Дело о пропавшем боге - Латынина Юлия Леонидовна. Страница 3

Но в целом растерянность разбойника вышла куда кстати. Подумать только, – забраться в охраняемый дом за книгой Нарая и в конце концов только привлечь к ней внимание… Поистине: справедливость не бывает случайна, но случайность бывает справедлива.

Тут надобно отвлечься и пояснить, что такое араван. В каждой провинции империи две главы, араван и наместник, и об их отношениях замечательно сказано в «Наставлениях сыну», писанных в XIV веке императором Веспшанкой: «Пусть араван занимается делом наместника, а наместник занимается делом аравана. Тогда в провинции царит раздор, а в столице – спокойствие. Тогда из провинции спешат доносы, а в столице растет осведомленность. Тогда в провинции невозможны нововведения, и делами ее правит столица. Когда же доносы прекращаются, араван и наместник подлежат смене, ибо ничто так не угрожает полноте императорской власти, как единство ее чиновников».

Господин Бахадн, секретарь убитого городского судьи, состоял в партии наместника Вашхога.

Он рассказывал о том, что творилось в провинции и чувствовал себя дураком, умалчивая о вещах, которые инспектор не изложит в докладе на высочайшее имя только, если тоже примет сторону наместника… И даже тогда потребует за молчание столько золота, сколько Бахадн не получит за всю свою жизнь… Недаром говорят: «Каждый хвост на шапке чиновника – лишний знак в величине взятки».

О да, несколько месяцев назад на провинцию напали горцы. Но господин наместник одержал блестящую победу над частью варваров, а другую часть принудил к союзу. И сейчас мирной князь Маанари стоит лагерем под Харайном, – дожидается, пока из столицы придет подтверждение союзу.

– Да, у меня есть полномочия на переговоры с горцами, – кивнул господин Нан.

Но приходилось говорить и о растущем поголовье нищих, и о пустых деревнях, и об уважении народа к расплодившимся дурачкам, и о молнии, ударившей в храм бога Линна, и о двухголовом жеребенке, родившемся в деревне Иттинь, и о многом другом, что свидетельствовало о неблагополучии в провинции. Бахадн говорил красноречиво, благо был отчасти писателем. Он тщательно следил, чтобы ни одна жалоба на современное падение нравов не осталась без говорящей о том же старинной цитаты, – лучший способ подтвердить и образованность и лояльность.

Жаловался Бахадн и на засилье богачей, но умеренно, ибо господин Айцар, дядя наместника, был самым богатым человеком провинции. Собственно, не Айцар был дядей наместника, а наместник был племянником Айцара.

Потом г-н Бахадн заговорил о слухах, расползавшихся по городу по мере приближения Ирова дня, и о пророчествах на плохой серой бумаге, в стиле столь же безвкусном, что и подделка под Иршахчанов камень в саду.

Столичный инспектор слушал, нахмурившись. Слова судейского секретаря были затасканы от долгого употребления, и это счастливое обстоятельство мешало провинциальному чиновнику замечать их истинность. Он изъяснялся исключительно в нелюбви к беспорядкам, а выходило, будто возмущений и убийств в Харайне ждали. Ждали и ничего не предпринимали, пока не стало поздно.

Сама история бунта в изложении секретаря Бахадна сводилась к следующему: накануне Ирова дня, вернувшись из похода на варваров и узнав о волнениях в городе, наместник отдал судье приказ об аресте всех смутьянов. Большинство было арестовано, некоторые бежали. Кто их предупредил – неизвестно, но за два часа до начала арестов к Кархтару приходил человек из управы аравана Нарая.

В Иров день с самого утра в городе было неспокойно: не беспокойство праздника, а беспокойство бунта, если в Иров день отличишь одно от другого. У монастыря Ира, куда, по обычаю, пожаловали верховные чиновники провинции, собралась недовольная толпа. Недовольная, потому что бесплатное монастырское угощение вышло скудней, чем в прошлые годы, а почему оно вышло скудней? Желтые монахи себе, что ли, лишнего взяли? Сама же городская чернь и сожрала – с каждым годом в Харайне все больше охотников на дармовщину. Где-то к часу Козы в толпе появился Кархтар и с ним еще несколько лесных молодцов. Стража не осмеливалась приблизиться к ним. Кархтар влез на бочку и стал говорить, что людям недодали угощения, что в провинции творятся несправедливости, а власти арестовывают святых людей. В конце концов толпа загорелась и закричала, что пойдет в монастырь и там потребует у начальства свободы для святых людей и еды для себя.

