Непристойная страсть - Маккалоу Колин. Страница 59

Он по-прежнему приходил к ней в кабинет, как и раньше, поболтать наедине, но разговоры их теперь ограничивались банальными замечаниями о том о сем, не имея под собой ничего серьезного.

– Сегодня днем. Первым успел Чинстрэп, а позже мне сказала старшая, так что сомнений быть не может. Это самоубийство в результате острого депрессивного состояния, последовавшего за обострением маниакального синдрома. Все это пустые фразы, конечно, но вполне приемлемо. Более впечатляющие вещи им приходится опускать.

– Что-нибудь еще они говорили? – спросил он, наклоняясь, чтобы стряхнуть пепел.

– Ну, естественно, популярности нам эта история не прибавила, как вы сами можете представить, но официально нам никакой вины не вменено.

– Но уж вас-то, наверно, отшлепали как следует? – сказал он с деланным легкомыслием.

– Официально – нет. Ну конечно, старшая не преминула распространиться о солдате у меня в комнате. Но к счастью, моя безупречная репутация сослужила мне добрую службу. Когда дошло до дела, оказалось, что она просто не в состоянии представить, чтобы я могла посягнуть на бедного Майкла иначе, чем из самых наичистейших побуждений. Как она выразилась, это плохо выглядело, а раз это так, значит, я подвела всю команду. Похоже, последнее время я только этим и занимаюсь, что подвожу все команды подряд.

За последние три дня воображение Нейла играло с ним в неописуемые игры, без конца подсовывая ему образы ее и Майкла в тысяче различных ситуациях, само собой разумеется, на сексуальную тему. Ее предательство терзало его, как он ни пытался быть беспристрастным и понять. Но в его размышлениях не было места пониманию, теперь, когда в довершение всего он должен еще усмирить свои мучения и ревность, укротить, казалось бы, непоколебимое стремление получить то, чего он хотел, то, что ему нужно, несмотря на явное предпочтение, которое она отдавала Майклу. Она выбрала его, не подумав ни о ком из них, и он не мог ее простить. И все же его чувства к ней оставались такими же сильными, такими же острыми, как раньше.

«Я должен получить ее, – думал он. – Так просто не сдамся! Ведь я – сын своего отца. Это ниспослано мне, чтобы я доказал, насколько я сын своего отца. Странное ощущение. Но нужное».

Она тоже страдает, бедняга, пропащая душа. Он не получал никакого удовольствия, видя ее терзания, и нисколько не желал их ей. Но он чувствовал, что это именно тот случай, когда страдание заставит ее в конце концов вернуться туда, откуда она ушла, к той точке во времени и пространстве, где существовал Нейл, а не Майкл.

Он произнес:

– Не принимайте все так близко к сердцу.

Она решила, что он говорит о нагоняе, полученном от старшей сестры, и усмехнулась:

– Что ж, что было, то прошло, слава богу. Жаль только, что живой Льюс не делал нашу жизнь приятнее. Я никогда не желала ему смерти, но всегда сожалела, что нам приходится мириться с его присутствием. Теперь его нет, а наша жизнь превратилась в ад.

– И во всем виноват Льюс? – задал Нейл вопрос; теперь, когда следствие закончено, может быть, они оба смогут снять с себя напряженность и снова начать общаться, как раньше.

– Нет, – печально ответила она. – Во всем виновата я. И никто больше.

В дверь постучался Майкл.

– Чай готов, сестренка.

Она тут же забыла, куда мог повести дальнейший разговор с Нейлом, и посмотрела поверх его плеча на Майкла.

– Вы не зайдете на минутку? Мне бы хотелось сказать вам два слова. Нейл, придется вам принять огонь на себя. Я скоро приду, но вы пока расскажите про эту новость всем остальным.

Майкл закрыл за Нейлом дверь. На лице его она заметила смешанное выражение подавленности, страха, неловкости и каких-то опасений. Как будто он предпочел бы сейчас находиться где угодно, только не здесь, лицом к лицу с ней, напротив ее – ее! – стола.

