Идентичность Лауры - Маркович Ольга Владимировна. Страница 15

Он кивает.

— Только клянись, что не оставишь меня. — Говорю серьезно и смотрю ему в глаза, словно приговоренный на плацу. Он пугается. Вижу, что адреналин от пробежки потихоньку падает, и за ним остается не менее важное для меня — внимание. Нет, не разочарование, не трусливое желание заткнуть уши, а настоящее внимание. То самое, с готовностью во взгляде, от которого, как на тарзанке, летишь с горы в пропасть. И я все-все ему о нас рассказываю.

Поэтому на свадьбе Лауры и Коула Гиг знал и понимал, что происходит. Полностью был в теме. И потому ответственность на нас обоих. Только все равно ведь горько становится, что то «плохое» произошло из-за меня. Не знаю, что горше: то, что подвела Лауру, когда должна была ее защищать, или то, что Коула больше нет. Наверное, все вместе.

Лаура не могла без нас с Труди. Хотя мы и держались в стороне. Не лезли в ее жизнь, но всегда были рядом, готовые помочь. Она была для нас всем, и я думаю, что и сейчас мы продолжаем оберегать ее. Мучит меня другое. Можем ли мы жить дальше и радоваться жизни? Имеем ли право забывать? Как так выходит, что все, абсолютно все человек в силах забыть? Забыть и объяснить себе так, чтобы жить дальше довольно-таки спокойно и без угрызений совести.

Кровавый след тянется за мной. За всеми нами. Мне страшно, когда думаю об этом. Объяснения, что я нахожу, пугают. Я не понимаю, кто убил тех людей. Или не хочу понимать. Могло ли происшедшее быть результатом случайности, совпадения? Если бы только Коул… Тогда я бы решила, что могло. Но Санджай… Теперь это какая-то нездоровая последовательность. Если честно, я подозреваю всех, даже себя. Но мне не верится, что я убийца.

Голова кружится. Темно, тихо, душно, влажно. Мне хочется пить. Кажется, я не пила целую вечность. В горле пересохло. Ночь очень теплая. Я в тропическом саду. Он освещен луной. Сад кажется мне знакомым, будто я много раз видела его во сне. Я чувствую ногами не остывшую после жаркого дня землю. Мне очень страшно, как в детстве. Нет, лучше не вспоминать.

Не вспоминать. Не вспоминать.

Ногам неприятно. Я бреду на ощупь. Что-то движется под стопой и шмыгает в кусты. Ящерица. Наверное, ящерица. Я иду в сторону дома, из окон которого льется теплый свет. Слышу шум. Загорается электричество в большом холле. Раздаются мужские голоса, ругань. Я затихаю. Один голос, кажется, принадлежит Гигу. Громкий. Я узнаю его. Такая знакомая манера растягивать слова. Может, второй голос — тот, что потише — принадлежит Коулу? Я ощущаю радостное предчувствие. Двигаюсь ближе к дому, чтобы расслышать получше. Мужчины ходят по гостиной взад-вперед. Я вижу их через большое панорамное окно, выходящее в сад. Гиг голый по пояс, в длинной полосатой юбке, похожей на традиционный наряд индуса — или что-то вроде того. Он очень загорел. Никогда я не видела его таким смуглым. И прическа у него намного короче, чем в день моей свадьбы, когда мы виделись в последний раз. Я стою в кустах, приглядываюсь и прислушиваюсь. Второй мужчина сидит на диване спиной к окну, и мне не видно его лица. Одна часть меня хочет бежать отсюда. Вторая заставляет меня всматриваться в панорамное окно. Я верю или хочу верить, что второй мужчина — Коул. И тогда все встанет на свои места. И не надо будет бежать. Как в детстве.

Не вспоминать. Не вспоминать.

Я тяжело дышу, и собственное дыхание мне кажется очень громким. Второй мужчина встает и поворачивается к окну. Это не Коул. Кто же это? Он крупный, с вытянутым лицом, напоминающим поношенный башмак.

Как в детстве.

Не вспоминать. Не вспоминать.

Я шепчу стишок, который знаю очень давно. На улице жарко, но меня бьет дрожь. Кто этот второй мужчина?

Бежать, бежать — пульсирует в голове. Бежать. Кажется, они замечают меня и бросаются на улицу. Я устремляюсь в сторону забора, спотыкаюсь и падаю. Как тогда, в детстве.

