Дело о лазоревом письме - Латынина Юлия Леонидовна. Страница 30

Иммани закрыл глаза, пытаясь вспомнить «Три трилистника»: да, что-то такое было… А потом? Черт знает что было потом, ничего Иммани не помнил…

Человек менее самовлюбленный, Нан, Андарз, даже простодушный Шан’гар, немедленно бы насторожился: с чего это незнакомый чиновник заставляет своих писцов переписывать чужие доклады? Но бедой господина Иммани, не раз подводившей его в жизни и в конце концов навлекшей на него погибель, была неистребимая уверенность в том, что все люди должны любить его и оказывать ему услуги. Эта-то беда, и ничто иное, приводила к крушению все его хитроумные мерзости, в то время как многим, проделывавшим гораздо более гадкие вещи, удавалось выйти сухими из воды.

Люди, оказывавшие ему услуги от чистого сердца, быстро возмущались, видя, что Иммани принимает услуги как должное, люди, завлекавшие его услугами в ловушку, добивались полного успеха. Из-за этого незначительного брака в душе Иммани получилось так, что он был очень хорош, когда речь шла о том, чтобы заставить страдать других, но никуда не годен, когда речь шла о том, чтобы самому добиться успеха. Словом, поведение его всегда нарушало золотое правило добродетели: никогда не делай людям зла, если это не приносит тебе выгоды.

Иммани открыл глаза и спросил:

– А потом? Что я делал потом?

– Потом? Мы зашли еще в кабачок «Семи Звезд», и, право, я там ужасно напился. Помню только, что вы изъявили желание посетить одну свою знакомую и приглашали меня с собой. Я отказался, не чувствуя в себе похоти, и вы удалились в сторону Осуйского квартала.

– Знакомую, – тревожно спросил Иммани. – Какую знакомую?

– Не помню, – ответил Нан, – видимо, какую-то девицу из Осуйского квартала: я слыхал, что осуйский патруль нашел вас у внешней стены и прислал нынче утром в паланкине.

Иммани в ужасе смотрел на Нана. «Пьяный дурак, – пронеслось в его голове, – но не могло же быть такого, что я напился больше его. Стало быть, ничего страшного».

– Слушайте, – сказал он Нану, уцепившись за его рукав, – окажите мне услугу, не рассказывайте никому об этой осуйской знакомой? Ну просто ни слова.

– О чем речь! – изумился молодой чиновник.

Он откланялся и спустился на первый этаж флигеля. Там, не оглядываясь и не колеблясь, он мягко подошел к письменному столу секретаря и, открыв один из ящиков, переложил туда из бывшей с ним папки тонкую пачку накладных и коносаментов. Накладные судья Нан позаимствовал этой ночью, и копии с них сделал тот же писец, что перебеливал доклад Иммани.

От ключа, которым Нан открыл ящик, слегка пахло смолой дерева вак: не одни лишь уличные шайки знали о достоинствах этой смолы.

Этот день Шаваш провел в саду: он забрался на ветхую башню, в комнату, полную рисунков и шорохов, лег на парапет и стал глядеть вниз.

Сверху ему был виден весь сад и красная кирпичная фабрика через реку. В час Росы во двор приехал подарок: пирог на телеге. Телега была обшита желтым бархатом.

Около полудня во двор прибыл гонец с императорской грамотой. Шаваш видел, как господин Андарз встал на колени посереди двора, целуя грамоту.

После этого Андарз выехал во дворец. Секретарь Иммани, ссылаясь на головную боль, остался в усадьбе.

Немного после обеда госпожа со служанками вышла играть в мяч, и к ним присоединился Иммани. Иммани очень ловко подкидывал мяч ногами и головой и весь вспотел. Он подошел к госпоже, взял ее за подол и вытер подолом лицо.

Вечером под самое подножие башни пришел начальник стражи Шан’гар. Под мышкой у него был меч и узел с документами и книгами. Шан’гар начал проделывать упражнения с мечом. После этого он разделся, нырнул в воду и стал плавать ловко, как гусь. Шан’гар вытерся насухо, натянул чистые штаны и, взойдя на первый этаж башни, расположился там с бумагами.

Шаваш сошел вниз. Шан’гар оторвался от бумаг:

– А, – сказал он, – вот ты где! А я пришел утром в комнату для слуг, а тебя не было. Ты зачем полез на башню?

