Охотник - Френч Тана. Страница 10

— Пойдем, — вдруг произносит Кел, поворачиваясь к ней и протягивая руку. Лена думает, что он хочет в дом, но когда она подает ему руку и позволяет извлечь себя из кресла-качалки, он ведет ее вниз с крыльца, на траву. — Похоже, надо бы мне на чуток перестать совать нос не в свое дело, — говорит он. — Когда мы последний раз ночью гуляли?

Лена берет его под руку и улыбается. Драч и Нелли двигают следом, Драч скачет в высокой траве, просто резвясь, а Лена с Келом направляются к дороге, что вьется среди полей, едва видная и бледная в звездном свете. Ночные цветы источают густой медовый дух старой наливки. Дейзи приоткрывает затуманенный сном глаз, провожая их взглядом, и опять засыпает.

Хотя Кел старается не говорить этого вслух, Трей знает, что ему не нравится, если она болтается в горах по ночам. Когда она у него ужинает, он одним глазом следит за небом и велит ей отправляться домой, как только запад озаряется золотом. Тревожится, что она свалится в канаву и поранится, или сойдет с тропы и ее затянет в болото, или нарвется на кого-то из той россыпи одиночек, что живут высоко в горах, о ком судачат, что они полудикие. Трей все это не беспокоит. Она провела на горе всю жизнь, а это значит, что ее тело знает гору эту лучше, чем даже ум, малейшей неожиданной перемены в ощущениях от почвы под ногами или от ее уклона хватит, чтобы предупредить Трей о неладном. Мужчины с гор знают ее с младенчества и иногда дают ей фунт-другой, чтоб купила им того-сего у Норин в лавке или отнесла немного яиц или бутылку потина соседу в миле-двух выше по дороге. Трей подумывает примкнуть к ним, когда вырастет.

Она провела последние несколько часов на горном склоне, дожидаясь, когда отец более-менее наверняка уляжется или уйдет в деревню в паб «Шон Ог» [7]. Трей хорошо умеет ждать. Сидит, опершись спиной о каменную изгородь, в тени ее, чешет Банджо за ушами. У нее есть карманный фонарик, но ей нравится и незримость, и ощущение власти, какие возникают, когда она им не пользуется. Ночь все равно достаточно светлая — в небе полно звезд, а еще большой, близкий месяц; вниз по шершавым вересковым и осоковым склонам видно вплоть до самых полей, выбеленных лунным светом и бесформенных от теней, что отбрасывают изгороди и деревья. Здесь в воздухе витает тонкий раздерганный ветерок, но Лена одолжила Трей свою худи — слишком просторную и пахнущую тем же стиральным порошком, что и простыни. По временам с болота или от деревьев доносится резкий, потаенный хруст, но эти шумы Трей тоже не тревожат. Она сидит неподвижно и смотрит, не появится ли заяц или лиса, но какие бы звери там ни возились, они чуют Банджо и держатся подальше. Несколько раз, до того, как у нее завелся Банджо, она видела, как зайцы танцуют.

Когда свет в фермерских домах внизу, мерцая, гаснет, Трей идет домой. Передняя часть дома темна, но сзади струится дымка желтого света: кто-то все еще не спит. Трей толкает калитку, Банджо напрягается и тихо предупреждающе взлаивает. Трей замирает, готовая бежать.

— Придержи собак, — произносит голос неподалеку, легкий и веселый. — Я безвредный.

Тень отлепляется от древесного ствола и лениво двигается к Трей.

— Ты глянь, какая ночь, — говорит отец. — Роскошь, да и только, а?

— Мамка знает, где я была, — говорит Трей.

— Знаю, а то. Сказала, ты у Лены Дунн старую кровать вощила. Молодец, что помогаешь ей. — Джонни глубоко вздыхает, чуть улыбается вверх звездам. — Ты понюхай этот воздух. Бог мой, ничего не найти во всем Лондоне, что сравнилось бы с этим запахом.

— Ну, — говорит Трей, кому воздух пахнет тем же, чем и всегда. Направляется к дому.

— Ай, иди сюда, — зовет отец ей в спину. — Не упускать же такую ночь. Побудем тут чуток. Аланна все не засыпает — перевозбудилась вроде как. Пусть мамка твоя ее укладывает спокойно. — Он движением головы подзывает Трей к себе, а сам устраивается поудобнее, уложив руки на запертые металлические ворота. Отец Трей любит устроиться поудобнее, и он это умеет — где бы ни был, везде смотрится так, будто он тут местный.

Трей помнит, что Кел сказал насчет того, чтоб не бесить отца. Она это считает дурью и знает, что Кел прав, — и то и другое разом. Подходит, встает у ворот в паре шагов от отца, руки в карманах худи.

— Я скучал по мамке твоей, — говорит Джонни. — Она все еще красивая женщина — ты, может, слишком мала, чтоб такое понимать, но это правда. Мне с ней очень повезло. Повезло, что она меня прождала все это время и не удрала с каким-нибудь хлыщом из тех, которые от двери до двери безделками торгуют.

Трей не в силах вообразить, что у мамки взялись бы силы удрать с кем бы то ни было, и уж точно никто никогда не объявляется у их двери. Она забыла отцов запах — сигареты, мыло, лосьон после бритья с какой-то духмяной пряностью. Банджо тоже улавливает это и поглядывает на Трей, ожидая подсказок, в какую категорию этот запах определить.

— Сидеть, — говорит ему Трей.

— Обалдеваю я от твоего роста, — говорит, улыбаясь ей, отец. — Когда тебя последний раз видел, была-то малявочка, от своей тени бегала, вот как есть. А теперь гляньте только: чуть ли не взрослая, работаешь, во всякие дома вхожа по всей округе. Я б сказал, ты половину народа тут знаешь лучше моего. