День поминовения - Кристи Агата. Страница 29

Кристин перевела дыхание и бодрым тоном добавила:

– Вот ужас-то, правда? Я сперва подумала, что это удар. У моей тетки был удар – она точь-в-точь так же грохнулась. Тут как раз вернулся Педро, я ему и говорю: «Смотри-ка, Педро, у человека удар». А он мне говорит: «Ему просто плохо стало, просто плохо стало». Между прочим, я побаивалась, что ему самому плохо станет, – он уже порядком перебрал. Глаз с него не спускала. В «Люксембурге» не любят, если клиенту вдруг станет плохо. Вот за это не нравятся мне латиноамериканцы. Выпьют лишнее – и куда только девается их воспитание? Порядочная девушка может с ними влипнуть бог знает в какую историю.

Она задумалась, но, взглянув на запястье своей правой руки, украшенное браслеткой довольно вызывающего вида, добавила:

– Правда, одного у них не отнимешь – тратить деньги они умеют.

С некоторым трудом Кемпу удалось отвлечь ее от размышлений о превратностях и светлых сторонах существования порядочной девушки и заставить еще раз повторить основные пункты ее показаний.

– Рухнула наша последняя надежда получить помощь от стороннего наблюдателя, – сказал он Рейсу, когда они очутились на улице. – А надежда была. Эта девица – первоклассная свидетельница. Умеет и смотреть и запоминать. И если бы там было что увидеть, будьте уверены – она бы увидела. Выходит, что видеть было нечего. Невероятно! Какой-то цирковой номер! Трюк иллюзиониста! Джордж Бартон пьет шампанское, затем идет танцевать, возвращается за стол, отпивает из того же бокала – и, хотя никто до этого бокала не дотрагивался, в нем вдруг оказывается цианистый калий. Чистое наваждение! Никогда бы не поверил, если б не знал, что именно так все и было.

Кемп задумался.

– Еще этот официант. Мальчишка. Джузеппе про него ни слова не сказал. Возможно, тут что-то есть. В конце концов, он единственный, кто подходил к столу, пока все танцевали. Очень может быть, что тут что-то кроется.

Рейс покачал головой:

– Если бы он что-нибудь опустил в бокал Бартона, наша девица непременно бы заметила. У нее прирожденный дар наблюдателя. Мыслями у нее голова не перегружена, поэтому зрение работает безотказно. Нет, Кемп, разгадка наверняка очень проста – если бы только нам удалось ее найти!

– Вот вам разгадка: он сам всыпал яд в свой бокал.

– Я, кажется, начинаю думать, что так оно и было. Это единственная возможность. Но если это так, Кемп, я уверен, что он не знал, что это цианистый калий.

– Думаете, кто-то дал ему яд и при этом сказал, что это порошок для улучшения пищеварения или средство от повышенного давления – что-то в этом роде?

– Не исключено.

– Но кто же это мог быть? Вряд ли один из Фарадеев.

– Да, это маловероятно.

– Мне кажется, что мистер Энтони Браун на сей раз тоже вне подозрений. Остаются двое – любящая свояченица…

– И преданная секретарша.

Кемп бросил взгляд на полковника:

– Пожалуй, она вполне могла бы подсунуть ему этот порошок. Но мне пора к Киддерминстерам. А вы куда? Поедете с визитом к мисс Марль?

– Да нет, я лучше пойду навещу другую даму – секретаршу. Выражу ей соболезнование на правах старого друга Бартона. Может быть, приглашу ее позавтракать.

– Значит, вы думаете…

– Я пока что ничего не думаю. Я закидываю сети на авось – вдруг что-нибудь попадется.

– Но навестить мисс Марль вам все равно нужно.

– Я ее, разумеется, навещу, только прежде я хотел бы побывать у них дома в ее отсутствие. Вы не догадываетесь почему?

– Откуда мне знать?

– Потому что там живет одна щебетунья – все щебечет да щебечет, как птичка. Была такая поговорка в дни моей молодости: «Откуда ты знаешь?» – «Птичка начирикала». И знаете, Кемп, эти щебетуньи могут сообщить массу интересного, если дать им пощебетать вволю.

