КОМ: Казачий Особый Механизированный (СИ) - Войлошникова Ольга. Страница 24

— Ну, давай, сниму тебя.

— Ой, может, я сама? — застеснялась вдруг Серафима.

Теперь на медведя смотрели не все, некоторые кидали на неё заинтересованные взгляды. Потоптавшись и примерившись, она совсем смутилась и призналась:

— Ой, нет, боюсь.

— Ну, давай, не бойся, я помогу. Присядь чуть-чуть…

Я аккуратно подхватил свою зарумянившуюся зазнобу за талию и поставил на землю, чтобы в следующую секунду услышать:

— Надо ж было из себя недотрогу-то корчить! То всё нос воротила, а то — смотри-ка, сама на кобеля скачет…

Серафима вспыхнула, а я резко развернулся, чтобы увидеть двоих… как бы сказать… да двоих хлыщей! Вот они, видать, те самые, которые с масляными глазами и скользкими предложениями.

СПУСКУ ДАВАТЬ НЕ ОБУЧЕН

— А ну извинились перед дамой. Оба! — я аж голос свой не узнал — низкий угрожающий.

Хлыщ побелобрысее фыркнул:

— Велика честь!

— В таком случае извольте принять вызов на дуэль, сударь. И вы тоже, — кивнул я второму, лупоглазому.

— Уж не прямо ли здесь ты собрался драться? — лупоглазый брезгливо вздёрнул верхнюю губу. — Даже такой мужлан как ты должен бы знать, что использование оружия, как обычного, так и боевого, в общественных местах преследуется законом. Думаешь, медальки нацепил — герой? Собакам на выставках тоже медальки дают! — он явно любовался собой.

Я затылком чувствовал, что сзади уже собралась падкая на зрелища толпа.

— Ошибся я, ребятушки, вызывая вас на дуэль, — оба наглеца высокомерно приосанились, а зря. — На дуэль равных вызывают. А вас чтоб хорошим манерам научить, мне и оружия не надобно.

Эх, не прошла даром Харитоновская школа! Оба хлыща когда сообразили, что я вовсе не юлить перед ними начал, всего-то и успели, что дёрнуться. Одному в рыло — н-на! — только штиблеты над заборчиком мелькнули. Второму — под дых, за шкиряк — да туда же его!

Сам перескочил — и давай их в прошлогодней прелой листве волтузить.

Публика орёт, визг, писк! А вот и свистки!!! Я схватил за шкирки обоих, от души в последний раз впечатав мордами в грязь, приподнял — успеть надо сказать, пока городовые не отняли — встряхнул от души, так что зубы у обоих клацнули:

— Чтоб нынче же вечером принесли барышне свои глубочайшие извинения — в присутствии родителя её! Иначе найду вас, шакалы паршивые, и каждый день бить буду, как по расписанию! Ясно⁈

— Стоять! — свисток раздался совсем рядом. Я бросил обоих хлыщей, обернулся на свист и встал по стойке смирно.

Перескочивший через ограждение городовой при виде меня затормозил, словно в стену въехал. Да и я чутка расслабился. Хотя бы сразу бить не будут. Знакомец из банка!

Но следом лез околоточный надзиратель, настроенный куда более решительно:

— Чего встал, Потянин? Крути дебошира!!!

— Да погоди, Василь Романыч, — Потянин придержал своего начальника и громким шёпотом доложился: — Это ж герой!

— Какой герой, чё ты лепишь мне⁈ — околоточный ещё кипел, но хватать меня тоже не торопился, пригвождая, однако, к месту свирепым взглядом. Внизу, в изрядно взрытых газонах, возились и стонали, привлекая к себе внимание, «потерпевшие».

— Да тот, — заторопился Потянин, — который о прошлой субботе «Государственный банк» спас! Господин участковый пристав представление-то подавали о награждении господину полицмейстеру, помните? — начальство внимало информации, всё более успокаиваясь, и Потянин даже опустил сдерживающую руку, прибавив многозначительно: — Говорят, сам губернатор подписал.

Стоны из-под ног враз стали тише, да и ползанье, вроде, прекратилось. Посмотреть я не мог — героически таращился на околоточного, вытягиваясь во фрунт.

— Та-а-а-ак! — с выражением «да пашись оно конём!» протянул околоточный и повернулся к толпе.

