Назад в СССР: демон бокса (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич. Страница 4

Потом навалилась зима. Вторая. На улице практически не мог упражняться, потому что мама кутала меня до полной потери подвижности, натягивая несколько штанов, валенки с калошами, шапку, варежки, платок укрывал физиономию выше носа — до самых глаз, ворот почти до удушения затягивала широким красным шарфом. Чувствуя себя водолазом на глубине, едва переставлял ноги. Мать пихала меня в кучу столь же замотанных детишек, сама что-то оживлённо обсуждала с соседками.

Зимой с шестьдесят второго на шестьдесят третий мой деспот снова объявился и разрушил все мои иллюзии о грядущей самостоятельности. На вопрос — для чего понадобится хрень за восемьсот миллионов, уклончиво отрезал: лишняя для тебя информация. А по поводу отлёта, похоже, даже рассердился, если ему вообще свойственны эмоции. И провёл короткую демонстрацию могущества.

Невидимые руки сдавили горло. Мир померк. Нет, если душить по-настоящему, я выдержу больше, демоническая стойкость при мне. Но инопланетный гад затронул какую-то основу. Может, поставил под вопрос сам перенос в шестьдесят первый год?

— Если выйдешь из-под контроля — уничтожу.

— И кто тебе сделает запчасть? — слова давались с диким трудом, будто на глотке лежал карданный вал от грузовика.

— Другие туристы в горах Кавказа. Шестнадцать минут прошло по вашему времени. Вижу следующую группу. Отправлю в прошлое ещё несколько.

А их тела ссыплются в ущелье…

Сукин сын (или сукина дочь) не знает, что нужно две души в одном теле. Не самое распространённое в туристическом мире явление.

Шестнадцать минут? Значит, ныряет ко мне почти непрерывно, выбирая важные моменты моего времени. Важные — на его усмотрение. У меня-то ничего заслуживающего внимания не произошло, родители растят сына как овощ, мама и бабушка читают мне книжки вслух про репку и колобка, пока отец и дед потягивают коньячок под красную рыбку да перекидываются в преферанс, взяв в компанию двух братьев мамы.

По весне, когда приближалось двухлетие, у меня состоялся первый «бой» в новом теле. Ежедневно я отрабатывал роль ребёнка в песочнице во дворе, мама следила из окна. Ну, периодически поглядывала, уверенная в примерном поведении отпрыска. В песочнице был самым мелким по возрасту, в основном там копошились трёх- и четырёхлетние. Периодически ссорились, даже дрались, но всё было в пределах разумного, пока в доме по бульвару Луначарского не поселился милиционер. Он был толстый, низкий и красномордый, ездил на мотоцикле с коляской. Погоны носил старшинские. Его сын, непутёвый Костик, папой чрезвычайно гордился, особенно тем, что тот позволял иногда залезать в коляску и катал вокруг двора.

— Я могу деать что захочу! — заявлял он детям, не выговаривая «л». — Побью! Отберу игрушки! Вы будете паакать. А мне ничего не будет, у меня папа мииционер, он вас всех заарестует.

В качестве демонстрации превосходства сопляк отобрал мой деревянный грузовичок, поставив перед дилеммой: что-то предпринимать или пустить события на самотёк. Понятно, что убогая угловатая игрушка, воплощение совкового безразличия к детской жизни, ни малейшей ценности не представляла. Но я должен буду отчитаться перед мамой за утрату вверенного мне семейного имущества, она тотчас учинит дознание в песочнице, установит виновника и помчится к участковому возвращать грузовичок, создав Костику мотивацию мстить мне, соответственно — давать отпор, после чего неприятная история повторится. Моя мама, высокая и довольно эффектная блондинка интеллигентного вида, моментально превращалась в смесь атакующего коршуна и сельской курицы, если подозревала нечто неладное в отношении единственного отпрыска.

В общем, я отступил в сторону, не претендуя больше на грузовичок. Там, улучив момент, набрал горсть высушенного на весеннем солнце песка. А когда Костик намылился уходить, зажав добычу локтем, быстрым движением кисти швырнул песок в его нахальные глазки. Бьюсь об заклад, никто из детей или мамаш в районе песочницы ничего не заметил.