Глава 4

Расставшись с Кемпом, полковник Рейс нанял такси и отправился в контору Джорджа Бартона в Сити. Инспектор Кемп, не привыкший роскошествовать даже за казенный счет, сел в автобус, который шел почти до самого дома Киддерминстеров.

С довольно сумрачным видом он поднялся по ступенькам к парадному входу и нажал кнопку звонка. Он сознавал, что находится в довольно щекотливом положении. Фракция Киддерминстеров пользовалась огромным политическим влиянием, распространявшимся на всю страну. Старший инспектор Кемп твердо верил в неподкупность британского правосудия. Если бы Стивен или Александра Фарадей оказались причастными к убийству Розмэри Бартон или Джорджа Бартона, никакие связи и ничей нажим не помогли бы им избежать ответственности. Но если они невиновны или если обвинения, выдвинутые против них, окажутся недостаточно обоснованными, официальное лицо, ведущее расследование, может навлечь на себя неудовольствие вышестоящих инстанций. Стало быть, нужно проявить предельную осторожность. При подобных обстоятельствах не приходилось удивляться тому, что инспектора Кемпа не особенно радовала перспектива переговоров с Киддерминстерами. Он сильно опасался, как бы эта семейка сразу «не вскинулась на дыбы».

Однако он очень скоро понял, что недооценил противника: лорд Киддерминстер был слишком искусным дипломатом, чтобы избрать столь примитивную тактику.

Назвав свое имя и должность впустившему его дворецкому, похожему на епископа, инспектор Кемп был незамедлительно препровожден в библиотеку – просторную, слабо освещенную комнату в глубине дома. Там его уже ожидали сам лорд Киддерминстер, его дочь и зять.

Лорд Киддерминстер поднялся, протянул ему руку и самым учтивым тоном произнес:

– Вы очень точны, инспектор. Позвольте выразить вам признательность за то, что вы пришли к нам сами и не потребовали, чтобы моя дочь и ее супруг являлись в Скотленд-Ярд. Они, конечно, явились бы, если бы возникла такая необходимость, это само собой разумеется, однако все мы тем более ценим вашу любезность.

Сандра негромко подтвердила:

– Да, мы вам очень благодарны, инспектор.

Она была в темно-красном платье из мягкой ткани и сидела спиной к свету, падавшему из стрельчатого узкого окна. Все это вместе напоминало Кемпу старинный витраж, виденный в каком-то готическом соборе [60] за границей. Там был похожий образ – удлиненный овал лица, угловатые плечи. Кто-то ему тогда объяснил, что это святая… святая… запамятовал имя. Ну, леди-то Александра, во всяком случае, не святая. Кстати, и сами эти знаменитые святые – во всяком случае, многие из них, – по мнению Кемпа, были со странностями. Им полагалось бы вести истинно христианский образ жизни и быть примером доброты и всепрощения, а между тем среди них встречались нетерпимые фанатики, мучившие и себя и других.

Стивен Фарадей стоял рядом с женой. Лицо его не выражало никаких чувств. Он был воплощением сдержанности и корректности. Настоящий законодатель, достойный слуга народа. Подлинный Стивен Фарадей, человек из плоти и крови, был надежно укрыт от глаз; но этот человек существовал, и инспектор знал это.

Лорд Киддерминстер заговорил первым и сразу же, с ловкостью опытного политика, направил беседу по удобному для него руслу:

– Не скрою, инспектор, что для нас все это чрезвычайно неприятно. Уже вторично моя дочь и зять оказываются свидетелями насильственной смерти в общественном месте – оба раза члены одной и той же семьи и тот же ресторан. Такого рода известность может пагубно отразиться на репутации общественного деятеля. Разумеется, огласки избежать невозможно. Мы все это сознаем, и потому моя дочь и мистер Фарадей готовы оказать вам всяческую помощь в надежде, что в самом скором будущем обстоятельства дела окончательно прояснятся и нездоровый интерес публики угаснет сам собой.

– Благодарю вас, лорд Киддерминстер, – ответил Кемп. – Я очень рад, что вы идете нам навстречу. Это, несомненно, облегчает наши малоприятные обязанности.

Сандра Фарадей сказала:

– Пожалуйста, инспектор, задавайте любые вопросы, какие вы сочтете нужными.