Дело о пропавшем боге - Латынина Юлия Леонидовна. Страница 18

Через три года неожиданно умерла государыня Касия, и императором оказался ее сын, девятнадцатилетний Варназд.

Через некоторое время Нарай подал императору план реформы продовольственного дела.

В целом радикальный план Нарая сводился к пресечению злоупотреблений и наказанию воров. Основной объем проекта составляли материалы ревизий, протоколы и судебные отчеты, свидетельства того, как священная пища императора подавалась гостям лупанаров, как даровые продукты из государственной казны продавались на рынке, как воспитанники государственных учреждений голодали, дабы попечители их беспрепятственно насыщали свою страсть к наживе. Нарай утверждал, что предписанными путями продовольствия распределяется в несколько раз меньше, чем поступает в столицу. Система злоупотреблений была тщательно описана, раскрыты ее механизмы и названы виновники. Все нити вели наверх, к сорокачетырехлетнему министру Рушу. Молодой император был доволен проектом исправления нравов. Руш занимал в империи самую высокую должность, – должность любовника государыни. Министр был арестован и скончался в тюрьме во время следствия. Труп его был обезглавлен на глазах народа. Его двоюродный брат, надзиравший за столичным благочестием, был казнен, племянник, ведавший железом и медью империи, лишен чина и отправлен в деревню, внучатая племянница Руша, одна из младших жен императора, выдворена из дворца и пострижена; ее брат, только что с отличием окончивший лицей Белого Бужвы и уже управлявший близстоличной областью, понижен в должности и выслан в окраинную провинцию.

Но воровали в Верхнем Городе – а проедали ворованное в Нижнем. Сеть, в которой запутался сам Руш, не была приспособлена для ловли мелкой хамсы. Чиновники не могли отличиться при аресте базарной торговки, и потому не столько проверяли, сколько набивали карманы. Попадались не те, кто был виноват, а те, кто не мог откупиться. Нижний Город охватила эпидемия взаимного доносительства. Каждый пользовался случаем свести счеты или спешил упредить своего врага.

Впервые за много лет донос мог погубить мелкого человека, потому что именно в доносах Нарай увидел средство исправления нравов. Чиновники оторопели. Город взволновался, как разворошенный улей, окрестные крестьяне боялись из-за проверок везти в столицу продовольствие, цены на товары ужасающе подскочили, а государственные закрома принялись пустеть с удвоенной быстротой.

Между тем император, казнив первого министра, был достаточно начитан в «Наставлениях сыну», чтобы не отдавать, вопреки обещанию, этой должности младшему брату господина главноуправляющего Ишнайи. Первым министром стал дядя императорской фаворитки господин Мнадес.

История дальнейших взаимоотношений императора и Нарая обросла великим множеством сплетен; только кукольных пьес на эту тему было написано до пяти штук, да еще две пьесы арестовали за непочтительность к императору.

По одному из рассказов – который, право, ничуть не лучше и не хуже других, – главную роль в последующих событиях сыграл господин Мнадес.

Мнадесу не стоило труда доказать, что единственным зримым результатом политики очищения нравов стало возведение следователями и цензорами роскошных загородных усадеб, стоимость которых явно превышала государственное жалованье. Что по какой-то роковой случайности господин Нарай ни разу не упомянул в своих докладах о не менее скандальных делах, связанных с людьми Ишнайи. И что возвышенность намерений Нарая не извиняет катастрофичности результатов.

Удалять Ишнайю императора не собирался уже потому, что тот возбуждал ненависть нового фаворита Мнадеса. Если бы этой ненависти не было, ее бы стоило учредить. От вражды высших царедворцев зависело если не благополучие империи, то, во всяком случае, безопасность императора.

Но господин Нарай, с его вечными жалобами на испорченность нравов, с воспаленными, кроличьими глазами и тяжелым запахом изо рта – господин Нарай императору надоел.

