КОМ: Казачий Особый Механизированный (СИ) - Войлошникова Ольга. Страница 37

Ещё быстрее!

Поворот! Да с наклоном! Барышни только охать успевают.

За очередным поворотом рельсы пошли вверх. Вагонетка взлетела на бугор… и ухнула вниз!

Я аж детство вспомнил, когда откосы зимой выбирали покруче, чтоб на санках летать. Сколько я тех санок перекурочил — страсть! Мне потом батя с дядей из такой железяки сварили, неубиваемые, но тяжеленные-е-е…

И тут сзади как завизжат! Ну и Серафима моя тоже. А за первой горой — вторая, да ещё круче! Как же тут девицу не обнять, чтоб защитить-то, а? Страшно ж ей. Аргумент!

Летим! Одной рукой фуражку придерживаю, второй — зазнобу. Ветер свистит! Девчонки пищат! Ух!

Три круга промчались, тормозить начали. Серафима пряменько села, шляпку поправила. Я говорю:

— Ещё раза прокатимся?

Подумала.

— Завтра. Пойдём скорее, я ещё на другие карусели хочу!

Я смотрю — а моя-то ничего, не бледненькая. Наоборот, щёки разрумянились. Да и прочие барышни довольные все. Надо сеструхам сказать, пусть соберутся, да зазовут с собой и двоюродных, с материной стороны в Карлуке их цельный батальон и вечно не придумают, куда дурную энергию девать. Пущай покатаются, проорутся от души.

Походили мы, одним словом, по всяким каруселям, и на всех Серафима с удовольствием покрутилась, кроме того сундука-самолёта. Тут я не утерпел, попросил её пять минуточек обождать, а сам крутанулся. Нормальные такие ощущения.

Напоследок на колесе обозрения проехались. Вот не летали бы мы позавчера на дирижабле — здорово бы, наверное, впечатлились. Но и так дух захватывает от высоты — а ты ж не в защищённой кабине сидишь, а в открытой корзинке, её ветром наверху ещё и покачивает, а из всей защиты — цепочка на входе. Серафима моя сидела как суслик настороженный, дышать боялась, только когда до выхода с пяток корзинок осталось, выдохнула.

Слезли, оглядываемся.

— Ещё по кругу? — спрашиваю.

— М-м-м… разве что на «Ветерке»? — это она так «Ветер Персии» переобозвала.

— Пошли тогда за билетами.

Пошли мы во вторую кассу. Народ уже сообразил, там тоже очередь выстроилась, но всё же не такая огромная, как на входе.

— А давай сразу билеты и на завтра купим? — предложил я. — Придём завтра кататься?

— А давай!

Набрали билетов, прокрутились на «ветерке» — два раза подряд! Сладкой ваты купили на палочке да дальше пошли гулять.

Вечером я к Лизе забежал, спросил у неё про зоопарк (от Марты-то я вчера восторгов наслушался) да рассказал ей про аттракционы.

— Небось, хочешь, чтоб мы и туда прогулялись? Да с Марфушей?

— А чего? Прогуляйтесь уж. Маленького только на руках держать придётся, выскользнет он через те цепочки. На вот тебе, своди своих короедов. Скажи, что от дядьки, — я выложил на стол два империала.

— Много даёшь! — строго поджала губы Лиза.

— А два раза на лошадках захотят прокатиться? Там они, знаешь, не просто к помосту приколочены, а вроде как скачут немножко, — я усмехнулся. — А леденца попросят на палочек или вату сахарную? Бери, сестрица.

Лизавета вздохнула и сложила купюры пополам, спрятала в кармашек фартука:

— Соришь ведь деньгами, Илюшка!

— А чего их — солить, что ли? Ещё наживём.

— А Марту везти? Ты ж сегодня собирался?

— Да ничего, завтра после гуляний и отвезу.

Вторник получился совсем развесёлый и суматошный. Снова с самого открытия гуляли с Серафимой на каруселях. Потом столкнулись с Лизаветой вместе со всем выводком, Сима уговорила их вместе пойти на русские горки — почти целую вагонетку мы все вместе заняли, вот уж пищали-визжали от всей души. Потом ещё гуляли, смотрели представление с медведем и Петрушкой. Потом я всю компанию повёл в кафе, где мороженое подавали. Потом Лизавета сказала, что надо бы уж что-то приличное съесть, а то кое-у-кого кое-что слипнется, и всех нас повела к себе, кормить. Кормила Лиза не хуже матушки, еле мы от неё вырвались. Проводил я Серафиму, на десять дней с ней распрощался, вернулся за Мартой — дело уж к вечеру. Хорошо, она свои нехитрые пожитки заранее собрала. Закинули всё в шагоход — и давай Бог ноги!

