Игра в смерть (СИ) - Алмонд Дэвид. Страница 35

Подойдя к деду, я бережно взял его под локоть.

— Вот и ты, Кит, — сказал он. — Так хорошо снова оказаться дома…

Дед постоял еще немного, опершись на мою руку, и мы вместе глядели через пустырь на реку, где солнце блестело на льду и плясало в струях, где дрожал чистый воздух, а по берегам играли тощие дети — выходцы из заброшенных, заваленных шахт.

Я даже не услышал — ощутил его вздох.

— Какое все-таки волшебное место, этот мир, — прошептал дед. — Не забывай об этом.

Я улыбнулся и помог ему войти. Старик совсем ослаб и весь как-то усох: пиджак свободно болтался на его хрупких плечах. Он уселся перед телевизором, по которому вовсю крутили праздничные концерты, пил чай и ковырял ложечкой рождественский пудинг. Когда началась трансляция праздничной службы, дед принялся подпевать — хрупким, дрожащим голосом:

Мы с мамой сидели рядом с ним. Всякий раз, останавливая на нас взгляд, дед словно бы заново вспоминал, кто мы такие. После глаза его прояснялись, а на губах расцветала радостная улыбка. Выпив бокал хереса, дедушка уснул: голова закинута на подголовник кресла, глаза беспокойно снуют под тонкими веками.

Потянувшись, мама пригладила ему волосы.

— Прекрасный человек, — прошептала она, а после и меня погладила по голове, в точности тем же жестом. — Посиди с ним, Кит.

Выключив телевизор, мама вышла из гостиной и занялась подготовкой к первому дню Рождества.

Я подсел к столу и раскрыл блокнот, чтобы дописать завершение истории Лака — ту часть, что я поведал Эскью в заброшенной шахте. Когда я дописывал последние предложения, дед уже успел проснуться и наблюдал за мной.

— Все хорошо? — негромко спросил я.

Дед сузил глаза, пытаясь разглядеть меня получше, пытаясь вспомнить.

— Это Кит, — напомнил я.

— Так и есть. Конечно, это он…

Мы тихонько посмеялись вместе, старый да малый.

— Эльфы тебя похищали? — спросил я.

Старик прикрыл глаза, улыбаясь:

— В моей голове полно пещер и туннелей, внучек. Мудрено не заблудиться.

Я царапал бумагу. Не сводя с меня взгляда, дед тихо запел: «Бывал я молод, и в расцвете си-и-ил…»

— Это точно было, я уверен.

— Чего?

— «Чего?» Это был ты, разве нет? Ты, да я, да Светлячок, с пару ночей тому. Я не ошибаюсь?

— Да, деда. Не ошибаешься.

Дед пропел еще куплет.

— Странное это дело — память… — задумчиво сказал он. — Нынче уж не понять, что из воспоминаний сон, а что — реальность.

Съев еще кусочек пудинга, старик закрыл глаза, задремал вновь.

Потом в дом ворвалась возмущенная Элли с газетой в руках, и дед крикнул нам из гостиной:

— Какой знакомый голос!

Элли выпила с ним чаю и попробовала пудинг. Улыбаясь, дед объявил ей:

— Ты тот бесенок, что доводил мою благоверную до белого каления!

— Именно! — хмыкнула Элли. — Все правильно, мистер Уотсон.

— Ах ты, проказница, — погрозил ей пальцем дед. — Славная девчушка, маленькая озорница. Ты спой нам, голубушка.

Она встала перед ним. Запела и, кружась в танце, подхватила ладони старика, чтобы раскачивать их в такт песне, которую тот негромко подхватил:

Ближе к концу Элли запела потише, а потом склонилась перед креслом и бережно уложила дедовы ладони ему на колени. Песня сопроводила старика в сон, и, закрывая глаза, он безмятежно улыбался.

