Остров пропавших девушек - Марвуд Алекс. Страница 6

Мерседес не может удержаться от соблазна. Когда экипаж подъезжает ближе, она украдкой бросает на него взгляд сквозь челку.

Пять лиц, белых как снег, старых, как сам замок, и высокомерных, как завоеватели-корсары, смотрят только друг на друга. Для их утомленных взоров этот прекрасный остров с его зеленью и золотом, с алыми маками, лазурным небом и горами, за вершины которых цепляются облака, не представляет никакого интереса.

«Вампиры», — думает она и ежится, несмотря на теплое солнце. Живут так долго, что им в принципе ничего не может быть внове.

Мерседес торопливо опускает глаза.

Когда очередь медленно движется вперед, Ларисса постоянно тычет ей пальцем в спину. Еще пара шагов, и станет видно лицо герцога. Пока же их взорам открыт только огромный дубовый гроб, выстроганный из трех деревьев, специально посаженных для этой цели давно забытыми поколениями. «Как они были уверены, — думает она, — что их род будет жить тысячу лет. А наследников у нового герцога нет. Даже представить невозможно, что еще при ее жизни все может закончиться».

От скуки Мерседес поднимает глаза на портреты маслом. На них суровые мужчины, черты которых с годами слегка менялись. Откуда они все родом? С орлиными носами и красивые той красотой, какую редко встретишь у их арендаторов. Высокие скулы, ясные карие глаза, благородные римские носы. Как странно… Словно Ла Кастеллана ни для кого из них не была родиной.

Теперь ей в спину тычет Серджио, после чего она выныривает из мира грез и делает шаг вперед.

Когда в поле зрения Донателлы попадает безжизненное восковое старческое лицо, она начинает неловко переминаться с ноги на ногу. Ее влечет только жизнь, а смерть настолько выводит из равновесия, что ее, как правило, не водят смотреть на гробы. Но не сегодня. Отказ выразить последнюю дань уважения стал бы пощечиной наследнику, пусть даже его здесь и нет.

Девочка вдруг поворачивается, прячет лицо на материнской груди и бормочет:

— Хочу уйти, хочу уйти, хочу уйти.

Ларисса замирает на месте. Скандал. Она выставила их на посмешище. Привлекла внимание. Сколько они ее ни учили, сколько ни потратили сил, теперь на них все равно все смотрят.

— Не дури, Донателла, — рычит отец.

— Пожалуйста. — У девочки срывается голос. Из глаз вот-вот брызнут слезы.

Ларисса хватает дочь за плечи и отталкивает.

— Прекрати. Прекрати, слышишь? Сейчас же!

— Я не могу!

Тихий неровный гул голосов вокруг начисто смолкает. Женщины хмурят брови. Всегда женщины. Ларисса и Серджио пристыженно опускают головы. Мерседес слышит, как по всему помещению растекается шепот. Кто это? Кто-кто, дочь Делиа, конечно же. Это у которых ресторан? Они не могут контролировать собственного ребенка? Да как им не стыдно!

Серджио бьет дочь по щеке. Показательная пощечина, но от этого не менее искренняя. Видите, каков я? Глава семьи, держу своих женщин в узде, как и положено мужчине.

— Соберись! — рявкает он.

От испуга голос Донателлы прерывается икотой. Тянущаяся к двустворчатой двери вереница одобрительно вздыхает и шаркает ногами. Девочкам не положено позорить семью. Все об этом знают. Приятно видеть, как отец проявляет авторитет, хотя и с опозданием.

Донателла прижимает руку к лицу. Смиренно идет вперед, как ей и положено.

Дверь зала для приемов открывается, в нее выходит охранник замка и преграждает им путь. На миг до слуха Мерседес доносится гул подвыпивших голосов, но тут же смолкает, когда створки закрываются.

«Значит, у них там пирушка, — думает она, — а мы здесь и без герцога».

Из пьяного гула выплывают три человека. Мужчина, огромный и грузный, в темно-сером костюме и с густой шевелюрой волос, таких же черных, как и его узкий галстук. Красивая меланхоличная женщина с белокурыми шелковистыми волосами и, судя по виду, разбитым сердцем. И девочка, примерно ровесница Мерседес, крепко сбитая и неприметная, с густыми, как у отца, бровями, в белых носочках и такой короткой юбке, что ряды solteronas не могут сдержать сиплого вздоха. Белые носки и черные босоножки в месте скорби! Да к тому же еще и идет вприпрыжку, будто этот замок принадлежит ей!

