Дочь моего друга (СИ) - Тоцка Тала. Страница 21

Бортников верил. Поэтому я получил официальное разрешение на профилактическое мероприятие под названием «Песочница».

С Глебом согласен абсолютно. Если бы я тогда не успел, то автомат у моих ног сейчас лежал бы не охолощенный. И патроны в нем были бы вполне боевые.

Смотрю на часы и поднимаюсь, разминаю кисти и колени. Засиделся...

— Долго возитесь, — обращаюсь к труженикам. В ответ летят хмурые взгляды, лица у парней скорбные и изможденные. Допускаю, это их первая в жизни серьезная нагрузка.

— Можно без комментариев? — умничает тот, что в последнюю нашу встречу был в обсосанных штанах. Благородно не напоминаю, что у него как раз есть все шансы повторить.

— Ну да, это вам не наркотой закидываться и не дорогим бухлом заправляться, — говорю менторским тоном, не замечая мечущих молнии взглядов. — Ладно, а теперь внимание на экран.

Глеб выходит из машины и встает на краю ямы, парням она примерно по пояс. В руках у него две пары наручников.

— А теперь мы сыграем в считалочку, — поднимаю автомат и становлюсь рядом. — Посчитаемся, кто из вас останется жить в нашей песочнице.

— Сами наденьте их тому, кто первым предложил изнасиловать мою дочь, — Глеб машет наручниками.

— Это он, — истерично выкрикивает обсос и тычет в Бортникова, — он ее туда заманил.

Двое дружков подхватывают, Бортников бледнеет и чуть не теряет сознание. Смотрит на меня одновременно с надеждой и отчаянием.

— Нет, неправда, — истерично взвизгивает, — Арина коктейль на себя пролила, я предложил ей привести себя в порядок. Это Руслан потом сказал, давайте ей целку сорвем. Что вы мутите с его отцом бизнес и не станете с ним ссориться из-за нее.

Дурак. И Исмаилов, Бортников. Оба. Я не смотрю на Глеба, хватает пышущей жаром ярости, которой обдает с его стороны.

— Надевай, — бросает он наручники Бортникову, — а вы помогайте. На руки, и на ноги.

Исмаилов крупнее, но их четверо. Набрасываются все вместе, выкручивают руки. Высокие, блядь, отношения...

Тот матерится, отбиться хочет, но получает подсечку и падает на колени. Через секунду извивается как гусеница, а сделать ничего не может.

— Теперь его, — Глеб кивает на Бортникова и бросает еще пару.

Они настолько безмозглые, что ведутся и по третьему разу. Или это уже действует безумный закон на выживание?

— В живых должен остаться один, ты же понимаешь? — доверительно говорит Глеб Переверзеву.

Видимо он намекал ему на что-то в машине, потому что тот кивает и сцепляется в борьбе с приятелем. Его последним пакуют мои помощники, когда он пытается выбраться из ямы.

— Ну что, счастливого пути! — заставляю себя улыбнуться, хотя улыбаться не хочется ни разу. Выворачивает от омерзения, когда они начинают истерично скулить.

— Куда вы нас везете? — выкрикивает Переверзев.

— В вечность, — поднимаю лопату и даю отмашку помощникам. Они тоже берутся за лопаты, и мы начинаем методично забрасывать яму землей.

Вот как надо работать, недоделки. Они извиваются, вопят, пытаются выбраться, но мы молча орудуем мышцами. Мне не доставляют удовольствия эти крики, и ужас в их глазах тоже не вызывает восторга. Наоборот, во рту ощущается стойкий привкус горечи.

Потому что зло можно победить только злом.

И когда земля доходит гаденышам до пояса, поляну заливает свет вспыхнувших фар. Из машин выходят мужики, чьи сыновья бьются перед нами в истерике на грани потери сознания.

— Все, Демид, хватит, — требовательным тоном говорит Николай Бортников, плохо справляясь с дрожью в голосе. Подумать только, я их всех кроме Исмаилова считал нормальными...

— Тебе не кажется, что ты увлекся, Ольшанский? — надменно поддерживает его Исмаилов.

— Мне, блядь, кажется, что я делаю за вас вашу работу, — загоняю лопату в землю, перекидываю через плечо автомат и иду к машине, на ходу кивая Покровскому. Он молча следует за мной.

— Глеб, — кричит нам вслед Бортников, — может, ты все-таки передумаешь? Мы с мужиками скинемся...