Толпа явилась в монастырь и начала шуметь.

Первым на балкон вышел господин Айцар и чуть было не угомонил народ, обещав накормить всех в своем доме в Нижнем Городе. Люди утихомирились – но только не те, для кого нехватка еды была лишь предлогом. Тех вовсе даже и не устраивал накормленный народ, потому что накормленный народ бунтует плохо и редко. Кархтара подняли на руки, и он стал говорить, что народ недоволен не тем, что ему не дают хлеба, а тем, что ему не дают справедливости. Еды в монастыре не хватает, потому что ее раздавали весь год нищим, но куда чиновники подевали запасы правды? Почему ее не давали нищим?

– Никто не может насытить едой тех, кого обнесли справедливостью, – сказал Кархтар, и хотя толпе была нужна именно еда, она как-то согласилась с Кархтаром, увлеченная его голосом.

Все стали кричать на судью Шевашена, чтобы тот отпустил арестованных вчера сектантов, а покойник был и с подчиненными весьма спесив… Гаркнул народу гадость, – в чиновников посыпался тухлый овощ, а кто-то выстрелил в судью из самострела. Тут толпа оцепенела от ужаса и стала разбегаться, а охранники, напротив, принялись ловить смутьянов.

– А что, господин Айцар так и сказал, что накормит всех в своем доме? – полюбопытствовал Нан.

– Господин Айцар человек редкой добродетели! – заявил местный секретарь, – всем известно, что он кормит народ три дня из семи, да и этот раз ему только из-за спесивости прочих чиновников не удалось утихомирить чернь!

– А какую должность занимает господин Айцар? – с чуть заметной усмешкой полюбопытствовал инспектор.

– Гм… Кажется, сырной надзиратель в этой деревне… Дахтун… нет. Алахтун!

Лицо столичного инспектора оставалось вполне бесстрастным. Сырной инспектор. Чиновник низшего ранга с жалованьем в три шурра риса в год. Неплохо живет господин сырной надзиратель, если может три дня из семи кормить, как говорят, по шесть тысяч бездельников, а на праздники – и того больше.

– Все это был хорошо поставленный спектакль, – продолжал господин Бахадн, – всю охрану стянули к монастырю, беречь начальство, а в судебной управе остался десяток стражников. В Иров день ворота в Верхнем Городе открыты настежь, перепись входящих не ведут.

Перед часом Липы близ управы остановилась балаганная повозка, и на ней обсыпанные хари стали представлять «Драму о козлоножке». Набилась публика, охранники, забыв о долге, тоже пришли посмотреть лицедеев. Вдруг с повозки засвистали, актеры поспрыгивали с ходуль, зрители схватились за спрятанные ножи и кинулись на охранников. В ту же минуту несколько лодок причалило у канала с задней стороны управы. Разбойники прикончили зазевавшуюся стражу, похватали ключи, сбили замки, выпустили из камер всех, кто мог ходить, погрузили тех, кто сам уже идти не мог, на свою повозку и смылись из города.

– Обратите внимание, господин инспектор, – проговорил Бахадн, – что сигнал к похищению арестованных был дан ровно в час Липы, каковой называется в священных книгах мятежников часом Конца и служит у них лучшим временем для совершения храбрых дел.

Инспектор кивнул, и, помолчав, спросил:

– Странно, не правда ли, если главной целью Кархтара было освободить арестованных товарищей, то зачем убивать вашего начальника, господина Шевашена.

– Ах, сударь, – возразил судебный чиновник, – неужели люди в толпе спрашивают «зачем» и «почему»?

– Но ведь судью убили не камнем, а заранее припасенным самострелом, – возразил Нан, – вот из этого-то и следует, что убийство было намеренным. Ведь никто не будет таскать самострел просто так, рискуя за это на два года отправиться в исправительные деревни!