Кинжал для левой руки - Черкашин Николай Андреевич. Страница 18

«…как Иудеи, так и Еллины, все под грехом, как написано: нет праведного ни одного; нет разумевающего; никто не ищет Бога; все совратились с пути, до одного негодны: нет делающего добро, нет ни одного. Гортань их — открытый гроб; языком своим обманывают; яд аспидов на губах их; уста их полны злословия и горечи. Ноги их быстры на пролитие крови; разрушение и пагуба на путях их; они не знают пути мира. Нет страха Божия пред глазами их».

Последнюю фразу он повторил с такой горечью, что все невольно потупили глаза, а кавторанг Грессер отложил недогрызенный сухарь…

После чая, заваренного на брусничных листьях, офицеры разбрелись по кельям. Лишь лейтенанты Демидов и Твердоземов отправились за водой на озерцо к проруби.

«Они не знают пути мира, — повторял про себя Николай Михайлович, лежа на меховой подстилке. — Ноги их скоры на кровопролитие…» Из всех смертей, пережитых им на Гражданской, две будоражили душу особой болью — Акинфьев и Наденька. Его не раз терзала окаянная мысль: гибель дочери — это возмездие за выстрел в Акинфьева. Здесь, под осиновой кровлей скита, душа его впервые выпросталась из-под нещадного гнета тайной вины. «Скажу старцу, покаюсь — снимет грех… Пусть любую епитимью наложит. Но снимет…»

Три дня «непенинцы» приходили в себя, отогреваясь и подкрепляясь пусть скудными, но все же харчами. Утром 10 марта 1920 года над озерцом, близ которого приткнулся скит, пророкотал низколетящий аэроплан с красными звездами на крыльях. Самолет ушел в сторону Медвежьей горы. Это событие не на шутку встревожило обитателей скита, и братская трапезная превратилась на время в весьма бурную кают-компанию. Обсуждалось одно — как быть дальше. Старший лейтенант Миклашевский твердо стоял на своем:

— Надо немедленно уходить дальше. К финнам… Нагрянут красные, господа, и перебьют нас как куропаток. Пока лежит наст, пока не началась распутица, надо уходить. Три-четыре перехода — и мы в безопасности.

Безусловно, штурман был прав. Но отправляться в студеную глухомань могли не все. У Лемана распухли помороженные ступни. Грессер понимал, что ночевки в снегу ему уже не по возрасту. В конце концов решили разбиться на две группы. Миклашевский, Любимов, Ильютович, Демидов и Твердоземов уходят за кордон и там готовят выручку тем, кто остается пока в скиту: Леману и Грессеру. Им оставили по револьверу.

В последнюю минуту, когда группа Миклашевского уже готова была тронуться в путь, лейтенант Демидов, поймав прощальный взгляд Николая Михайловича, снял мешок с провизией, отдал его Твердоземову:

— Господа, я остаюсь. Должен же кто-то охранять командира.

Возражать ему никто не стал. Старец благословил лыжников.

Так они и остались втроем — Леман, Грессер и Демидов, не считая игумена.

На следующее утро отец Феофилакт вынес им охапку старых подрясников и прочего монашеского платья:

— Облачайтесь! Не ровен час, нагрянут ваши недруги… За братию сойдете. Ишь, как бородами обросли.

Посовещавшись, офицеры спрятали шинели, кители и кортики на чердаке баньки и переоделись в черное монашеское платье.

— Вы хоть крещеные? — спросил игумен, оглядывая новую братию.

— Православные, — ответил за всех Грессер, зная, что обрусевший Леман такой же немец, как и он — швед. Во всяком случае, в Морском корпусе, в храме Павла Исповедника на молебнах всегда стояли рядом.

Март тысяча девятьсот двадцатого года выдался в здешних местах лютый. На третий день после ухода группы Миклашевского на озере запуржило. С неделю почти безвылазно сидели насельники в кельях, выбираясь ненадолго разве что за водой да дровами. Отсыпались за все бессонные ночи вахт, дежурств и тревог. Ходили с игуменом в часовню и молились за ушедших в безвестье путников, за тех, кто еще бился на белых фронтах и кораблях под Андреевским флагом, молились за свои заскорузлые души и поруганную Россию…

В келье брата Георгия Леман обнаружил краски, кисти и загрунтованные под будущие иконы доски. Неплохой рисовальщик, он скрашивал зимние вечера тем, что копировал образа. И заслужил похвалу отца Феофилакта:

— Вот ведь вас как Господь сподобил! — покачивал седой головой игумен. — Вам бы иконы писать, а не с оружием ходить…

Грессер убивал время за чтением Святого Писания и Четьих Миней — иных книг в скиту не было. Демидов сидел над дневником, описывая последний бой «Адмирала Непенина» и исход уцелевшей команды.