— Иди нахуй, Коля, — недобро сверкает глазами друг.

Мы с ним пожимаем руки и рассаживаемся по машинам. Откидываюсь на спинку сиденья и закрываю глаза.

Тааак.... Сына у меня, походу, тоже не будет.

***

Арина

Положенную неделю в Турции высиживаю с трудом. Никогда еще меня так не воротило от отдыха. Я считала не дни до возвращения, а минуты. И когда села в самолет, чтобы лететь обратно, ощущения были такие, словно пробыла здесь минимум год.

Я бы давно вернулась. На второй день бы забронировала билет и прилетела. Пусть не чартером, не прямым рейсом. Через Стамбул бы полетела или через Европу. На автобусе бы приехала, пусть трое суток, все лучше чем изводиться от неведения.

Но за мной круглосуточно ходили по пятам два здоровенных бугая-охранника, и сбежать от них у меня вряд ли бы вышло. Поэтому я просто ждала.

Отец звонил каждый день, но разговаривали мы не больше трех минут. Он спрашивал как дела, дежурно отчитывался, что у него все «ок» и отбивался.

А я так хотела спросить про Демида! На третий день не выдержала, окликнула:

— Пап! — и не давая ему опомниться, быстро заговорила: — Как там Демид?

Некоторое время из трубки доносилось только тяжелое дыхание. Затем последовал ответ, от которого у меня мурашки пошли по телу.

— Я же просил тебя, дочка. Забудь о нем. Как будто его и не было.

Я чуть с ума не сошла от волнения. Хорошо, догадалась пристать к своим бугаям, чтобы дали номер телефона Ольшанского.

Плакала, твердила, что у меня для него срочная информация. Один из них дрогнул. Номер не дал, но дал свой телефон. Набрал Ольшанского и дал.

— Демид, алло, Демид? — закричала я в трубку и когда услышала его голос, разревелась от облегчения.

— Что случилось, Арина? — Демид не мог добиться, а я только всхлипывала.

— Отец ничего не рассказывает, — наконец смогла выговорить, — я тут с ума схожу.

— Незачем, Арин, — мне показалось, или он немного смягчился? — Все нормально.

— Он сказал, чтоб я о тебе забыла, — выпалила одним духом и замерла. Он тоже как будто перестал дышать.

— Правильно сказал, — наконец проговорил сипло. — Забудь.

— Как? — я сжала телефон так, что пальцы побелели. — Ты серьезно считаешь, что я смогу?

Он снова замолчал, а у меня слезы покатились по щекам.

— Так для всех будет лучше, Арина.

— Не для всех, — крикнула в отчаянии, — для меня не будет.

Но это я говорила уже в пустоту. Больше телефон не просила, да мне бы больше никто и не дал. Бугай мой явно получил от Ольшанского по шапке за то, что уступил, и остальные дни ходил с каменным лицом.

Уже сидя в самолете не могла дождаться, когда взлетим. Обычно я обожаю летать, но сейчас даже простой двухчасовой перелет дается с трудом.

На душе тревога, не могу понять, что происходит, но из самолета вылетаю как пробка из бутылки шампанского. Прохожу паспортный контроль и когда вижу перед предполетной зоной отца, бросаю чемодан и бегу. Бросаюсь на шею, захлебываясь слезами.

— Я так боялась, папа! Так боялась...

— Нечего было бояться, дочка, — отец улыбается и выглядит таким как всегда. Я даже на какое-то время верю, что меня отправили в Турцию просто сменить картинку.

Но выясняется, что этим вечером у нас намечаются визитеры. Отец решает провести предупредительную беседу.

— Дочка, ты только отреагируй нормально, ладно? — он выглядит взволнованным и напряженным. — Они просто хотят поговорить.

Когда во двор начинают въезжать машины, я поначалу не догадываюсь. Но увидев, кто из них выходит, меня накрывает.

— Что они здесь делают? — я себя не вижу, но мне кажется, я сейчас белая как стена. Кровь отхлынула от лица, и ощущения такие, будто щеки покрылись изморозью.

— Сказал же. Приехали поговорить.

— Я не буду с ними встречаться, — мотаю головой и стараюсь дышать носом, чтобы не потерять сознание. — Я не хочу.

— Возьми себя в руки, дочка, — отец никогда со мной так не разговаривал! Я даже рот приоткрыла от удивления. Этот приказной тон он использовал только в общении с сотрудниками.