Соловьи не поют зимой (СИ) - Кравцова Марина Валерьевна. Страница 2
«Девчонка должна была подойти, — голос сквозь поволоку боли пробивается с трудом, но она слышит его и узнаёт. — Пан Чжэнь. Пан Чжэнь! Ты слышишь?».
— Да, отец, — хрипит она и сплёвывает застоявшуюся кровь. Тело ощущается гибким, лёгким и сильным, но кровь не позволяет ей до конца понять это, вызывая ломоту в суставах и жар. Но она справится. Обязательно.
— Хорошо, — чёткий голос отца звучит прямо над ухом, — у меня мало времени. Слушай меня внимательно. Это тело ученицы мастера дао из храма на горе Кунлунь, из великих земель Персиковых Цветов, оно крепкое и полное духовной силы. Используй это. У тебя будет несколько месяцев, а затем придётся перебраться в новый сосуд. Шуань Яо, наш постоянный тайный наблюдатель, помог тебе — теперь на драконе, который отправится за артефактом, есть след. Только ты сможешь увидеть его. Приходи в себя и действуй.
— Отец… — Пан Чжэнь потянулась к нему, но он отступил.
— Я должен идти. Клан надеется на тебя, Пан Чжэнь, весь клан, — его силуэт медленно растворяется в полумраке помещения, и когда взгляд Пан Чжэнь окончательно проясняется, от присутствия отца не остаётся и следа.
Только гулкий ветер за стенами ветхой лачуги да запах скошенной травы.
Глава 2
Лёгкое, звонкое, чистое сопрано взлетало вверх хрустальными созвучиями, заполняло собой каждый уголок большой трёхкомнатной квартиры, обставленной антикварной мебелью. В воздухе витал едва уловимый аромат черёмухи и ландышей — нежный запах весны, хотя за окнами всё блестело от снега, за одну вчерашнюю ночь обильно засыпавшего городок.
Девушка пела, расчёсывая распущенные белокурые волосы. Они пенились густыми волнами, длинными прядями ниспадали на плечи.
— С подружками по ягоду ходить,
На оклик их весёлый отзываться:
«Ау, ау!»
Как же легко поётся в одиночестве! Магия голоса, волшебство напевов рассыпается прозрачными горошинами и возвращается назад, вновь наполняя, а не опустошая.
— Круги водить, за Лелем повторять
С девицами припев весенних песен:
«Ой, Ладо, Лель!»
Милей Снегурочке твоей,
Без песен жизнь не в радость ей.
Воистину не в радость! Что за жизнь без них у соловья? Все удивлялись — почему Надя Астахова не учится на певицу? Но кто и когда давал уроки певчим птичкам?
Надежда любила петь для себя, соловьи вообще любят уединение, но порой ей необходимы были слушатели. Даже если она на время лишалась сил, даря людям маленькое тайное чудо… Поэтому соглашалась выступать в концертах и в любительских оперных спектаклях, которые ставили в местном Доме Культуры.
Заведующий как раз этим Домом Культуры Надин отец в последние дни сбился с ног — организовывал русско-китайскую историческую конференцию. Он легко уговорил дочку спеть для иностранных гостей в рамках культурной программы. Хотя бы одну арию… Почему нет? Тем более, её любимая Снегурочка… Девушка и сама была похожа на эту героиню — светлые волосы, тёмно-серые, странно мерцающие глаза, круглое личико с мягкими славянскими чертами, белая кожа, лишь чуть-чуть розовеющая на щеках нежным румянцем…
— Без песен жизнь не в радость ей,
Не в радость!
Горящий вдохновением взгляд упал за окно. Тёмный зимний вечер окутал застывшую вдалеке Волгу. Огоньки в старой части города омывали сердце ощущением уюта и предвкушением скорого праздника.
Юная певица улыбнулась и задернула штору. Комнату Нади заполняла мебель в её любимых тонах — серо-жемчужных. Многое здесь было современным, в отличие от папиной спальни и совмещённого с библиотекой кабинета. Хобби отца — антиквариат, а Надю все эти атмосферные отголоски старины уже утомили. Хотя и в её личном пространстве белел рукотворный иней некогда вручную связанных кружев, а стены покрывали вышитые крестиком картины на русские мифологические сюжеты.
