Непристойная страсть - Маккалоу Колин. Страница 76

– А почему тебе пришлось уехать в Ньюкасл, Салли? – спросила она, удивленная, что Салли Доукин, которая так мечтала о заместительстве, вдруг отказалась от него.

– В общем-то из-за отца, – печально ответила сестра Доукин. – Атеросклероз, старческое слабоумие, атрофия коры головного мозга. Какая разница! Сегодня утром я положила его в клинику.

– Салли! Господи, извини! Где он? Здесь?

– Да, здесь. Как мне не хотелось это делать, и я пыталась всеми силами оставить его дома, можешь мне поверить. Я и приехала-то в Ньюкасл в надежде, что смогу справиться сама, но маме давно уже за шестьдесят, и она просто не в состоянии без конца возиться с его штанами и все время вбивать ему в голову, что нельзя ходить в бакалейную лавку в чем мать родила. Единственный способ справиться с ним – это мне бросить работу, но я одна, денег у нас особых нет, к тому же я старая дева. Нет мужичка, чтобы заработал бедной Доукин на хлеб с маслом, вот незадача.

– Не волнуйся, все будет хорошо, – заверила ее сиделка Лэнгтри обнадеживающим тоном. – Мы очень хорошо относимся к нашим старичкам, и у нас их много. Я буду регулярно заходить к нему. И ты, приехав, узнала, что я здесь?

– Нет. Я думала, ты в «Каллан-парке», поэтому я изо всех сил пыталась устроить папу туда. Я даже пошла к старшей – слава богу, что у меня та же профессия, это здорово меняет дело! – и от нее и узнала, что ты здесь. Она сразу же вспомнила ваш с ней разговор. Это ведь нечасто бывает, чтобы сестра с такой подготовкой, как у тебя, приходила и заявляла, что хочет ухаживать за сумасшедшими. По крайней мере, я так думаю. Ну, сама можешь представить, это для меня было как манна небесная узнать, что ты здесь. Так что я тут целый день болтаюсь. Старшая предложила сходить за тобой в отделение, но мне не хотелось тебя отрывать, а кроме того, я ужасная трусиха. Бог ты мой, как же мне не хочется идти сейчас домой и встретиться с бедной мамой. – Она замолчала, чтобы немного успокоиться. – Так что вот. Сделала грязное дело за несколько часов, а теперь плачусь тебе в жилетку.

– Плачься столько, сколько тебе надо, Салли, ты же знаешь. Я ведь тоже тебе плакалась.

Лицо сестры Доукин немного прояснилось.

– Да, действительно, было дело. Ух, эта чертова сучка Педдер!

– Ты не знаешь, что с ней случилось потом?

– Нет, и знать не хочу. Да, скорее всего, замуж выскочила, ставлю свое годовое жалованье. Педдер не из тех, кто будет зарабатывать себе на жизнь.

– Раз так, будем надеяться, что ее муж, кто бы он ни был, хорошо зарабатывает и оптимист по натуре.

– Да, – согласилась сестра Доукин с несколько отсутствующим видом. Она колебалась, потом глубоко вздохнула, как будто ей предстояло взяться за какое-то крайне неприятное дело, и смущенно сказала: – На самом деле, Онор, помимо папы есть еще и другая причина, по которой я хотела тебя увидеть. Когда старшая в «Каллан-парке» сказала мне, что ты здесь, меня как будто что-то стукнуло. Скажи, пожалуйста, ты случайно не читаешь ньюкаслские газеты?

Сиделка Лэнгтри выглядела озадаченной, но насторожилась.

Сестра Доукин кивнула.

– Я так и знала, что ты не девушка из Хантер-Вэлли, поэтому, когда я узнала, что ты здесь, у меня появилась мысль, что ты не читаешь ничего, что имеет отношение к Ньюкаслу. Иначе, я думаю, ты бы здесь не осталась.

Сиделка Лэнгтри вспыхнула, но выражение ее лица было таким гордым и неприступным, что сестре Доукин пришлось преодолевать себя, прежде чем продолжить.

– Твое отношение к Майклу Уилсону в те дни на Базе номер пятнадцать было настолько понятным для меня, что, откровенно говоря, я ожидала, что между вами все сладится после войны. Но когда я прочитала ту историю в ньюкаслской газете, я догадалась, что ничего у вас не сладилось. А потом я узнала, что ты в Мориссете, и тогда мне показалось, что, может быть, ты решила осесть где-нибудь поблизости, но не слишком близко, надеясь случайно столкнуться с ним или увидеться потом, когда все утрясется… Онор, ты ведь не имеешь ни малейшего представления, о чем я говорю, да?