– Так, – сказал Шаваш, – все-таки на два этажа ближе к небу.

– А привидений ты не боишься? Здесь в полдень и в полночь ходит привидение: один чиновник, которого отравили зубным порошком.

– Нет, – сказал Шаваш, – сегодня я его не видел.

– Вот и я, – вздохнул варвар, – который месяц хожу и все не могу его увидеть! А другие видят!

– Он, наверное, – высказался Шаваш, – был важным чиновником. У него и при жизни было трудно добиться аудиенции, а после смерти – и подавно.

Помолчал и спросил:

– А сложно ли быть чиновником?

Шан’гар оглядел его и, усмехнувшись, сказал:

– Видел белые цветы у дальнего источника? Пойди-ка и сорви мне десять штук.

Шаваш пошел и сорвал десять белых цветов. На обратном пути он вдруг наткнулся на секретаря Иммани, – тот искал в траве клубок госпожи, а госпожа смеялась над ним из беседки. Иммани заметил цветы в руках Шаваша и всплеснул руками:

– Ах ты негодяй! Это же цветы от Оранжевого источника! Даже садовник, прежде чем прикоснуться к ним, умывается три раза росою и медом, творит заклинания! Как ты смел их рвать?

Шаваш опустил голову, застеснялся и промолвил:

– Они такие дивные! Я хотел отнести их госпоже.

Госпожа Линна рассмеялась, а Иммани надулся и сказал:

– Такому поступку нет прощения! Иди на конюшню и скажи, чтобы тебя двадцать раз выпороли.

– Десять раз, – сказала госпожа.

Так-то Шаваша снова немного выпороли, а через час его навестил начальник стражи Шан’гар и принес ему ожерелье из бронзовых пластинок и коробочку сластей.

В общем-то Шан’гар, несмотря на щелкающий звук в его имени и рыжие волосы, очень нравился Шавашу. Шаваш редко видел человека, который так хорошо бы обращался с мечом, и Шан’гар был такой огромный, что каждая рука его, бугрящаяся мышцами, как дорога ухабами, была шире талии Шаваша. Если бы Шан’гар хотел, он мог бы раздавить мальчишку, как телега давит завалявшийся в колее орех.

– Я пришел к тебе, – сказал Шан’гар, – чтобы объяснить, что такое служба чиновника. Это когда один начальник говорит: «Сорви цветы», – и выпорет, если не исполнишь приказания, а другой начальник говорит: «Не рви цветов», – и порет, если ты их сорвешь.

Помолчал и добавил:

– Маленький хитрец! Почему, однако, ты не сказал, что это я тебя послал за цветами, а сказал, что сорвал их для госпожи?

Шаваш ответил:

– Я понял, что этих цветов было рвать нельзя, и подумал: если я упомяну о вашем приказе, двадцать палок мне достанутся все равно, а если я упомяну о желании угодить госпоже, мне перепадет вдвое меньше.

Рыжеволосый великан засмеялся и сказал:

– Да ты, пожалуй, не нуждаешься в моем уроке.

Андарз ездил во дворец вот почему: В этот день опубликовали указ господина Нарая о запрете совместных бань. В зале Ста Полей советник Нарай, кланяясь, доложил императору:

– Нынче в провинции и в столице распространен обычай, – мыться в банях вместе, мужчинам и женщинам. Лица противоположного пола лежат вместе в одной ванне, тот, кто тянет соседку за ноги или за грудь, считается скромником! После бани, не одеваясь, пляшут вместе голые. Подобные места всегда плохо освещены, якобы ради экономии, а иные молодцы платят хозяину за то, чтобы тот вовремя уронил в воду светильник. Невозможно сказать, какой разврат происходит от этого! Необходимо запретить совместные бани!

Молодой государь, стыдясь народа, закрыл лицо рукавом.

– Ваша вечность! – сказал Андарз, – если запретить совместное купание, так народ перестанет мыться.

Придворные засмеялись.

– Пусть лучше не моются, чем развратничают, – возразил Нарай. Ведь разврат порождает жажду быть не как все. Жажда быть не как все порождает роскошь, роскошь одних влечет за собой нищету других, вследствие этого хиреет и гибнет государство. Запрещая разврат, искореняют роскошь, искореняя роскошь, спасают государство!

После этого господин Андарз уже ничего не стал возражать, и молодой государь подписал указ, представленный Нараем.