Пацан заревел и выпустил игрушку — обе руки понадобились для протирания глаз. Не снижая тональности рёва, бегом кинулся домой. Через пять минут над песочницей объявилась рассерженная физиономия старшины, извергавшая единственный вопрос: кто это сделал?

— Ваш сын сам виноват! — смело заявила трёхлетняя чернявая девочка, дочь директора ближайшего гастронома, потому плохо выговаривавшая «р», как и её еврейские родители. — Он всех обижает, деётся. У Валеика гузовичок забгал.

Поскольку я был единственным шпингалетом, делово насыпающим песок в кузов деревянного самосвала, старшина мигом заподозрил во мне злоумышленника и навис надо мной потным милицейским телом. Не знаю, что он собирался сказать или сделать, но помешала еврейская бабушка той девочки.

— Вы бы остереглись, Казимир Степанович. У Валеры папа в парткоме крупного учреждения работает. Номенклатура райкома партии. Один звонок из райкома — останетесь и без должности, и без мотоциклетки.

Милицейский папашка громко высморкался, маскируя смущение, и утянул сына за собой, бросив «дети сами разберутся». Учитывая превосходство Костика и в возрасте, и в весе, предполагал, наверно, в чью пользу окончатся разборки.

Между тем вечерело, двор опустел. Я точно знал — к нам набьются соседи со всей лестничной площадки и даже с четвёртого этажа. Будут показывать футбол, а телевизор имелся только в нашей квартире, единственный на подъезд. Работало всего два телеканала — общесоюзный и белорусского телевидения, да и то лишь по несколько часов. Трансляция футбольного матча первенства СССР или какого-то художественного фильма выливалась в целое событие. В крохотную полуторку набивалось до двух десятков человек! Шли не с пустыми руками, мужчины непременно несли что-то с градусами, женщины — съестное. В общем, это было хлопотно, но мои не отказывали. Отец гордился своей крутостью, материализованной в телевизоре, мама набивала холодильник недоеденным — дня три можно не тратить времени на готовку.

А вот на соревнования по боксу папа Евгений никого из посторонних не пускал, готовился к просмотру передачи как к ритуалу. Садился на стул перед телевизором, водружал на кухонную табуретку перед собой рюмашку с коньяком и непременно брал пригубить за каждый успех. Периодически вскакивал, размахивал руками и притоптывал ногами, рискуя снести табурет, кричал «так его!», «давай!», «ну что же ты бьёшь как котик лапкой»… Думаю, срывался бы на матерные восклицания, но в присутствии ребёнка сдерживался. Замечу, что сам он был полнеющей и абсолютно неспортивной личностью.

Однажды перед очередной боксёрской трансляцией я привязал поясом от маминого халата плюшевого медведя к спинке дивана, обмотал полотенцами кисти рук и начал бить в игрушку, изображая боксёра и даже вскрикивая. Отец, недовольный отвлечением от любимого мордобоя, обернулся и натурально выпал в осадок при виде моего развлечения.

— Валерик, ты…

— Когда выясту, стану боксёом, и меня покажут в телевизое! — пообещал я, ничуть не сомневаясь, что выполню.

Мама, естественно, пришла в ужас. Боксёр, в её представлении, это отмороженный дебил с отбитыми мозгами. И не убедишь, что у меня любые травмы головы заживут быстрее, чем она промямлит «Боже мой».

Эти слова услышал от неё через год в конце мая, когда гуляли по бульвару Луначарского. Я убежал на газон, где кружились бабочки. Пытался попасть в них ударами кулачков, тренируя резкость и точность, но куда там… Неполных три года.

Мама осталась в одиночестве, когда рядом притормозила белая «волга». Распахнулась передняя правая дверь, из неё выскользнул жгучий чернявый мужчинка и начал приставать с подкатами «красавица, э, садысь, пакатаем!»

Она не соглашалась, тогда ухажёр открыл заднюю дверь и начал силой заталкивать внутрь. Средь белого дня, в каких-то двухстах метрах от Ленинского проспекта, под окнами старшины с мотоциклеткой… И никого рядом. Из подручных средств — только острые камни из расколотого бордюра.

Ну и как мне в два года и десять месяцев справиться с двумя крепкими мужиками кавказского типа? Чёрный номер с белыми буквами и цифрами я запомнил, но что дальше? Пусть не считаю её настоящей мамой, но всё же она меня родила, растит, заботится, зачем ей такая травма…