Так прожили они в скиту три месяца, а потом, в начале июня, решили уходить в Финляндию. Игумен Феофилакт одарил их на дорогу крестиками из карельской березы, освященными на Валааме. На память о семерых постояльцах остались у него семь икон, написанных Леманом: два Николы, Димитрий-воин, Георгий Победоносец и прочие святые, чьи имена носили его сотоварищи. Иконы, впрочем, неканонического письма. Но игумен Феофилакт хранил их в часовне до 1924 года, пока новые власти не закрыли скит и не разорили его дотла. До тридцатого года в избушках-кельях живали охотники, промышлявшие лис и волка в тайге. Потом и они сгорели от забытого огня. Иконы же вместе с прочей нехитрой утварью разошлись по окрестным деревням…

Леман, Леман… Впервые эту фамилию я услышал в Средиземном море, где наша подводная лодка вела слежение за американским ударным авианосцем «Нимиц». Новехонький корабль выходил на первое свое боевое патрулирование в Средиземноморье, и мы получили из Москвы шифровку, что проход «Нимица» к берегам Ливана ожидается как раз через позицию, нарезанную нашей «Б-409-й». По правилам большой военно-морской игры, мы должны были вовремя заметить авианосец, соблюдая при этом свою скрытость, а затем условно выпустить по суперкораблю ядерные торпеды. Посему в кают-компании то и дело склоняли имя американского адмирала, прославившегося во Вторую мировую войну. Судачили о том, что его-де родной брат — контр-адмирал русского флота — возглавлял после Колчака Черноморский флот, а потом и весь Красный при Ленине. И тут один из прикомандированных офицеров-штабистов (радиоразведчик) заметил, что и у нынешнего военно-морского министра США Джорджа Лемана близкие родственники служили в Русском флоте, а один из них — полный тезка — Георгий (Джордж) Леман защищал Порт-Артур.

Тот давний праздный спор-разговор вдруг всплыл в памяти, когда я начал собирать материалы о судьбе морского бронепоезда «Адмирал Непенин» и на глаза случайно попалась заметка из «Советской России» № 200 за 1986 год. Речь в ней шла о крупных военно-морских маневрах НАТО под кодовым названием «Нозерн уэддинг-86» — «Северная свадьба». Эти маневры разворачивались близ берегов Норвежского и Балтийского морей. Поражало мистическое сплетение двух имен, принадлежавших четырем людям: морской министр Джордж Леман с американским обозревателем Джорджем Миклашевски (Георгием Миклашевским — в русской интерпретации) — и командир бронепоезда Леман с его штурманом Миклашевским, которые за 66 лет до «Нозерн уэддинга» едва не справили свадьбу со смертью в этом же самом скандинавском регионе.

Эта газетная вырезка, словно маленький магнитик, выудила из памяти почти забытый эпизод студенческой жизни. Зимой 1966 года мы, лыжники турклуба МГУ, шли по карельской тайге, проверяя свою выносливость перед более суровым походом по горной тундре Кольского полуострова. Где-то за Медвежьей горой в сильную пургу мы сбились с маршрута и из последних сил доползли до затерянной в лесах деревушки со странным, должно быть, финским, названием Лилимгумзь. Так что по великой удаче мы перемогали январскую стужу не в палатке возле костра, а в хорошо протопленной крестьянской избе, расстелив спальные мешки на широченных половицах близ русской печи.

Висели в горнице иконы. После только что прочитанных солоухинских «Черных досок» все мы были очень неравнодушны к иконам и тут же азартно принялись оценивать хозяйскую божницу. Спорили о странной иконе — «Никола с корабликом». Святитель-чудотворец, вопреки канону, держал в руке не Божью книгу, а трехмачтовый кораблик. Вполне понятно, что ликописец напоминал этим корабликом о покровительстве Николая мореходам. Но наши знатоки с истфака уверяли своих оппонентов в том, что кораблик приписан в более поздние времена, так как в семнадцатом веке монастырский богомаз не мог видеть трехмачтовых кораблей, а то, что икона древняя и относится именно к этому столетию, говорят и ковчег, и крокеллюры левкаса, и…