Сто полей - Латынина Юлия Леонидовна. Страница 12

– Страна Великого Света непохожа на здешние места, – надменно сказал торговец, – законы ее вечны и нерушимы, и по приказу нашего государя распускаются цветы и птицы начинают нести яйца…

– И золотые пчелы живут в хрустальном дереве?

– Яшмовом дереве, – поправил монах.

– И нет в ней ни бедных, ни богатых, ни воров, ни торговцев?

Храмовый торговец кивнул еще раз.

Вернувшись с корабля, отец Адрамет долго и неторопливо размышлял. Как и все торговцы храма, он совмещал обязанности купца и шпиона. Ничего не укрывалось от его глаза: ни растущее недовольство здешней дикой знати политикой далекого короля, ни рост разбоев на дорогах, ни бродячие проповедники, ни… ни вот этот странный варвар Ванвейлен: какой это дикарь не верит в Страну Великого Света? а потом, что это за шуточки с черепахой? Он что, варвар или ученый из Храма, чтобы проверять сказанное на опыте? И отец Адрамет сел за письмо господину Даттаму.

Когда монах ушел, Марбод и Ванвейлен сошли на землю, нашли хороший лужок, и там Марбод стал показывать Ванвейлену прием под названием «сойка стоит на хвосте» и множество иных, столь же полезных. Кукушонок очень обхаживал заморского гостя.

– А кто такой этот Даттам, без которого нельзя ввозить в империю золото? – спросил Ванвейлен.

– Королевский побратим, – сказал Кукушонок, – он и его дядя долго воевали с императором Великого Света, и в конце концов император сделал его дядю наместником.

Сбросил короткий, шитый малиновым шелком плащ, и добавил:

– Две свиньи на наши желуди, – Даттам и Арфарра, один торговец, а другой и вовсе колдун.

И завертел мечом, не допуская дальнейших разговоров.

Следующим утром Ванвейлен поехал к скале закона полюбоваться на каменных Больших Людей. Подъехал: у скалы во внеурочный час стояла фигурка в плаще, шитом облаками и листьями: Марбод Кукушонок мерялся с каменными предками. «А что, – подумал Ванвейлен, – у Больших Людей та же жизнь, – едят, справляют обряды, охотятся, развлекаются…»

Ванвейлен поглядел туда, куда глядел Марбод, и увидел, что тот смотрит на место, где два больших человека сидят за игровым столиком из ста полей с прихотливыми фигурками. Этой игры, среди игр в охоты и пиры, в кости и карты, он в замке не видел. И сердце Ванвейлена, – а он был хорошим шахматистом, – заныло.

Ванвейлен справился у Кукушонка об игре и правилах.

– Я правил не знаю, – мрачно ответил Кукушонок, – а вот советник Арфарра при королевском дворе страшный охотник до «ста полей».

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,

в которой повествуется о родословной Белых Кречетов и о зимних походах короля

То, чего не мог добиться Марбод с помощью пыток, Ванвейлен достиг тщательным обследованием городских развалин, расположенных в миле от замка. Разрушенные дома поросли павиликой и уже вековыми деревьями, и место напоминало сказочный город, превращенный волшебником в лес.

Гравидетектор распознал у западной стены большую карстовую пещеру, и Ванвейлену, слишком хорошо помнившему дотошность, с которой плетка Марбода допрашивала относительно «стеклянной горы» всех, кто под эту плетку попадался, сразу нарисовалась дивная картина подземного храма, где жители осажденного города спрятали два века назад свое имущество. Ванвейлен облазал скалы и сверху и снизу и убедился, что никакого прохода в пещеру нет, за исключением, – сколько можно было судить по неровной картинке на экране, – узкой рубленой шахты, терявшейся наверху скалы среди раскрошенных людьми и корнями развалин. Вероятно, это были развалины того самого храма, который «ушел под землю».

Бредшо уговаривал его не жадничать, – слишком много любопытных глаз было вокруг, и самые любопытные, бесспорно, принадлежали храмовому торговцу Адрамету. Если большинство местных считало людей с корабля колдунами, то отец Адрамет сам был колдуном и шарлатаном, и, в качестве такового, ни в какое колдовство не верил.