Мерседес чувствует в душе укол какого-то странного восхищения. Подумать только! Быть настолько уверенной в себе, что правила не имеют значения! Мерседес видела их в гавани. Пассажиры яхты. Она у них точно такая же, как у всех остальных: большая, белая, с острым носом. Женщина постоянно стоит на палубе, трагичное лицо смотрит вниз, в руках стакан с чем-то янтарным и звенящими кубиками льда. Такая женщина есть на каждом корабле, как резная фигура, как те, что в старину крепили на нос парусников, только живая. Ну, или почти. Что у них за яхта? Они ведь все на одно лицо. Мерседес пытается вспомнить написанное на борту название. Какая-то принцесса. Как же там было? Принцесса…

— Татьяна! — звенит мужской голос. — Не торопись!

Девочка останавливается и поворачивается.

— Не отходи от нас далеко, — говорит он и протягивает руку.

Она все так же вприпрыжку возвращается и берет ее.

— Хорошая девочка. — В его голосе ласковое одобрение, будто он говорит не с человеком, а с лошадью.

Девочка широко улыбается ему. Меланхоличная дама бросает на них взгляд, и в ее чертах на миг проглядывает что-то очень неприятное. «Зависть? — гадает Мерседес. — Ненависть? Отвращение?» Она не знает. Уже в следующее мгновение лицо незнакомки принимает свой обычный вид, и на нем больше не отражается ничего, кроме печали.

«Она единственная, кому есть какое-то дело до герцога», — приходит Мерседес в голову мысль.

Остальные даже не думают печалиться.

— Кто это? — тихонько, почти не размыкая губ, спрашивает Донателла. Похоже, она уже забыла и о перенесенном унижении, и о страхе перед покойником.

— Откуда мне знать, — тоже шепотом отвечает ей Серджио.

Ларисса поджимает губы, затем шепчет:

— Это друг нового герцога. Из Лондона. У них общий бизнес.

Серджио окидывает ее скептическим взглядом и говорит:

— Ты же говорила, что молодой герцог в Нью-Йорке.

— Да какая разница! — цыкает она. — Лондон, Нью-Йорк, главное, что не здесь, правда?

— Но откуда тебе это известно? — спрашивает он.

— Я умею слушать, Серджио, — отвечает она, глядя перед собой, — просто я умею слушать.

Тост за герцога они поднимают бокалами с пепси-колой.

Половине жителей городка Кастеллана пришла в голову одна и та же мысль, и на Храмовой равнине, несмотря на печальный повод, теперь царит чуть ли не праздничная атмосфера. И хотя толпа соседей и друзей означает, что ей не удается выпить больше крохотного глоточка этого особенного напитка, прежде чем бутылку выхватывают из рук и передают дальше, Мерседес особо не возражает. Родители настолько увлеклись демонстрацией своего богатства, предлагая всем напиток, привезенный из самой Америки, что перестали обращать на нее внимание. А невнимательные родители, по ее мнению, лучшая версия родителей. И не только по ее мнению, а по мнению всех детей в принципе.

Плотно сжав коленки, она сидит под оливковыми деревьями, чахлыми на этих морских утесах, и вежливо улыбается, глядя, как мама с Паулиной в компании товарок, с которыми они и так общаются каждый день, снова погружаются в бесконечный поток новостей. Кто-то опять забеременел. Чьей-то дочери надо ехать на материк, оперировать заячью губу, это обойдется в тысячу долларов. А вы видели их ткань для штор? Павлиньи перья. Помните сына, уехавшего в Австралию? Это он прислал. Как мило, что на другом конце света он не забыл мамочку. А разве павлиньи перья не дурной знак? Да, но она говорит, что ей наплевать!

Все ахают. Только дурак искушает судьбу.

Мерседес клонит в сон — от всех этих женских пересудов с ней такое часто бывает. Скука взрослой жизни, ограниченность их мира. Мужчины собрались у подножия утеса. Появляется бутылка граппы — как всегда на похоронах. На свадьбах. В дни государственных и церковных праздников. После ужина. Когда приходят гости. Когда достигаются договоренности и разрешаются разногласия. Чтобы скрепить дружбу. Чтобы убить время. Вот как обстоят дела. И так было всегда.