– Да, – прошептала сиделка Лэнгтри онемевшими губами.

Сестра Доукин не дрогнула. Слишком часто она сталкивалась с ситуациями, подобными этой, чтобы отступить, но она всегда исполняла свой долг с великой добротой, пониманием и искренностью.

– Моя дорогая, Майкл Уилсон умер четыре месяца назад.

Лицо сиделки Лэнгтри стало пустым, невыразительным и безжизненным.

– Я терпеть не могу болтать о чужой личной жизни, Онор, и сейчас я рассказала тебе об этом не для того, чтобы полюбоваться, как ты страдаешь. Но я думала, что если ты еще ничего не знаешь, то тебе нужно узнать. Я когда-то была в твоем возрасте, и я знаю, через что ты проходишь. Надежда может быть самой жестокой вещью в мире, и бывает так, что самое большее, что может один человек сделать для другого, это убить безнадежную надежду. Я решила, что если я скажу тебе об этом сейчас, ты, может быть, захочешь еще что-то изменить в своей жизни, прежде чем будет слишком поздно и ты поймешь, что тебя окончательно засосало. Так, как когда-то меня. И пусть лучше ты узнаешь об этом от меня, чем от какого-нибудь торговца рыбой в один прекрасный день.

– Бенедикт убил его, – ровным голосом сказала сиделка Лэнгтри.

– Нет. Он убил Бенедикта, а затем себя. Все случилось из-за дуры собаки, которая у них была: она забежала на чужую ферму и очень лихо обошлась с тамошними цыплятами. Тот фермер явился к Майклу, свихнувшись от злости, и набросился на него. А Бенедикт тогда набросился на этого типа, и, если бы Майкл не оттащил Бенедикта, фермер тоже отправился бы на тот свет. Вместо этого он отправился в полицейский участок, но к тому времени, как приехала полиция, все было уже кончено. Они оба были мертвы. Майкл дал Бенедикту большую дозу снотворного, а сам застрелился. Он совсем не мучился. Слишком хорошо знал, куда надо целиться.

Сиделка Лэнгтри отшатнулась от сестры Доукин, затем пошатнулась и бессильно обмякла, как старая тряпичная кукла.

«О Майкл, мой Майкл!»

Вся ее глубоко погребенная любовь, страсть и тоска по нему вспыхнули в ее сознании с полной силой. Она истекала болью, боль поразила ее в самое сердце, она утонула в ней.

«О Майкл, мой Майкл!»

Никогда, никогда больше она не увидит его, а ей так не хватало его. Все эти месяцы она жила так близко от Майкла, настолько близко, что могла приехать к нему в свой выходной день, и не приехала. Он мертв, а она даже не знала этого, даже не почувствовала своим нутром, она, которая так сильно желала его.

История с Бенедиктом закончилась так, как она неизбежно должна была закончиться. Не могло у нее быть другого конца, теперь это не вызывает сомнений. Пока он рядом, Бенедикт в безопасности – Майкл верил в это и с готовностью взвалил на свои плечи бремя заботы о Бенедикте. Любой выполненный долг обязан быть вознагражден, и эта награда – в уверенности, что работа сделана хорошо. Поэтому, когда он больше не мог быть уверен, он усыпил Бенедикта, спокойно и тихо. А потом ему уже не оставалось ничего другого, как сделать то же самое с самим собой. Никакая неволя не смогла бы удержать Майкла, даже отделение «Икс», даже Мориссет. Он был птицей, но клетку для себя он делал собственными руками.

«О Майкл, мой Майкл!»

Человек не может быть ничем, кроме как самим собой. Скошен, как трава.

Она яростно повернулась к сестре Доукин.

– Почему он не пришел ко мне? – крикнула она. – Почему не пришел?

Есть ли способ сказать правду и при этом не причинить боль? Сестра Доукин сомневалась в этом, но попыталась.

– Может быть, он забыл о тебе. Понимаешь, они забывают о нас, – мягко сказала она.

Это было невыносимо.

– Они не имеют права забывать о нас!

Крик вырвался из самой глубины ее души.

– Но они забывают. Такова их природа, Онор. Это не потому, что они нас не любят. Просто они идут вперед! И мы идем вперед. Никто из нас не может себе позволить жить в прошлом, – она махнула рукой в сторону корпусов мориссетской психиатрической лечебницы, – иначе все мы кончим этим.