Студент 2 (СИ) - Советский Всеволод. Страница 8
— Вы сейчас наверняка подумали: а откуда у нее такая угадайка?..
Я рассмеялся:
— Верно! Подумал. Только об этом можно было и чисто логически догадаться, без всякой интуиции. И потом… вы уж извините, но как так выходит: при таком чутье вы не можете заглянуть кому-то в душу?.. Что-то тут не вяжется.
— Так вот это меня и тревожит, — вздохнула она. — Как будто это признак подступающей… ну, старости-не старости… короче говоря, хочется не поддаваться возрасту, понимаете?..
Она говорила с чувством, так убедительно, что я ей поверил. Собственно, она и не врала, это наверняка была ее моральная заноза. Другой вопрос, что за этим таилось еще нечто, и даже не одно. Несколько мотивов. И в этом всем мне предстояло разобраться.
Я ощутил, что ей хочется поделиться чем-то важным. Чем-то таким, чем она, возможно, ни с кем и не делилась. Возможно, во мне она и нашла родственную душу, ощутила ее этой своей интуицией. И, наверное, она очень одинокий человек.
Здесь я вспомнил слова Лены о том, что Лариса Юрьевна не кто иная, как любовница профессора Беззубцева. И если так, то с ним, видать, сердечно не потолкуешь, тот еще кадр… Но нечто интересное о нем она, видать, поведать может.
Правда, сейчас ее разбередило иное. Я чувствовал: она и хочет открыться, и не решается, и поговорить ей настолько не с кем, что сочувственного собеседника она увидела в семнадцатилетнем первокурснике… Да и попросту я ей понравился во всех смыслах.
И в самом деле я ощутил сочувствие. Конечно, Лариса Юрьевна гордится и даже чванится, но это все защитная поза. Думаю, она изо всех сил хочет казаться независимой, надменной и строптивой… и отчаянно хочет какого-то простого, трогательного человеческого слова.
И тут ее вдруг прорвало:
— Знаете, Василий, я ведь совершенно одна. Ни родных, ни близких. Отец погиб в сорок пятом в Венгрии. И где могила его, мы не знаем. Мы с мамой. Он видел меня в последний раз, когда мне два месяца было. Представляете?.. Мобилизовали. Всю войну прошел! Почти всю. И погиб за три месяца до конца. Мама потом, знаете, всю жизнь жила с памятью о нем. Замуж не вышла, хотя и звали. Нет. Мы только вдвоем, и память об отце, и больше никого нам не надо было. Ну а потом, понятно, я стала девушкой. Говорят, симпатичной. Появились ухажеры. И вот…
И вот один сумел завоевать сердце красавицы. Думаю, Лариса из скромности, смешанной с гордостью, употребила слово «симпатичная». На самом деле, надо полагать, она была очень яркая и броская девушка. И кавалеры кружились вокруг нее, как мотыльки вокруг горящей свечки.
Покорить ее сумел молодой морской офицер. Выпускник Ленинградского училища подводного плавания имени Ленинского комсомола. Только окончил — и приехал в краткосрочный отпуск повидаться с родителями. Во всей роскоши военно-морской формы, отчего местные девчонки испытали неописуемый взрыв чувств. В том числе и Лариса. Но взор вчерашнего гардемарина упал именно на нее, а не на кого-то иного. И она не стала противиться.
Мгновенно зарегистрировавшись, молодые супруги отбыли на место службы мужа. На Северный флот. Где совсем недавно вошли в строй новейшие субмарины с ядерным реактором — проект 627А…
— Простите, — перебил я. — А вы-то кем были на тот момент?
— Я? — она усмехнулась. — Музыкант-недоучка.
Она была студенткой Училища искусств по классу фортепиано. Естественно, все бросила. Естественно, очутившись в трущобном офицерском общежитии на бесприютно-ветреном берегу Баренцева моря, быстро осознала, что такое «рай с милым в шалаше». Естественно, всякая музыкальная карьера вылетела в трубу. Вернее, в заполярные небеса…
— Тем не менее, жили, — сказала она. И твердо повторила: — Жили.