Примчали в Карлук, маман тревожно так смотрит:

— Ильюшенька, а что ж ты свои-то вещички не привёз?

Не успел я рта раскрыть, как батя ей из-за плеча:

— Ты чего, мать? Он с Монголии прикатит, сразу — куда? К зазнобе своей помчит. А переодеться во что?

— Верно, бать! — согласился я. — Я и домик пока за собой оставить хочу. Четыре дня отпускных всего меж контрактами выходит. Ежли я из города в деревню туда-сюда мотаться буду — это сплошная беготня получится.

Мать слегка поворчала для виду, дескать: можно было и у сестёр останавливаться, и ничего, при воздушном порту-то стоянки под всякую технику есть…

— Маман, за стоянку в порту втрое дороже надо платить-то, чем за тот домишко.

— А залезут без тебя? — сурово спросила маман. — Медали твои сопрут?

— Да я защиту магическую прикупил. Коли кто полезет — так вопить будет, все городовые сбегутся.

— Дорого?

— Восемь андреек. Да и медали я на сохранение вам привёз, вон шкатулка. Дома планки только оставил.

— Ну, это ничего уже. Ладно. Но родителей-то заезжай проведать, не забывай!

— Всенепременно!

— Ну, хватит, — вклинился батя, — совсем уж заболтала парня, за стол пошли.

— Да мы только от Лизы! — попытался отбиться я.

— Какое там «от Лизы»! — всплеснула руками матушка. — Пока собирались да пока ехали — сколь времени прошло⁈

В общем, матушка в своём репертуаре.

Утром мне всучили авоську «домашнего на сегодня» да в придачу целый патронташ крошечных пузырьков, плотно заткнутых пробками:

— Эти, в зелёных — обычные, патрульные.

— Даже такие есть?

— А как же! Мать тоже на месте не стоит, осваивает новые рецепты. Чтоб, значит, в сон не клонило не вовремя, чтоб внимание на должном уровне, слух чётче. А вот эти четыре штуки, в красном стекле — боевые. Если что, можно сверх первых выпить. Если кончатся, там в кармашке ещё порошочки, в бумажках таких же цветов.

— Понял.

— Ну, всё, дай поцелую…

Перекрестили меня родители в дорогу — и помчал я.

В МОНГОЛИЮ

Утро, народу в город много едет, всякие молочники-мясники и прочие телеги-бочки с продуктами. Так я по обочине, скорости наддал. Смысл плестись, коли можно бегом?

На окраине Якутской свернул направо, к Ангаре, через паромную переправу — и к оптовым торговым складам при железной дороге. Явился на двор Трофимовского торгового дома за полчаса до отправки, как штык. А там уж вовсю вагоны грузят, потому как первая часть пути — по железке, и даже для моей «Саранчи» специальное место на платформе предусмотрено. Приказчики Трофимовых посчитали, что так дешевле будет, чем своим ходом за поездом бежать — хотя я мог бы.

Тем не менее, служба моя начиналась уже сейчас, хоть шагоход и на платформе. Подошёл караван-баши — сам старший Трофимов, Трофим Тимофеевич — график моего основного дежурства выдал. Это если на караван вдруг нападут, то все подрываются, а в прочее время — свои часы в карауле, так скажем, отстоял — и отдыхай.

Пасти периметр, сохранность груза отслеживать, чтоб никто сторонний в вагоны не пытался проникнуть — дело плёвое, особенно с матушкиными снадобьями. Зелёный бутылёк ополовинил, остаток после обеда употреблю. Верхний люк шагохода откинул, устроился. Наблюдаю.

Пилили мы из Иркутска по железке до самого Их-Хурея (по-местному Их-Хурэ). Это столица монгольская. Говорят, до последнего времени она у них кочевая была и только лет десять как осела — полагать надо, с постройкой железнодорожной ветки.

В Их-Хурее перегружались на огромные подводы и уже по дорогам пылили в Арвайхээр. Удивительное и непривычное для меня было зрелище. Говорят, зимой в Монголии дуют беспрерывные ветры, а приходит летняя жара — и как обрезает их. Воздух стоит неподвижный, как стекло. Дороги сухие, пыльные. Стоит чему-нибудь потяжелее проехать — и всё, над дорогой стоит пыльный след, словно через степь толстый шланг кинули. Постепенно оседает, медленно-медленно…