И в этом она была права; он действительно хотел бы сейчас находиться в любом другом месте, но те чувства, которые она прочитала сейчас на его лице, относились к нему самому, и никоим образом не к ней. И в то же время все было связано с ней, целиком и полностью. Майкл с ужасом думал, что не выдержит и потеряет самообладание, не справится с острым желанием выложить перед ней все, объяснить, почему он должен причинять ей боль; но это значило бы открыть ту дверь, которая должна быть заперта навсегда. Все ушло, а может быть, ничего и не было, и уж во всяком случае, ничего не может быть. Между ними пропасть. Смятение во много раз более сильное, чем он когда-либо испытывал, терзало его, пока он стоял перед ней и так горячо желал, чтобы все было по-другому, и в то же время знал, что по-другому ничего быть не может. Майкл сожалел и мучился, что она не знает, внутренне соглашаясь, что нельзя позволить ей узнать, боролся с самим собой и с желанием сделать так, как хотел он. Знал, что то, чего хочет она, не сделает ее счастливой. И все больше понимал, глядя ей в лицо, что причиняет ей жестокую боль.

Какая-то часть этих мыслей не могла не отразиться на его лице, пока он стоял перед ней и ждал.

И в тот же момент в ней как будто что-то взорвалось, огонь уязвленной гордости и боли сжигал все дотла на своем пути, не оставляя позади себя ни мыслей, ни чувств.

– Ради бога, да перестаньте вы на меня так смотреть, черт побери! – Голос ее сорвался на крик. – Что, вы думаете, я собираюсь тут с вами делать, бросаться на колени и умолять повторить еще раз тот спектакль? Да я скорее умру! Умру, слышите, вы? Умру!

Он весь передернулся, побелел, крепко сжал губы и продолжал молчать.

– Уверяю вас, сержант Уилсон, что никаких мыслей о личных взаимоотношениях с вами нет и в помине в моей голове! – яростно продолжала она, чувствуя себя синицей, которая хотела поджечь море. – Я позвала вас сюда, чтобы сообщить: дело закончено. Заключение: самоубийство. Все мы, и вы в том числе, оправданы. Так что теперь вы, может быть, наконец прекратите щеголять своими самоистязаниями. Это неприятно видеть. Все, я закончила.

Ему ни разу не пришло в голову, что большая доля ее обиды приходится на то, что она воспринимала как его отказ продолжать отношения с ней. Он был в ужасе, оттого что происходит, и пытался поставить себя на ее место, ощутить, каково ей чувствовать себя отвергнутой, понять эти глубоко личные эмоции, целиком связанные с ее женской природой. Возможно, если бы он выше оценивал себя, то мог бы быстрее и лучше понять ее. Но ее реакция оставалась для него непостижимой: не в его силах было проникнуть в то истолкование всего происходящего, которое для нее было совершенно естественным. Он был чуток, беспокоился о ней. Но мысли его после смерти Льюса сосредоточились на вещах совсем иных, чем личные аспекты того, что произошло в ее комнате. Слишком много других соображений мучило его, слишком многое надо было решить – и он забыл остановиться и посмотреть, как выглядит в ее глазах. А сейчас было слишком поздно.

Он казался больным, сраженным навалившимся несчастьем, странно беззащитным. И все же, как всегда, он был самим собой.

– Спасибо, – сказал он без всякой иронии.

– И не смотрите на меня так!

– Прошу меня извинить, – сказал он. – Я совсем не буду смотреть.

Она перевела взгляд на бумаги, разбросанные на столе.

– Это я прошу меня извинить, сержант, поверьте, – закончила она с холодной решимостью.

Бумаги могли быть с тем же успехом написаны на японском – так мало смысла она уловила, читая их. И вдруг поняла, что больше не вынесет этого. Она подняла глаза – казалось, душа ее рвалась наружу – и крик «Майкл!» был совсем не похож на то, что она говорила до того.

Но он уже ушел.

Опустошенная, измученная, разбитая, она несколько минут сидела, не в силах даже шевельнуться. Затем ее начало трясти, зубы застучали, и на минуту ей показалось, что она и в самом деле сходит с ума. Как позорно слаба она оказалась, как мало у нее выдержки и самообладания. Она никогда не подозревала, что в ней живет эта ужасная слепая потребность – причинять боль близкому человеку, не приходило в голову, что, преуспев в этом, она будет так невыносимо безутешна.