Не вспоминать. Не вспоминать.

Слышу тяжелые шаги. Они подходят ко мне, но ничего не говорят. Стоят и смотрят. Я лежу на земле. Ощущаю запах кислой почвы.

Через минуту Гиг произносит:

— Лаура, это ты?

Я молчу. Он повторяет:

— Лаура, ты вернулась?

— Откуда вернулась? — спрашиваю я, все еще лежа лицом к земле.

— Одному Богу известно откуда, детка. Но тебя долго не было.

Я поднимаюсь, разворачиваюсь и сажусь на землю. Рассматриваю их обоих. Тот, второй, что не Гиг, смотрит на меня с ужасом.

— Почему ты здесь, Гиг? И где Коул? — спрашиваю я.

Гиг присаживается на корточки и смотрит мне в глаза, будто пытается прочитать мои мысли.

— Коула больше нет. Разве ты не помнишь? — говорит он, и сердце у меня уходит в пятки. В ушах снова гул. Я падаю на траву, и все плывет перед глазами так, будто меня кружит на детской карусели. Второй, тот, что не Гиг, шлепает меня по щекам, светит мне фонариком в глаза.

— У нее шок. Надо отвезти ее в больницу, — говорит он, но голос его доносится откуда-то издалека.

— Я не хочу жить. Не хочу, не хочу. Я хочу к моим сестричкам. К моим маленьким сестричкам, — шепчу я в забытьи, чувствуя, как холодные слезы бегут по щекам.

Не вспоминать. Не вспоминать.

Я хочу к Салли и Карин.

А потом наступает пустота.

Глава 5

Джессика позвонила рано утром и безапелляционно предложила составить ей компанию на игре в теннис. Я уже и забыл, какое необдуманное обещание дал ей в день знакомства. Пока неуемная девица тараторила в трубку, я собирал с пола вещи, зажав мобильник между плечом и щекой. Накануне я вернулся домой уставшим. Скинул одежду, да и сам упал в кровать, как вещь. Хорошо, что бабушка не видела того, что творилось у меня в пристройке. Жили мы с ней вместе. В одном доме, стоящем на отшибе. Прикрытом несоразмерно длинными пальмами, как пляжными зонтиками. Бабушка держала хозяйство, состоящее из безрогой козы породы джамнапари с висячими ушами, как у бассет-хаунда, пары вечно квохчущих кур да небольшого огородика, заросшего стручковой фасолью, лаймовыми деревьями и прочей зеленью. Она носила на соседний рынок урожай и получала крохотную выручку. Вероятно, ей нравился сам процесс. Мама из чувства вины ежемесячно посылала родительнице деньги. Может, поэтому многие в округе считали бабулю зажиточной дамой. Та же не тратила на себя ничего из присланного, живя своим трудом. Бабушка никогда не заговаривала со мной о маме. Выбрав папу, та почти перестала для нее существовать. Нет, это не было отречением от собственного ребенка. Просто мама выпала из понятной бабушке системы координат. А ба обладала свойством не думать о том, чего не понимала. Меня же она любила до странности, безусловно. Хотя я сочетал в себе бесшабашность отца и непослушание матери. Поколенческий парадокс: за что взрослое поколение обожает внуков, за то же чихвостит собственных детей. А может, ба видела во мне кое-что от себя самой? Словом, жили мы с ней бок о бок. Итальяно-ланкийский бармен и одинокая старая женщина, страдающая трудоголизмом.

Я занял флигель с отдельным входом. Лесенка к моей двери тянулась по фасаду металлической хлипкой змейкой. Нижний этаж бабушка сдавала экспатам, и именно это, а не огород, составляло основную часть ее дохода. Сейчас на первом этаже пристройки жила чета русских: девочка с куцыми дредами и худенький мальчик в круглых очках. Парочки этой почти не было видно и слышно. На втором этаже флигеля находилась просторная комната со скошенной крышей, точно французская мансарда. Когда я только приехал, ба использовала ее как склад. Мне пришлось самостоятельно закрасить стены белой краской и выложить душевую плиткой, чтобы там можно было жить. Кроме кровати, шкафа с реечными дверцами, напоминающими жалюзи, стола, стула и мишени для дартса ничего у меня не было. Поэтому разбросанные кругом вещи сильно портили картину минималистичного интерьера. Обычно я все-таки успеваю добираться до шкафа.