Непристойная страсть - Маккалоу Колин. Страница 23

Часть вторая

Глава 1

Визит к полковнику Чинстрэпу, как и ожидала сестра Лэнгтри, ничего не дал. Полковник сосредоточил свое внимание исключительно на теле Майкла и начисто забыл о его душе. Он ощупывал его, прослушивал, постукивал, тыкал пальцами, щипал, колол иголками, щекотал, выбивал на нем дробь, и все это Майкл выносил с невозмутимым спокойствием. По его команде Майкл закрывал глаза, касался пальцем кончика носа, подпрыгивал на одной ноге, водил глазами, не поворачивая головы, за карандашом, беспорядочно мельтешившим взад и вперед. Он стоял неподвижно, поставив вместе ноги и закрыв глаза, ходил по прямой линии, подпрыгивал сначала на одной ноге, потом на другой, прочитал все буквы в таблице, прошел обследование зрительного поля, поиграл в специальную игру в слова, находя к ним ассоциации. И даже когда сквозь линзу офтальмоскопа на него глянул налитый кровью глаз полковника, он с полнейшим самообладанием вынес это самое напряженное и тягостное исследование, всегда предполагавшее близкий контакт врача и пациента. Сидя поодаль на стуле, сестра Лэнгтри с любопытством отметила, что он даже не поморщился, когда в нос ему ударило смрадное дыхание полковника.

После всех этих процедур Майкла попросили выйти и подождать, а сестра Лэнгтри осталась сидеть, наблюдая, как полковник Чинстрэп тыкает костяшкой большого пальца в верхнюю губу. Этот жест всегда напоминал ей ковыряние в носу, хотя на самом деле он означал, что полковник изо всех сил напрягает свои умственные способности.

– Днем я сделаю ему спинно-мозговую пункцию, – выдал он наконец, растягивая слова.

– Зачем, Христа ради? – вырвалось у сестры Лэнгтри прежде, чем она опомнилась.

– Простите, сестра?

– Я говорю, зачем это надо? – Ладно, в конце концов, сказала «а», говори и «б». Она сама все это затеяла, так что ей и вызволять Майкла. – С неврологической точки зрения у сержанта Уилсона все в порядке, и вы знаете это, сэр. Зачем вызывать у бедняги жуткую головную боль и обрекать его на постельный режим, когда он здоров как младенец, особенно если принять во внимание тот образ жизни и климатические условия, которые ему приходилось выносить?

Было еще слишком рано, чтобы опять вступать с ней в пререкания. Этой ночью он позволил себе маленькие излишества, в которых принимали участие бутылка виски и сестра Конноли, и все из-за стычки с Лэнгтри, так что сама мысль о новых препирательствах была для него совершенно невыносима. На днях он сведет с ней счеты, мрачно обещал полковник самому себе, но только не сегодня.

– Очень хорошо, сестра, – высокомерно сказал он, положив ручку на стол и закрывая историю болезни сержанта Уилсона. – Я не буду делать спинно-мозговую пункцию сегодня. – Он протянул ей папку с таким видом, будто она была отравлена. – Разрешите пожелать вам приятно провести утро.

Сестра Лэнгтри поднялась.

– И вам также, сэр, – ответила она, повернулась и вышла.

Увидев ее, Майкл пристроился рядом, и они вместе зашагали прочь от этого места, причем сестра Лэнгтри задала максимальный темп, с жадностью вдыхая свежий воздух.

– Ну как, всё? – спросил он.

– Определенно всё. Если только у вас не разовьется какое-нибудь хитрое заболевание позвоночника с труднопроизносимым названием, я с уверенностью предсказываю, что вы видели полковника Чинстрэпа в последний раз, не считая проверок и еженедельного общего обхода.

– Как-как его зовут?

Она рассмеялась.

– Чинстрэп. Эту кличку придумал Льюс, и она к нему так и прилипла. На самом деле его зовут Доналдсон. Будем надеяться, что на Мэкери-стрит о Чинстрэпе никто не узнает.

– Должен признаться, сестра, что это место полно неожиданностей, да и сами люди тоже.

– Ну уж, наверное, здесь не больше неожиданностей, чем у вас в батальоне или в лагере.

