Гость из будущего. Том 2 (СИ) - Порошин Влад. Страница 10

Директор «Ленфильма» бросил стопку писем и телеграмм на стол, налил из графина в гранёный стакан воды и залпом осушил всё содержимое. «Скандалы — это плохо, сначала полетят жалобы в Москву, затем прилетит по шапке мне», — подумал я и тут же внёс дельное предложение:

— А давайте позвоним в Госкино и предложим нашу короткометражку показывать в конце сеанса, что бы народ сидел, смотрел идеологически правильные картины и ждал «вкусного десерта». Таким образом, мы убиваем сразу двух толстых кроликов! Народ будет перевоспитываться и развлекаться.

— Думаешь, самый умный⁈ — рявкнул Илья Николаевич, но помолчав пару секунд, добавил, — а если подумать, то идея-то не плоха. Ха-ха.

— Могу идти? У меня с Леонидом Быковым монтаж.

— Подожди, — товарищ Киселёв вновь сел за стол. — После обеда поедешь со мной в обком, там хотят с нами серьёзно поговорить. Догадываешься из-за чего?

— Раньше времени голову ломать не привык. Кстати, а этот обком в какой области находится? — скорчил я очень серьёзную физиономию.

— В Воркутинской, Дунька Распердяева!! — заорал Илья Николаевич. — Уйди с глаз, а то я за себя не ручаюсь!

— Так до Воркуты далеко, за день не обернёмся, — буркнул я и быстро выскочил из кабинета, в дверь которого прилетело что-то большое и тяжёлое.

— Товарищи, смотрите, что я придумала! Это гениально! — в монтажную комнату, заваленную обрезками киноплёнки, где уже второй час я, Леонид Быков и монтажёр Костик отрезали и склеивали хорошие куски, влетела художница постановщица Белла Маневич-Каплан.

Белла Семёновна выложила на монтажный стол эскиз, на котором были изображены главные герои кинокомедии: Наташа и Зайчик. Они шли на фоне предрассветного неба, а справа от героев был выстроен целый ряд горящих уличных фонарей. К тому же Зайчик нёс на плече металлический лом. То есть влюбленные люди по ночному Ленинграду предусмотрительно гуляли с ломиком. «Умно, ведь против лома нет приёма», — улыбнулся я про себя.

— Представьте, — затараторила Белла, — молодые люди идут, останавливаются на переднем плане, Зайчик что-то рассказывает, объясняет, поворачивается и ломиком задевает ближний к нам уличный фонарь, который гаснет. А потом по цепочке гаснут остальные фонарные столбы и резко восходит солнце. Красиво?

— И этот кадроплан мы опять снимаем в павильоне на фоне синей тряпки? — спросил для уточнения Леонид Быков.

— Да, два уличных фонаря сделают рабочие, остальное подрисуем на комбинированных съёмках, — кивнула Белла Семёновна.

— Как считаешь, Феллини? — толкнул меня в бок Леонид Фёдорович.

«Я считаю, что наша многоуважаемая Белла желает всю кинокомедию снять, не вылезая из павильона, — подумал я. — Так как чем больше художник нарисует, тем больший он получит гонорар. Конечно, в этом что-то есть, но Гайдай всегда старался снимать на натуре, которая психологически ближе человеческому восприятию».

— Я считаю, что красиво, но не смешно, — проворчал я.

— Всё тебе не смешно, — обиделась художница. — Снял всего одну короткометражку, а уже нос задрал, как настоящий Феллини.

— Всё-всё, мир! — я поднял две руки вверх. — А давайте сделаем так. Зайчик ломиком ударяет по уличному фонарю. И фонарь такой, фьююю, сгибается в дугу. Тогда наш герой, фу, дует на него, и столб под звонкий смех Наташи распрямляется обратно. А уже потом по очереди гаснут остальные фонари.

— Ха-ха-ха! — заржал монтажёр Костик, но прикрыв рот, тут же добавил, — извините, вырвалось.

— Делайте, что хотите, — обиженно заявила Белла Семёновна и выскочила из монтажной комнаты.

— Нервная она какая-то стала, — пробубнил Быков и скомандовал монтажёру, — ставь следующую плёнку. Слушай, Феллини, по студии поползли нехорошие слухи, что с нашей короткометражкой случился какой-то скандал. Это правда?

