Непристойная страсть - Маккалоу Колин. Страница 71

И кто-то действительно нашелся, правда, она раньше никогда не видела его, но зато это давало ей возможность целых пятнадцать миль проехать в мире и спокойствии и наслаждаться поездкой. К тому времени как она приедет, все семейство будет уже в курсе событий. Начальник станции встретил ее с распростертыми объятиями, и он же нашел ей машину и, уж конечно, позвонил домой и доложил, что она в дороге.

Домашние собрались на веранде и ждали: отец, еще больше раздавшийся, волос на его голове уже почти не осталось; мать, совершенно не изменившаяся; и ее брат Йен – копия отца, только моложе и стройнее. Начались объятия, поцелуи, прерываемые восклицаниями и пристальным разглядыванием, короткие фразы, которые не удавалось закончить, потому что кто-нибудь обязательно перебивал.

И только после обеда, который непременно включал в себя заклание и потребление тучного тельца, установилась наконец видимость нормальной обстановки. Чарли Лэнгтри и его сын отправились спать, поскольку день их начинался на рассвете, а Фэйт Лэнгтри последовала за дочерью в ее спальню, чтобы там посидеть и посмотреть на нее, на то, как она будет распаковывать вещи. И поболтать.

Комната Онор выглядела очень просто и приятно, она была просторной, в свое время на нее потратили немало денег. Не то чтобы их тратили на всякие тонкости игры цвета и формы, но кровать была большая и выглядела очень удобной, кресло, в котором сидела сейчас Фэйт Лэнгтри, – легким и красивым. Прекрасно отполированный старинный стол с резным деревянным креслом предназначался для работы. Еще там были просторный платяной шкаф, большое зеркало, туалетный столик и второе кресло.

Пока Онор кружилась между шкафом, ящиками туалетного столика и чемоданами, ее мать сидела, полностью поглощенная присутствием дочери, – наконец это стало возможным. Конечно, Онор и раньше приезжала в отпуск – несколько раз за все эти годы войны. Но ее приездам не хватало постоянства, они сопровождались спешкой и не позволяли присмотреться, ощутить дочь рядом, создать реальные впечатления. Теперь все было по-другому, и Фэйт Лэнгтри могла смотреть на дочь сколько угодно, ей уже не нужно было одновременно сосредоточиваться на том, что надо успеть сделать завтра, или отгонять назойливые мысли об опасностях, которым подвергается Онор, и о том, как они смогут пережить все то время, что она будет оставаться на военной службе. Йен не мог идти в армию – он был нужен здесь, на земле.

«Но когда родилась она, – думала Фэйт Лэнгтри, – мне и в голову не могло прийти, что именно свою дочь я пошлю на войну. Первую мою. Пол теперь уже не играет никакой роли».

Каждый раз, когда Онор приезжала домой, ее родные отмечали изменения, происшедшие в ней, начиная с пожелтевшей от медикаментов кожи до небольших подергиваний и тех привычек, которые придавали всему ее облику отпечаток взрослости и самостоятельности. Шесть лет. Одному богу известно, что за ними, этими шестью годами, ведь Онор не любила говорить о войне, когда приезжала, а если ее спрашивали, легко уходила от ответа или отделывалась общими словами. Но что бы за ними ни стояло, глядя на Онор, Фэйт Лэнгтри поняла, что ее дочь ушла далеко-далеко от дома, дальше, чем луна на небе.

Очень худенькая, но этого, конечно, следовало ожидать. На лице появились морщинки, хотя седых волос, слава богу, еще не видно. Теперь она суровая, но без жесткости, у нее невероятно энергичная походка, и она сдержанная, но не замкнутая. И хотя она никогда не будет чужой, теперь она стала совсем другой.

Как они радовались, когда она предпочла быть медсестрой, а не идти изучать медицину, чтобы стать врачом! Хотя бы потому, что это решение избавляло ее от многих страданий. Но выбери она медицину, она осталась бы дома, и, глядя на Онор сейчас, Фэйт Лэнгтри не могла отделаться от мысли, что в конечном счете страданий могло бы быть намного меньше.

Вот и медали наконец появились на свет. Как странно знать, что твоя дочь – член Британской империи! Как будут гордиться Чарли и Йен!

– Ты никогда не говорила мне об МБИ [7], – упрекнула дочь Фэйт.

Онор с удивлением посмотрела на нее.