Что ж… пора бы и переодеться в домашнее, давненько ведь уже вернулась из Дома Культуры.
Надя стянула длинный искристо-серый свитер, и тут её взгляд упал на отражение в большом зеркале — невысокая стройная фигура с покатыми плечами и пышной грудью, туго обтянутой тёмным шелком… Но девушка смотрела сейчас не на себя. Что-то заметив в зеркале, быстро перевела взгляд на кулон — она всегда носила его, часто пряча под одеждой. Голубой хрусталь, словно нетающая льдинка, причудливо перевитый серебром… Обычно нежно и таинственно поблескивающий, сейчас он потускнел, и напоминал уже не кусочек льда в сверкании инея, а простую стеклянную безделушку.
Надя, закусив губу, принялась вновь натягивать свитер. Вышла в коридор, надела тёплую куртку, сунула ноги в сапоги… Входная дверь отворилась, и отец появился на пороге. Удивился.
— Куда ты это на ночь глядя, Надюша?
— Да так, папочка… надо кое-что выяснить.
На приятном лице Дмитрия Астахова, поросшем пушкинскими бакенбардами, отразилось удивление — дочь выглядела слишком уж серьёзной и собранной.
— Надь… так поздно уже. Давай завтра, а?
Девушка наконец-то улыбнулась и звонко пропела:
— Пусти, отец!
Когда зимой холодной
Вернёшься ты в свою лесную глушь,
В сумеречки тебя утешу, песню
Под наигрыш метели запою…
Потом чмокнула его в щёку и выбежала за дверь.
Астахов вздохнул. Он знал, что у него необычная дочь. Но по какой-то негласной договоренности они с Надей никогда об этом не говорили. Лишь бы только с ней всё было хорошо… Её мать Татьяна умерла ещё совсем молодой, и Дмитрий больше так и не женился. Сам он, в отличие от покойной жены и дочери, был самым обыкновенным человеком. Выделялся, пожалуй, страстной любовью к родному городу Соловьёвску и всему, что с ним связано. Такого активиста ещё поискать! Надя разделяла увлечение отца и постоянно помогала ему в организации самых разных мероприятий, идеи которых нередко исходили от администрации города.
А сейчас она, легко сбежав по лестнице с третьего этажа, вышла на улицу, с удовольствием вдохнула холодный вечерний воздух. Морозец тут же прихватил щёки. Надя неспешно шагала в сторону реки. Но пройдя немного и убедившись, что вокруг никого, обернулась соловьём и полетела к самому волжскому берегу.
Там возле подступающего к городу леса раскинулся под небом музей русского зодчества. Старые избы, в которых прослеживались интересные архитектурные решения, были перенесены сюда из других мест, и только трехъярусный шатровый терем сохранился там, где стоял, с незапамятных времен. Конечно, дошел он до нынешних дней сильно перестроенным, но дух старины никуда не уходил, и Надя знала это лучше всех. Девушка всегда любовалась деревянной резьбой, изумительным узорочьем, классическими для Поволжья «корабельными» мотивами на фасадах домов-старожилов. Но сейчас ей было не до этого. Все мысли — только о потускневшем кулоне.
В охраняемый музейный экспонат не проникнуть обычному человеку в неурочное время — но не маленькой птичке, к тому же волшебной. Да Наде и не сам дом был нужен. Когда-то жила здесь дочь Забавы — первой девушки-соловья, и терем навсегда остался связанным с таинственным Запредельем. Он хранил в себе тайну — вход в чудесный иной мир, и Надежда легко, как всегда, пролетела незримую завесу, отделяющую сказку от реальности.
Её встретил Соловьиный край — крошечное царство бесконечной весны, где не стихает душистый дождь из лепестков вечно цветущих черёмух, яблонь и слив. Где всё пронизано птичьими трелями и звоном ручьёв… И кружит голову запах сирени. И прямо на траве — юной, шелковистой — люди-птицы пьют чай, смородиновый и брусничный, из деревянных чашек, расписанных яркими цветами.
Наде очень хотелось обернуться девушкой и присоединиться к приятелям, но тревога неодолимо тянула к собственному соловьиному гнезду. Оно затаилось в зарослях жимолости, возле бьющего из-под земли ключа. Его никто не видел, кроме Нади, никто не мог к нему приблизиться. Чудо — в чуде, волшебство — в волшебстве.