго курса и завершалась на четвертом месячными сборами, принятием присяги теми, кто не служил в армии и присвоением звания лейтенанта. Те, кто уже отслужил два-три армейских года в солдатском (матросском) или сержантском (во флоте — старшинском) составе, проходили обучение на военной кафедре наряду со всеми, то бишь, получали офицерскую подготовку. Единственно — им не надо было приносить присягу.

Данная тема привела Романа с Анатолием к воспоминаниям о службе. Толик оказался артиллеристом, а Роман все два года обретался на складе ГСМ в пожарной команде, о чем отзывался с мрачноватой иронией:

— Ну, знаешь, как говорят? Чем пожарный отличается от медведя? Медведь спит только зимой, а пожарный круглый год…

Тут болтовня ступила на тропу, для тех лет сравнительно свежую и остроактуальную — беседу о так называемой дедовщине, полукриминальном доминировании старослужащих солдат над молодыми, новичками, «духами» — словечки здесь могли быть разные…

Между строк: на флоте это явление называлось «годковщина», имело нюансы, но суть та же.

Так вот, дедовщина. В принципе, если абстрагироваться от грубых эмоций и страстей, то совершенно расхожий социальный феномен, правда, приобретавший неповторимые нюансы и оттенки в тех или иных исторических обстоятельствах.

В трепотне рабфаковцев я уловил то, что и в «прошлой жизни» слыхал от многих и разных мужиков. Они с неимоверным упорством уверяли, что в дедовщине виновата реформа Советской Армии 1967 года, сокращавшая сроки срочной службы. В сухопутных войсках, начиная с весеннего призыва этого самого года, объявлялся двухлетний срок службы вместо прежних трех, а в ВМФ соответственно — три года вместо четырех. И вот, дескать, это вызвало острейшую фрустрацию у призывников 1966 года, которым доставались прежние сроки, особенно у осеннего призыва. Данные старослужащие попадали «под дембель» осенью 1969 года, то есть на полгода позже, чем те, кто по службе на полгода «младше» их! Ну и отсюда понеслось…