Игры судьбы - Матвеева Любовь. Страница 14

солдатик раненый: «Ну-ка, дайте посмотреть». Попросил у меня ниток, и такую прекрасную салфетку связал – вот она. Потом оказалось – это Юрий Калашников, СЫН ТОГО САМОГО ЗНАМЕНИТОГО Калашникова, что автомат изобрёл!..

Моя сестра, красавица Фёкла – помните, которая вышла замуж за хозяйского сына, родила двух детей, а потом всех лишилась и была привезена братом Фёдором в Ташкент – к тому времени с уборки фруктов из сада давно ушла, устроилась на конфетную фабрику Ахун-Бабаева. Как-то в Узбекской республике устроили партийный съезд, а для обслуживания

в буфете понадобились красивые официантки. Я уже говорила, что Фёкла была высокая, стройная, имела прекрасное лицо, её и послали в буфет. Там на неё положила глаз знаменитая певица Тамара-Ханум – ей хотелось иметь красивую костюмершу. Сама-то она на лицо некрасивая была, грубая. И взяла она мою сестру к себе, стала Фёклу Марией звать.

Случилось это ещё перед войной, а к тому времени, о котором я рассказываю, они уже весь белый свет объехали – и в Голландии были, и в Германии, и в Англии, везде. Из Норвегии мне сестра хорошую ткань привезла, из Китая – банку с чаем, из Японии – платок. Интересный случай в Чехословакии произошёл. На концерт Тамары-Ханум пришёл наш брат Павел. Он там бурильщиком работал, и не знал, что за кулисами сидит костюмершей его сестра Фёкла, уже потом это выяснилось… Тамара-Ханум была не узбечка, а армянка. Приду я сестру навестить, а Тамара Артёмовна сядет ко мне на диван, обнимет за плечи и говорит:

– Знаешь, Анечка, миленькая, скоро так будет: сидишь ты здесь, а вон там в углу ящик стоит, и мы будем кино смотреть прямо дома! Или телефон покрутишь – и будешь говорить прямо с Москвой или с братом Павлом за границей! – Тамара Артёмовна уйдёт, а я сестре: «Совсем меня за деревенскую дурочку считает, так я и поверила!». А сестра: «Нет, она правду говорит». Верю я, и не верю. А позже оказалось – правда.

В войну Ташкент был забит ранеными. Как-то пришёл состав – ну совсем некуда размещать солдатиков, решили отправить во Фрунзе. Медперсонал фронтового госпиталя на колёсах вернулся на фронт, а здесь наскоро стали формировать медсопровождение из своих – не хватает. Тогда стали набирать из спорта одиноких – а я же спортсменка была! Поехала я в сопровождении на несколько дней, а прожила там, в Киргизии, сорок лет! Как получилось? Приехали мы во Фрунзе, сдали раненых, разместили их

в бывшей типографии. Что дальше делать – ни своих, ни родных… Вдруг встречаю… Николая Павловича Киворкова, соседа нашего ташкентского! Его, профессора-биолога, пригласили в недавно образованный Киргизский мединститут в качестве замдиректора, он и взял меня к себе техничкой.

Позже, во время ежовщины, он был репрессирован, одиннадцать месяцев сидел в тюрьме, и уже Берия его выгнал. Тогда он уехал в Новосибирск, где работал корреспондентом, там и умер. А пока работаю я у него техничкой. Как-то мою пол в лаборатории, а лаборантки возятся с микроскопом. «Что за такая штука – микроскоп?» – думаю, подошла: «Дайте посмотреть!». Мне дали, и открылся для меня другой мир! Тут оказалось,

что нужно им тоненькой иголкой разрезать пополам москита, а у них это никак не получалось, ведь москит меньше комара.

– Давайте я попробую, – предлагаю им, и попробовала. Получилось с первого раза! Руки прядильщицы и вышивальщицы приспособлены к точным, мелким движениям, лаборантки глазам не поверили. Дали другого москита, ещё… Всех разрезаю точно пополам, как по линейке, идеально!

Тут заходит профессор кафедры биологии Ида Адольфовна Тарвит:

– Что это – у вас новая лаборантка?

– Вы только посмотрите, что она вытворяет! – говорят ей лаборантки.

Взглянула та в микроскоп и сразу:

– Немедленно зачислить её студенткой! – а я:

– Мне хоть бы ликбез закончить…

– Неграмотная? Не может быть! Тогда будешь работать лаборанткой.