— Злые языки, Леонид Фёдорович, способны сочинять только злые сказки, — отмахнулся я. — Поверьте моему слову, нас скоро кое-куда вызовут и наградят за заслуги перед отечественным кино. Кому-то вручат премию, кому-то орден, а кому-то новенькие часы или старенький фотоаппарат, на выбор.

Вдруг дверь в монтажную комнату отварилась, в помещение заглянула хорошенькая головка секретарши директора киностудии и крикнула:

— Феллини, давай на выход! Вас с Ильей Николаевичем срочно кое-куда взывают!

— Вот, что я говорил? — улыбнулся я. — Уже вызвали.

— Аха, с вещами на выход, — усмехнулся Леонид Быков. — Учти, передачки носить не буду, мы так не договаривались.

— Тогда щас спою, — буркнул я и, пощёлкав перед ухом пальцами, вспоминая подходящую частушку, заголосил:

И за шкурку от арбуза

За решетку упекут,

А растащат пол Союза

Виноватых не найдут!

Опа! Опа! Вот тебе и по-па.

— Чую, что когда-нибудь ты, Феллини, точно допоёшься, — хмыкнул на прощание Леонид Фёдорович.

Кабинет первого секретаря Ленинградского обкома КПСС Василия Толстикова, куда меня и Илью Киселёва любезно пригласили на разговор, роскошью не впечатлял. На паркетном полу лежали унылые красные ковровые дорожки, один длинный стол был для совещаний, другой столик меньших размеров в форме буквы «тэ» служил первому секретарю персональным рабочим местом. А на стене кабинета, прямо над кожаным креслом товарища Толстикова висел большой портрет товарища Хрущёва. И руководитель нашей страны, сжимая правой рукой большую жёлтую кукурузину, с портрета как бы намекал: «Вот вам вместо коммунизма, накося выкуси». Это конечно была шутка, портрет Никиты Хрущёва имел самый стандартный вид, без царицы полей — кукурузы, но что-то такое хитрое читалось в глазах первого лица нашего государства.

— Проходите товарищи, — кивнул нам хозяин кабинета Василий Толстиков, круглолицый мужчина плотного телосложения, с большим умным лбом и мясистым носом. — Присаживайтесь, — он указал нам на два кресла около его персонального рабочего стола.

«Ху, — выдохнул я, — значит, расстрел на сегодня отменяется. Вот если бы товарищ Толстиков пригласил бы нас за длинный стол для совещаний, то, скорее всего, выволочка, о которой всю дорогу твердил Илья Киселёв, была бы гарантирована». Я и директор киностудии скромно проследовали к добротным кожаным креслам и присели. При этом Илья Николаевич выдавил из себя такую улыбку, словно он маленький нашкодивший школьник, который ещё не знает: будут ли его хвалить и гладить по голове или начнут безжалостно драть за ухо?

— Леночка, сделай нам кофе, пожалуйста, и десять минут никого не пускай, — распорядился первый человек Ленинграда и Ленинградской области, и я облегчённо выдохнул про себя второй раз. — Я вас долго не задержу, товарищи.

— Да мы особенно и не спешим, — брякнул Илья Киселёв.

— Точнее, мы пока никуда не опаздываем, — добавил я, словив на себе гневный взгляд директора киностудии.

— Тоже верно, — кивнул Толстиков, когда его секретарша внесла на подносе три кружечки кофе. — Работы у нас, товарищи кинодеятели, невпроворот. Город требует капитального ремонта, новых жилых кварталов, новых фабрик и заводов. И вы со своей стороны должны нам производственникам помогать.

— Делаем всё, что в наших силах, — высказался Илья Николаевич. — Если где произошла ошибка, то вы подскажите, мы исправимся. Кого надо накажем. — Директор опять выразительно посмотрел на меня. — Если вы нас пригласили по поводу короткометражки «Так не бывает», то я вам ответственно заявляю — сигнал получен, и соответствующие выводы уже сделаны. — Илья Николаевич показал папку, в которой был приказ о моём увольнении задним числом, потому что ему партбилет и должность директора киностудии была важнее, чем моя мутная и подозрительная личность.

— Правильно! Спасибо Илья тебе за работу! — громко, словно прораб на стройке, крикнул Василий Толстиков. — Два дня назад с родными на даче посмотрел ваш киношедевр, хохотал как ребёнок. Второй день пою: «вода-вода, кругом вода». Молодцы, товарищи кинодеятели, вот так надо работать! Ты снял это кино? — не то спросил, не то утвердительно сказал Толстиков и, перегнувшись через стол, пожал мою руку. — Что заканчивал?