– Если в государстве все не так, как надо, то виноваты не люди, а законы, – как-то возразил он Нараю, выслушав очередную проповедь. – Ты что, считаешь неправильными установления Амаридов?

Нарай смутился и заговорил о всеобщей испорченности, при которой никто не радеет о благе государства, а норовит набить свое брюхо.

– Жалко мне государство, – заметил император, – в котором набить брюхо можно, лишь ущемив государственные интересы, жалко и чиновника, который оскорбляется, если подчиненные ходят сытые.

Внезапно император вынул из рукава бумагу и протянул ее Нараю:

– Читай.

Это был протокол допроса детоубийцы, дочери какого-то скорняка. Девица показала на Нарая как на отца: он-де отказался заботиться о ребенке, чтобы не повредить своей незапятнанной репутации.

– Ваше величество, – бросился Нарай к ногам императора, – это клевета, чудовищная клевета!

Молодой государь почти отпрыгнул от коленопреклоненного человека, ловившего край его одежд, хотел что-то сказать, но промолчал и, помедлив секунду, быстро покинул приемный покой.

Тем же вечером господин Нарай получил приказ о назначении на пост аравана в провинции Харайн. Он должен был покинуть столицу в течение суток.

Вот такую историю рассказывали многие, и она была ничуть не лучше и не хуже множества других. А так ли было все было на самом деле или нет, – кто знает? Какое-то письмо в этом было замешано точно, а там – кто разберет?

Господин араван с видимым удовольствием рассматривал подарки Нана. Не фрукты, не безделушки – рукописные книги.

Араван Нарай не любил печатных книг.

В рукописной книге всегда было имя переписчика и дата переписки: по ним можно было составить гороскоп книги, чем Нарай частенько занимался в ссылке, – у каждой из книг была своя судьба. У печатных книг судьбы не было, была лишь базарная цена. Недаром печатный станок вначале был придуман для печатания денег. Продажные книги вели себя, как продажные женщины, заигрывали с читателем и поганили души.

Нарай знал, что его книги тоже печатают на дешевой серой бумаге. Он не хотел этого. Он хотел, чтобы его книги учили наизусть.

На плоском дне подарочной корзинки лежали три старинные книги: «Комментарии к „Книге государей“ Минчева из Арты», анонимная «Повесть о бунтовщике Исмене» XIV в., и названная так по первым строкам «Когда в Луури…», – компиляция уцелевших хроник историков Аракки, – ныне крошечной, постоянно живущей на государственные выдачи провинции на севере империи. Царем одного из некогда многочисленных городов Аракки был великий Иршахчан.

Нарай с нежностью провел пальцем по тисненому замшевому переплету. Бесчисленные варианты этой книги всегда захватывали душу Нарая картиной иного общественного устройства, или, скорее, общественного расстройства. Хронисты невольно свидетельствовали, как в стране, где землей распоряжается человек, а не государство, люди начинают продавать друг другу и землю, и плоды ее, и самих себя. Как отдаются на откуп целые области; как правительство, не имея власти над собственными землями, принуждено разорять чужие; как состоятельность частных граждан влечет гражданские распри, и как велико могущество мудрецов, способных найти выход из этого положения.

– Рад вас приветствовать в моей «тростниковой хижине», – произнес господин Нарай. – Древним книгам легче дышится в древних стенах.

Нан вежливо поклонился, окидывая взглядом кабинет. Дом был трехэтажный, каменный, как и все казенные дома при управах, но слова Нарая были не просто фразой. Стены араванова кабинета, подобно хижинам древних чиновников, были и в самом деле обшиты пористым вейским тростником.

Да! Нынче трудно в Харайне найти тростниковые стены, – куда легче найти золоченые балки и гобелены, расшитые цветными шелками. Более того, сам тростник перевелся в провинции совершенно. Один человек из столицы, считавший Нарая небесполезным, попросил другого человека из Чахара послать баржу с тростником в провинцию Харайн, оформив ее под рис. Так что, по правде говоря, золоченые балки обошлись бы дешевле чахарского тростника…