И стала я работать с мышами, с органами человека, готовить всякие наглядные препараты для студентов: вот язва желудка, вот рак лёгких, а вот киста… Обработаешь как надо, зафиксируешь, зальёшь формалином. Вредная работа, но интересная, только вот платили мало… Сижу я как-то во дворе, вяжу да жалуюсь дворничихе:

– Никак не могу я встать на ноги, приодеться как надо. Вязать-то я вяжу от доброй души то тому, то другому, а никто за это и копеечки не даёт! – а она:

– Я тебе помогу! Тут одна женщина уезжает, а чтобы её не обокрали, надо у них днём дома сидеть, сторожить – хоть вяжи, хоть вышивай… – а на работу в институт я ходила в то время с пяти до десяти вечера. Познакомилась я с семьёй Браунов, неделю я с хозяйкой Верой Владимировной побыла, и уехала она в Ленинград на полгода на переподготовку, там у них и дочь-студентка училась. Оставила на меня Вера Владимировна квартиру, мужа, двух детей-близнецов – они в пятом классе учились, какое там вязанье! Квартира запущенная – стала я отстирывать бельё, белить стены, потолки, мыть окна, протирать мебель, чистить кастрюли. Хрусталь, сервизы, китайские вазы – всё засверкало!

Как-то вынесла одежду из шкафа на улицу проветрить, выхлопать, а из хозяйского костюма деньги вылетели. Посчитала – пятьсот рублей! В месяц тогда я получала от тридцати до семидесяти рублей. Видно, что хозяева про эти деньги давно забыли… Отдать – не отдать?.. Захожу я в дом, вся семья за стол села, кушать стали, ещё какой-то чужой мальчик в гостях был, тоже сидит со всеми. Я в шутку говорю:

– Кто что потерял, чур, пополам! – дети давай соображать, что потеряли, отец смеётся, на них смотрит. Я к нему:

– Александр Абрамович, а вы ничего не потеряли?

– Нет, – улыбается. Тогда я положила деньги на стол, он вспомнил:

– А-а, это я партвзносы хотел заплатить… Ну что ж, разговоры наши, а деньги ваши, вы отныне с доверием вошли к нам в дом! – и опустил свою руку на мою, чтобы я не снимала её с денег. Я не отказалась. С тех пор уже никогда не сомневалась, что надо во всех случаях поступать честно! И с тех пор стала ещё лучше работать на хозяев, со всей душой.

У них была собака, которой ноги никогда не мыли, а она лазала везде – диваны, кресла, одеяла, покрывала, всё было замызганное. Отчистила я диваны, кресла, стулья, отстирала покрывала, отбелила простыни. А что делать с ватными одеялами? Я предложила заказать новые, хозяин не

Возражал, только спросил: «Сколько денег надо?». Купила я новой ткани, ваты и отдала киргизке, соседке, которая этим занималась. Она так красиво простежила их! Постельное бельё хозяин менял сам. Только подаёт мне

узелок с грязным, а я ему – чистые, накрахмаленные. Он меня каждый раз благодарит. Дети стали выглядеть аккуратно, собаке отвели место…

Приехала хозяйка – глазам не поверила. Решила, что по ошибке в чужую квартиру зашла. Подарила она мне большой набор кастрюль, а сверху – чайник. Себе, наверное, привезла. Предложили мне остаться, стали мне платить в месяц сто рублей и ещё дополнительно – в два раза больше, чем я получала на работе. Кажется, вазу переставь – и за это заплатят, хорошие люди! Помогли они мне шубу купить – я её до сих пор храню, встала я на ноги! У себя дома всё завела, приоделась, стала в отпуска ездить – везде побывала. Только один раз попала я впросак.

Мне разрешалось в квартире делать всё, кроме одного: трогать книги. В кабинете профессора вся стена была заставлена учебниками и всякими томами. Как-то хозяева уехали на Иссык-Куль отдыхать, я решила воспользоваться их отсутствием, побелить потолки. Залезла на лесенку, взглянула сверху на книжные полки – а они чёрные от пыли! И книги все в пыли, не выдержала я. Стала накладывать их в детскую ванночку и выносить во двор, все выхлопала, протёрла, расставила, любуюсь. Чудо как хорошо стало: чёрные корешки – с чёрными, синие – с синими, красные – с красными.

Приехали хозяева. Вошёл Александр Абрамович и ахнул:

– Что ты наделала? Как же я теперь нужную литературу искать буду?

– Всё на месте, – успокаиваю я его, не поняла его горя, ведь я так и осталась неграмотной, ни одного класса не закончила! Как-то получаю телеграмму: «Ваша сестра тяжёлом состоянии, выезжайте». Поехала я в Ташкент. Сестра Фёкла-Мария уже на пенсии была. Загорелось у неё как-то масло на плите в сковородке, она хотела фартуком прихватить сковороду, снять с плиты – загорелись фартук, платье. Она выскочила с кухни в общий коридор – никого нет. Там даже ведро с водой стояло, собирались пол мыть. Но она ничего не видит, растерялась, бегает туда-сюда вся в пламени, потом упала вверх лицом, кричит. Тут люди прибежали, потушили огонь, увезли в больницу. Когда я приехала, она лежит, как космонавт, вся в бинтах, а лицо зелёнкой намазано.