Кинжал для левой руки - Черкашин Николай Андреевич. Страница 42

По причалам Минной стенки старшего лейтенанта Михайлова вел-сопровождал офицер штаба, бывший однокашник по Морскому корпусу капитан 2-го ранга Эльбенау, худощавый рыжеусый остзеец с аксельбантом.

— Своим освобождением, Николь, ты обязан лишь тому, что за полгода боевых действий Подводная бригада не потопила ни одного судна. Это удручает. Но у тебя есть шанс отличиться. Правда, лодка старая, из резерва, и команда такая, что — чемоданы за борт и тушите свечи. Одним словом — каюк-компания. Но не падай духом. Чем смогу — помогу!

— У меня к тебе и к штабу одна-единственная просьба. Пусть с дачи брата, из Фороса, пришлют мне мои приборы и установку. И еще — не в службу, а в дружбу: выпиши сюда Наденьку… Она уехала в Саратов.

Темно-красные фигурные корпуса судоремонтного завода походили на тюремные равелины, которые только что покинул Михайлов.

У причальной стенки стояла ржавая подводная лодка. На корме слабо пошевеливался на ветру Андреевский флаг. В носу у самого форштевня тускло отливали на свежепокрашенном борту медные литеры славянской вязи: «Сирена».

Бабы-пескоструйщицы под истошный вой своих аппаратов обдирали ракушки с бортов поднятого на клети эсминца. Их лица были замотаны платками до глаз. Неприязненными взглядами провожали они фигуры офицеров в белоснежных фуражках и щеголеватых кителях. Две девахи заговорщицки переглянулись, подмигнули друг дружке и прыснули в свои пропыленные платки, будто знали что-то такое, что неведомо офицерам.

— Эй, на «Сирене»! — окликнул Михайлов вылезшего на палубу замызганного матроса. В руках он держал странный полосатый сверток. — Где у вас старший офицер?

— Так что третьего дня застрелимшись… — нехотя ответил матрос и тут же скрылся в люке.

Старший лейтенант ловко пронырнул узкую стальную шахту и очутился в центральном посту. Здесь было жарко, и три полуголых матроса азартно резались в карты. Один из них, вислоусый крепыш, встал и заслонил широченной спиной товарищей по игре. Голая грудь его была изукрашена замысловатой японской татуировкой. Перебитый нос придавал ему вид свирепый и отчаянный.

— Кондуктор Деточка, — вальяжно представился крепыш. — Боцман этого парохода.

— Где офицеры?

— А хто хде. Ремонт…

— Почему картеж?! Кто этот голый? — ткнул Михайлов в голого матроса, прикрывавшего срам бескозыркой.

— О тот? — уточнил боцман. — Та проигравься на всю одежу. Нательный крест на кон поставил. Отыграться хоче. Нас, ваше благородие, тут как кутят в лукошко собрали. Мол, топить, так всех разом. Штрахвованные мы.

— Тебя за что?

— Та перекрыл кислород одному гаду, чтоб до чужих баб не лез…

— Тебя? — ткнул пальцем Михайлов в матроса, так и не выпустившего из рук карты.

— За дерзостные речи против начальства.

— Тебя? — перевел старлейт взгляд на проигравшего.

— Юнкер флота Парковский, ваше благородие. Списан на «Сирену» за дуэльный поединок.

— Из студентов?

— Так точно. Петроградский политехнический.

— Очень хорошо. Оденьтесь! Ваш долг я выплачу из своего жалованья. Боцман, на моем корабле карты будут только штурманские. Увижу кого с колодой — вздерну на перископе!

Михайлов перелез в носовой отсек. Брови его поднялись к козырьку фуражки. На запасных торпедах лежал распеленутый младенец и верещал, дрыгая ножками.

— Эт-то что такое?

— Так что младенец мужеского полу, вашсокродь! — обескураженно развел руками длинный худой матрос, которого Михайлов уже видел на палубе. — Тут бабье с утра работало… Нашли вот в боцманской выгородке… Подкидыш, значит.

— Чей грех? — поинтересовался командир, стараясь быть спокойным.

Матросы захмыкали, пряча глаза.

— Царя морского, — один за всех ответил боцман, пытаясь завернуть ребенка в чистую тельняшку. — Вот тут и записка при ем. Мамаша — черти б ее колыхали — просит, чтоб крестили Павлом и сделали, значит, из него доброго моряка.