Ванвейлен согласился с ним. В тот же день вечером, запершись в горнице, Ванвейлен распотрошил пару патронов из минного пистолета и преобразовал их в безоболочное взрывное устройство в 500 грамм тротилового эквивалента. Вместо взрывателя Ванвейлен воспользовался сушеной веревкой из местных водорослей, пропитанной гусиным жиром, – необыкновенные характеристики этой веревки Ванвейлен успел отметить на деревенском празднике, где с помощью веревки заставляли «бегать огонь по земле». Все это хозяйство он сложил в самую обыкновенную долбленую тыкву и вечером зарыл в развалинах храма, вывесив наружу хвостик, рассчитанный на три часа горения.

Лавины в горах весной случаются часто, и поэтому никто во время ночного пира не обратил внимание на взрыв: только Бредшо укоризненно посмотрел на Ванвейлена, да Белый Эльсил заметил, что, кажется, старая Мирг опять вздумала топать ногами, и что ничего хорошего не бывает после того, как старая Мирг топнет ногой.

А вечером, после пира, Белый Эльсил отозвал Марбода в сторону и сказал:

– Сдается мне, Марбод, что этот Ванвейлен нашел стеклянную гору под самыми нашими ногами, потому что вчера он искал в замке веревку и лопату. И еще думается мне, что он умеет видеть в темноте, потому что он искал лопату, а факелов не искал.

Утром Ванвейлен дождался, пока гости и хозяева уедут на охоту, подхватил мешок с заготовленным снаряжением, и пошел к старому городу.

Это утро было то самое утро, когда весна, в облике оленя, гуляет среди почек и ростков. Марбод Кукушонок, Лух Медведь и еще некоторые отправились на соколиную охоту встречать весну. По дороге всадникам встретилась кучка крестьян: те замахали шапками и попадали на колени перед Кукушонком, называя его Ятуном, но на своем языке.

Лух Медведь обратил на это внимание благородных господ. Кукушонок побледнел, но промолчал. Лух Медведь был первым силачом округи и женихом дочери хозяина, прекрасной Идрис. Накануне он опять проиграл Марбоду игру в кольцо, и невеста на его глазах распорола шелковый копейный значок, который вышивала два месяца.

Съехались к старому городу, где в дуплах развалин было много птиц. Весеннее солнце, лед на лужицах, боевые веера, крики дам, льдинки на земле, как пластины панцирей, и панцири поверх кафтанов, как драконья чешуя. Пух перепелов летел как перья Великого Вея, заклеванного противником, – скоро прорастет просом.

Всех удачливей были две птицы: сизый, с темными усами по бокам сапсан, принадлежащий Луху Медведю, и великолепный белый кречет Марбода Кукушонка, подарок герцога Нахии. Марбод получил от герцога трех птиц. Одного оставил себе, другого отдал за убийство Ферла Зимородка, а третий сдох месяц назад, и Марбод тогда два дня пролежал, накрывшись с головой одеялом.

Боевой друг Марбода, Белый Эльсил, высмотрел на тропке следы лошади, и сказал:

– Никак это отпечатки Жемчужной Пяди, той, которую ты, Марбод, подарил чужеземцу. Сдается мне, что он поперся в стеклянную гору, и как бы он не сломал свою шею.

Марбод возразил, что этот человек колдун, и шею ему сломать трудно.

– Я же не говорю, что он сломает шею в горе, – отвечал Эльсил, – а я говорю, что он свалится с коня, потому что на коне он ездит хуже хомяка.

– Да, – сказала задумчиво прекрасная Идрис, гладя сизого ястреба-перепелятника, – живой человек в стеклянный дворец не полезет. Мой дед полез, но сошел с ума.

– Рассказывают, Марбод Кречет в Золотую Гору лазил.

Лух Медведь сказал преувеличенно громко:

– Так то рассказывают.

Через некоторое время Кукушонок незаметно исчез.

– Сдается мне, – сказал один из людей Луха хозяину, – что Кукушонок принял близко к сердцу ваши слова.

Лух подумал: «Не мне жалеть, если он пропадет в стеклянной горе, да и басни все это, нету тут никакой дырки на небо».

Охотники, однако, поскакали к старой катальпе.