– Что до батальона или лагеря, – сказал Майкл, – то тут вся суть в том, что я слишком хорошо всех знал, кого-то даже по нескольку лет. Не все, кто попал со мной в одну часть, были убиты или стали калеками. Конечно, во время похода или когда идешь в атаку забываешь о скуке. Но мои последние шесть лет прошли в лагерях, и лагеря эти были разные: в пустыне под песчаными бурями, в джунглях под тропическими ливнями. Однажды даже на сцене разбили лагерь. И всегда была жара. Я все думаю о русском фронте, и мне интересно, как себя чувствуешь, когда холодно. Я даже поймал себя на мысли, что мечтаю побыть в холодном лагере. Разве не странно, скажите, что человеческая жизнь может стать до такой степени однообразной, что уже мечтаешь не о доме или женщинах, а просто о другом лагере? Военный лагерь – это единственное, что я знаю.

– Я согласна. Действительно, в военной жизни самое трудное – монотонность. В отделении «Икс», кстати, тоже. Это относится и ко мне, и к больным. Я предпочитаю работать часами подряд, не имея сменной сестры, потому что иначе сама сойду с ума. Что же до них, то физически они здоровы и вполне в силах выполнять какую-нибудь работу. Но они не могут. Нет здесь никакой работы. А для их душевного состояния это было бы так полезно. – Она улыбнулась. – Ну как бы там ни было, а осталось уже недолго. Мы все скоро поедем домой.

А им дом совсем и не нужен, но Майкл ничего не сказал, просто шел себе рядом по дорожке, ведущей к отделению.

Ей подумалось, что идти вот так, рядом с ним, было приятно. Он не склонялся почтительно перед ней, как это делал Нейл, никого из себя не изображал, как Льюс, не крался, как Наггет. Он просто шел и разговаривал с ней, и делал это естественно и по-дружески, как мужчина с мужчиной. Что само по себе звучало довольно странно, но ощущение было именно такое.

– А кем вы были в мирное время, Майкл? – спросила она, сворачивая с основной дорожки, ведущей к отделению, на тропинку между двумя закрытыми корпусами.

– Фермером на молочной ферме. У меня есть триста акров в низине Хантер около Мэйтленда. Сестра с мужем обрабатывали ее, пока я служил, но они предпочли бы вернуться в Сидней, так что когда я приеду домой, то займусь землей сам. Мой зять признает жить только в городе, но когда всех забирали, он решил, что лучше будет доить коров и просыпаться с петухами, чем наденет форму и его убьют.

На лице Майкла было написано легкое презрение.

– Ну вот, в деревенском полку прибыло! Теперь мы в большинстве. Нейл, Мэтт и Наггет горожане, но с вами нас теперь четверо против троих.

– А вы откуда?

– У моего отца земля недалеко от Ясса.

– А все-таки оказались в Сиднее, как и Льюс.

– Оказалась в Сиднее, да, но не как Льюс.

Он усмехнулся и искоса взглянул на нее.

– Извините, сестра.

– По-моему, вы уже можете называть меня сестренка, Майкл, как они. Все равно рано или поздно привыкнете.

– Хорошо, согласен, сестренка.

Они поднялись на небольшой неровный холм, песчаный, покрытый длинными корнями жесткой травы с торчащими кое-где небольшими аккуратными пеньками кокосовых пальм, и очутились в начале пляжной полосы. Здесь они остановились, ветер поигрывал концами косынки сестры Лэнгтри.

Майкл достал курительные принадлежности и опустился на корточки, не отрывая от земли каблуков, как это свойственно деревенским жителям, а сестра Лэнгтри опустилась рядом с ним на колени, стараясь не набрать песка в туфли.

– Когда я смотрю на что-нибудь такое, я уже не слишком против островов, – сказал он, скатывая сигарету. – Это удивительно. Вот уже тебе кажется, что больше не выдержишь ни одного дня в этих болотах, среди грязи, пота, дизентерии, а на следующий день просыпаешься и видишь, что бог послал на землю самый лучший день, или вдруг замечаешь что-то, вот как сейчас. А может быть, случается какое-то событие, которое заставляет тебя думать, что на самом деле все не так уж плохо.

Вокруг было так красиво: ровная прямая полоска просоленного песка, потемневшего у воды, там, где на него накатывал прилив, и никого вокруг. Казалось, она сливалась с длинным мысом, уходившим налево до самого горизонта, а справа песок постепенно переходил в мангровую низину, откуда доносился запах гниющих водорослей. Вода напоминала красочный мазок на белом холсте: прозрачная как стекло, бледно-зеленого цвета, в ней чувствовалась спокойная глубина. Далеко в море виднелся риф, так что горизонт был скрыт от глаз гребнями белой пены разбивающегося прибоя.