– Разве? Я, наверно, забыла. Тогда дел было по горло, я писала в такой спешке. Во всяком случае, его только недавно подтвердили.

– У тебя есть какие-нибудь фотографии, дорогая?

– Где-то должны быть.

Онор порылась в кармане чемодана и вытащила два конверта, один большой, другой значительно меньше.

– Вот. – Она села в другое кресло и потянулась за сигаретами. – Это Салли, Тедди, Уилла и я… Это наш шеф в Лае… Я в Дарвине, собираюсь отплывать, уже не помню куда… Морсби… Штат сестер, полностью укомплектованный в Моротаи… Это рядом с отделением «Икс»…

– Тебе очень идет шляпа с большими полями, должна сказать.

– Шляпы удобнее, чем косынки, возможно, потому, что их надо снимать сразу же, как только войдешь в помещение.

– А это что за конверт? Тоже фотографии?

Рука Онор в нерешительности задержалась на конверте – может быть, лучше было бы убрать оба, – но после некоторого колебания она все-таки открыла второй конверт.

– Нет, это не фотографии. Это рисунки, которые сделал один из пациентов в отделении «Икс», это моя, если можно так выразиться, последняя команда.

– Чудесно сделано, – сказала Фэйт, вглядываясь в каждое лицо.

Онор с облегчением заметила, что мать не обратила внимания на Майкла, отложив его портрет в сторону. Для нее он значил так же мало, как и все остальные. Но с какой стати? И в то же время, как это ни странно, она почему-то была уверена, что ее мать должна увидеть то, что увидела она в ту первую их встречу в коридоре отделения «Икс».

– Кто из них рисовал? – поинтересовалась Фэйт, откладывая в сторону рисунки.

– Вот этот, – ответила Онор и, вытащив портрет Нейла, положила его поверх пачки. – Это Нейл Паркинсон. Рисунок не очень удачный – он совершенно не передал самого себя.

– Во всяком случае, сходство передано, я думаю, довольно точно, потому что его лицо кого-то мне напоминает, или я действительно его где-то видела. Откуда он?

– Из Мельбурна. Его отец, кажется, крупная шишка в промышленности.

– Ну конечно, Лонгленд Паркинсон! – торжествующе воскликнула Фэйт. – Вспомнила, где я его видела. На кубке Мельбурна в тридцать девятом году. Он был тогда с родителями и в форме. Я знакома с Фрэнсис, его матерью, мы встречались несколько раз в Мельбурне на вечеринках.

Что сказал тогда Майкл? Что в своей жизни она встречает таких людей, как Нейл, а не таких, как он сам. Странно. Она ведь и впрямь могла познакомиться с Нейлом где-нибудь в обществе. Если бы не война.

Фэйт еще раз пролистала пачку, вытащила тот рисунок, который хотела найти, и положила его поверх портрета Нейла.

– А кто же это такой, Онор? Какое лицо! Что за выражение у него в глазах! – Она говорила как зачарованная. – Не знаю, нравится он мне или нет, но лицо его не может не вызвать восхищение.

– Это сержант Лусиус Даггетт. Льюс. Он был… он покончил с собой, когда уже оставалось совсем недолго.

«Господи, еще немного, и я проговорилась бы, что его убили».

– Бедняга. Подумать только, что могло довести его до этого? Он выглядит так, словно… ну, как будто он выше таких вещей. – Фэйт вернула рисунки. – Должна сказать, они нравятся мне больше, чем фотографии. Руки и ноги никогда не скажут тебе о людях столько, сколько человеческие лица. Когда я разглядываю фотографии, мне всегда приходится щуриться, чтобы разглядеть лица, но на фотографиях они всегда получаются какими-то пятнышками. А кто из них нравился тебе больше всех?

Не в силах противостоять искушению, Онор нашла портрет Майкла и протянула его матери.

– Вот этот. Сержант Майкл Уилсон.

– Правда? – Фэйт с сомнением посмотрела на дочь. – Ну что ж, ты знала их всех, как говорится, во плоти. Конечно, прекрасный парень, я это вижу… Он похож на пастуха.

«Браво, Майкл! – думала Онор. – Это говорит жена преуспевающего скотовода, которая встречает Нейла Паркинсона на скачках и свой круг чувствует инстинктивно, как и любой, не будучи снобом. Потому что мамочка не сноб».