Бежали северные годы, муж рос в званиях и должностях. Было это у него, пожалуй, побыстрее, чем у большинства его ровесников: как-никак нес службу на переднем краем державы и прогресса. Спустя семь лет он был уже начальником БЧ-1 (первая боевая часть — штурманская служба на подводном корабле) и капитаном третьего ранга, кап-3 (по сухопутному — майор). Ходил в дальние вояжи к берегам Норвегии, Исландии, Канады… И вот в самом начале 1970 года его АПЛ (атомная подводная лодка) отправилась в еще более дальний поход. В Карибское море.
Тут Лариса Юрьевна немного осеклась.
— Знаешь, — сказала она, незаметно переходя на «ты», — я вообще-то сейчас раскрою секретную информацию… Ну и черт с ней.
— Дальше меня не пойдет, — заверил я.
— Ты про Бермудский треугольник слышал?
Удивительное дело. Вспышка в памяти озарила когда-то читаный мною сильно затрепанный номер журнала «Вокруг света» примерно за семьдесят пятый-семьдесят шестой год…
— Читал, — сказал я. — Была статья в журнале.
Она помолчала. И странно изменившимся голосом произнесла:
— Лодка и весь экипаж бесследно пропали в Саргассовом море. То есть в этом самом проклятом треугольнике.
Я вновь крутанул в памяти всю известную мне информацию, включая постсоветскую, об исчезновении нашей АПЛ в 1970 году в западной части Атлантического океана. Нет. Ничего не вспомнил.
Лариса вздохнула:
— Хочешь верь, хочешь нет, но с самого начала, как только они ушли в тот рейд, у меня на сердце неспокойно было. Не хотела верить в это, сама себя уговаривала. Да чувствовала, что не уговаривается…
Разумеется, официально всей правды не узнали даже родственники членов экипажа. Но сарафанное радио никто не отменял, и данное средство массовой информации быстро разогнало по североморским гарнизонам зловещие слухи, в которых неизвестно, что было правдой, что неправдой. Если собрать все это в кучу, то выходило примерно следующее.
В какой-то момент с борта субмарины в штаб Краснознаменного Северного флота полетели радиограммы, вогнавшие сотрудников штаба в ступор. Отказ навигационного оборудования… звуки неизвестного происхождения, наблюдаемые гидроакустиками… состояние психомоторного возбуждения, наблюдаемое сразу у нескольких членов экипажа…
— Ты понимаешь? — Лариса уставилась мне прямо в глаза. Прошлое не отпустило ее. — Понимаешь⁈ У них там началось что-то необъяснимое.
Я кивнул.
— А дальше пошло еще хуже, — сказала она.
Глава 5
Я ощутил, как при этих словах легкий холодок пробежал по спине. Не от страха или испуга. Нет, конечно. Скорее, это была эмоция читателя или зрителя триллера. В предвкушении если не кульминации, то одного из сюжетных пиков.
Лариса зачем-то обернулась и понизила голос:
— Дальше началось что-то совсем необъяснимое.
И в штабе Северного флота, и в Главном штабе ВМФ, и в Генеральном штабе все уже стояли на ушах, когда с борта подлодки полетели радиограммы, взрывающие мозг.
'Пытаемся всплыть… не поддается управлению… продолжаем (неразборчиво)… глубина…
Это был последний более или менее вменяемый радиообмен. Опять же по слухам, запись исследовали психологи и охарактеризовали голос передающего (кто именно это был, определить не смогли) как «сильно взволнованный, демонстрирующий состояние, близкое к стрессовому». А затем радиостанция субмарины перешла на азбуку Морзе.
Конечно, радисты в Мурманске легко читали точки-тире. Вот только понять не смогли. Связного смысла в них не было. Бредовые отрывки, из которых так и не сумели собрать систему.
Сперва прозвучало слово глубина — ну, в общем-то, понятно, хотя шубы из этого не сошьешь. Потом: сумрак — черт его знает, слово какое-то уж совсем не военно-морское. А потом передатчик несколько раз отчетливо отбил слово тень. Вот так: тень. Тень. Тень. И все на том. Подлодка умолкла. Навсегда.
Лариса прерывисто вздохнула.
— Помнишь стихи Твардовского? И во всем этом мире… до конца его дней — ни петлички, ни лычки с гимнастерки моей…
Я кивнул. Конечно, помнил. Классика!
— … ну вот, и здесь что-то вроде. Ничего! Пытались искать, конечно. Наверняка и американцы негласно шарились там. Но и от них ноль… Ты знаешь, сколько глубина Саргассова моря?