Теперь и я мог бросить взгляд: Серафима была здесь же, ревела в три ручья. Подозреваю, что она и убежала бы, да толпа вокруг стеснилась так, что не протолкнуться. И вот теперь она рыдала, а вокруг — мать честная — наши шпионки! Две сороки и даже Ирина со всеми ребятишками, все успокаивают, веерами обмахивают да успевают платочки подавать. Вокруг них мгновенно сбилось сочувствующее женское общество едва ли не из двух десятков лиц.

— Кто может пояснить по случаю этого безобразного происшествия⁈ — грозно спросил околоточный.

Ответным воплем его чуть не унесло! Дамочки заголосили все разом, да каждая своё! Объединяло их то, что все гневно потрясали веерами, сумочками и зонтиками в сторону валяющихся хлыщей.

— Позвольте, дамы! — привычный к командам голос одним махом перекрыл весь этот курятник. Из-за спин возмущённого женского собрания выдвинулся незнакомый мне военный в форме лётной службы. И с полковничьими погонами!

Полицейские разом вытянулись. Я тоже. Хотя, казалось бы, куда уж больше.

— Полковник Сафонов. Имел неудовольствие наблюдать сцену с самого начала. Оба этих господина, — он ткнул перчаткой в лежащих, — оскорбили спутницу этого молодого человека. При этом извиняться они отказались, и сделанный по чести вызов на дуэль также не приняли. Но продолжили оскорблять уже казака, обозвав его мужиком и быдлом, и далее понося воинский мундир и сравнивая боевые награды с собачьими значками. У господина казака не оставалось иного выхода, как вступиться за честь дамы, свою, а также всего воинского сословия, — тут он обернулся к притихшим женщинам и по-командирски спросил: — Верно дамы⁈

Такого дружного и мощного «да!» я не слыхал от женского собрания ни до этого, ни когда-либо после.

Городовой и околоточный переглянулись:

— Значит, что? — околоточный начал загибать пальцы: — Публичные оскорбления лиц дворянского сословия — раз! Оскорбление армии — два! Демонстрация пренебрежения к наградам, жалованным самим Государем Императором — три!

— И подстрекательство на драку в общественном месте, — подсказал городовой.

— Правильно! Это четвёртое. Доставай бумагу! Протокол напишем, чтоб господина полковника не задерживать. Ещё бы одного свидетеля нам…

— Меня пишите! — вперёд выдвинулась дама обширных достоинств в несколько старомодной шляпке с траурной каймой. — Купеческого сословия вдова Селивёрстова. Я за этими безобразниками с час наблюдаю. Сколько девиц мимо прошло — для каждой дурное слово нашлось. Только за тех барышень вступиться было некому — аль кавалеры у них потрусливее оказались. А этот — молодец! Так их! Злословья спускать не след.

Околоточный, казалось, был не очень рад.

— Вы, сударыня, что же — случить разбирательство, в участок прийти сможете?

— А чего? Сюда ж я пришла. Надо будет — и в участок, и в суд приду, будьте покойны.

Полицейские переглянулись между собой. Околоточный кивнул:

— Пиши её, Потянин.

Еле как через полчаса нас отпустили. Серафима, вроде, успокоилась, но хлопочущие вокруг неё бабы — нет. Хором убедили её, что после такого, конечно же, надо прилечь и успокоительных капель принять — или успокоительных солей понюхать — или, хрен их разберёт, какой-то дрянью виски смазать… В общем, что надо домой, лежать и помирать. И эдак ловко усадили в экипаж той самой купчихи и под контролем подруженций-соро́к умчали! Я только вслед помахать и успел.

Ну, сходил на свидание, пень горелый! И такая меня злость взяла.

Поймал пролётку, адрес сказал:

— Пулей гони! Рубль получишь! — полетели со свистом!

Домчался я домой, только и хватило выдержки, что парадку на комбез переодел. Марта глазёнки выпучила:

— Что такое? Куда?

Такой злой был, еле зубы разжал:

— Надо! К вечеру буду!

Запрыгнул в «Саранчу» — и рысью в Карлук!

Думаете, пока гнал — успокоился? Хрена с маслом! Заскочил во двор — только что дым у меня из ушей не валил. Из шагохода выметнулся — а родственнички мои сидят, красавцы, на улице — тёплыми погодами наслаждаются, чаи гоняют.

Мать увидела меня, вскочила, аж с лица исказилась:

— Ильюшенька! Что случилось⁈ У тебя глаза-то — глянь! Красные аж!