— Младенца в сиротский приют. Впрочем, — кивнул он костлявому матросу, — как тебя?

— Нефедов, вашсокродь.

— На вот тебе «синенькую»… Свезешь в Форос на дачу приват-доцента Михайлову. Я ему записку напишу.

— Слушаюсь, вашсокродь! — радостно гаркнул Нефедов.

Юнкер флота Парковский — миловидный интеллигентного вида юноша — помогал Михайлову монтировать в центральном посту «Сирены» сложную установку, напоминавшую орган с причудливо перевитыми трубами.

— Иерозвуки издает не только штормовое море, — объяснял изобретатель своему помощнику, — но и все работающие машины. Шум судовых винтов в воде можно услышать, ну, скажем, за три мили. А иерозвуки, рождаемые вибрацией корпуса, идут на сотни миль. Значит, корабли противника можно обнаруживать еще до того, как над горизонтом покажутся их дымы. Вот этому я и буду вас учить.

— Ваше благородие…

— В неслужебное время я для вас Николай Николаевич.

— Николай Николаевич, можно ли искусственно генерировать иерозвуки? Не дожидаясь, когда разволнуется море?

— Можно. Над этим я как раз и бьюсь. Кое-что уже удалось.

— Но если удастся создать достаточно мощный иерогенератор, то… То человечество обретет могучее оружие, эдакий меч-кладенец… — развивал свою мысль Парковский.

— Да, в убийственной силе иерозвука я уже имел несчастье убедиться. Как выяснилось, он может еще и разрушать клетки головного мозга.

— Представляете, в сторону вражеской армии направляется мощная иероволна, и она глушит пульсацию сердца. У всех вражеских солдат разом останавливаются сердца. Полки, дивизии, корпуса падают замертво. Не нужны пулеметы, орудия, аэропланы!

— И когда человечество осознает гибельность такого оружия, то все войны изживут себя. На земле настанет вечный мир… Что это у вас за проводок над головой?

Парковский дернул за свисавший с подволока проводок — и на штурманский столик свалилась огромная корабельная крыса, которая тут же шмыгнула под ближайший трубопровод.

— Черт, какая мерзость! — вскричал Михайлов. — И много тут этой дряни?

— Хватает, — невозмутимо сообщил боцман Деточка. — Не лодка — плавзверинец. В ремонте стоим. Набежали, хвостатые. Житья от проклятущих нет. Никаким их ладаном не выкуришь…

— Выкурим, — пообещал Михайлов. — Достаньте мне завтра духовую трубу из оркестра. Корнет-а-пистон…

— Слушаю-с! Медную музыку страсть как обожаю!

В раструб духового инструмента командир «Сирены» вставил небольшое приспособление вроде сурдинки, подставил мундштук к губам и проиграл беззвучный пассаж. Потом вызвал боцмана и приказал:

— Отдраить на лодке все люки!

Когда его приказание было выполнено, Михайлов спустился в центральный пост и заиграл на своей бесшумной трубе. Он шел из отсека в отсек, а впереди него бежала, выскакивая в лодочные люки, перебегая по швартовым на стенку, стая черных портовых крыс. Их гнали иерозвуки, неслышимые для людей, но невыносимые для грызунов. Боцман Деточка от удивления сбил фуражку на затылок:

— Всякое видал, ваше благородие, но такую чуду — господь не привел.

— Это как в сказке Андерсена! — восхищался юнкер флота Парковский. — Помните, мальчик волшебной флейтой выгнал всех мышей из города?

Но боцман Андерсена не читал. Он насаживал на швартовы жестяные диски крысоотбойников.

Подводная лодка «Сирена» вышла в свой первый боевой поход с новым командиром. Волны захлестывали мостик, где старший лейтенант Михайлов с тщетной надеждой обозревал море в бинокль.

Сигнальщикам он сказал:

— Первому, кто обнаружит неприятеля, Георгиевский крест и от себя лично жалую сто рублей. Зрите, братцы, в оба!

Сигнальщики жаловались:

— Все глаза проглядели, ваше благородие! Хучь бы дымок где. Затаились, супостаты. В море не выходят.

Михайлов спустился в центральный пост, где юнкер Парковский прижимал к ушам слуховые трубки и вглядывался в стрелки приборов, пытаясь уловить иерозвуки судовых машин.

— Ну что, Юрий? Тихо?

— Один фон идет, Николай Николаевич.

Михайлов растер усталые глаза.