Четыре

Утро Рождества. Я проснулся от его стука в мою дверь, его слабого голоса. Еще очень рано, едва брезжит рассвет. Я крикнул, чтобы он не стеснялся. Улыбаясь, дед стоял на пороге в своем домашнем халате.

— Счастливого Рождества, Кит, — сказал он.

— Счастливого Рождества, деда.

Старик приложил палец к губам:

— Иди-ка, глянь.

— Чего?

— Небольшой сюрприз. Иди и посмотри, только на цыпочках.

Мы проскользнули в его комнату. Дед включил свет — на окне заблестели елочные игрушки и мишура — и дал мне листок бумаги с серебристо-красной надписью:

— Это тебе, — сказал он.

Я покрутил головой в поисках подарка: памятные вещицы на полках, окаменелости, маленькие резные фигурки, старые снимки друзей по шахте, шкаф с торчащей из дверцы манжетой белой сорочки, шлепанцы на полу, свадебная фотография и кровать с отпечатком его чахлого тела.

— Что именно? — спросил я.

Дед ухмыльнулся:

— Всё это. Всё теперь твое.

Я не знал, что и ответить ему.

— Кое-чем мне придется еще какое-то время попользоваться, — пояснил он. — А потом все перейдет к тебе, и ты сохранишь это или выбросишь, уж как вздумается. Все теперь твое.

Я заново обвел взглядом комнату; восход уже протянул сюда свои лучи, и дедовы подарки начинали светиться. Но не ярче его собственных глаз.

— Более всего я хотел бы тебе передать то, что внутри. Те истории, те воспоминания и те сны, что поддерживают жизнь в этом мире.

Он сжал мою руку.

Я коснулся фотографий, окаменелых кусочков дерева, манжеты белой сорочки — все они горели жизнью моего деда, его историями, воспоминаниями и снами.

— Хорошо? — шепнул он.

— Ага. — Я обнял его обеими руками и не отпускал. Точно так же мы держались друг за друга в самых темных туннелях наших видений. — Спасибо тебе, деда.

Он вздохнул.

— Когда-нибудь, — прошептал старик, — меня здесь уже не будет. Ты понимаешь. Кит? Но я буду жить и дальше: в твоем сердце, а затем и в сердцах твоих детей и внуков. Мы живем вечно — и ты, и я, и все те, кто ушел, и те, кто еще не явился на свет.

Все больше солнечных лучей просачивалось в комнату, окружая нас светом, возвещая о наступлении последнего Рождества в жизни деда.

Утро состояло из подарков, которые ожидали нас под елкой, из пирожков и колбасок. Глотнувший хереса отец расхаживал по дому в новой клетчатой рубашке, оставляя повсюду слабый запах лосьона после бритья. Мама тоже хвасталась обновкой — серьгами с мелодично звеневшими серебряными подвесками. CD-проигрыватель горланил рождественские гимны. Дом заполняли тепло, пар и аромат индейки, колбасного фарша и пудинга с приправами. Элли пожаловала к нам в красном с зеленым наряде, с тающими в волосах снежинками и с маленькими подарочками для каждого. Она спела «Доброго короля Вацлава» на пару с дедом, потаскала с елки шоколадные монетки и все это время трещала без умолку и хихикала, то и дело повторяя, что обожает Рождество, просто обожает его. Когда она откланялась, я догнал ее у забора. Мы постояли немного, глядя, как весело возится ребятня на пустыре: у кого новый велик, у кого — коньки, у кого — плеер с наушниками. Мы смотрели, как они носятся друг за другом, скользят на льду, падают и барахтаются, визжа от чистой, светлой радости.

— До чего же оно красивое… — пихнула меня Элли. — Место, где мы живем. Правда, Кит?

— Мне казалось, ты мечтаешь сбежать куда подальше.

— Так и сделаю. Но, куда бы я ни отправилась, возьму его с собой.

Элли чмокнула меня в щеку и зарделась.

— Рада, что вы переехали в Стонигейт, мистер Уотсон, — прошептала она и ускользнула, не прощаясь.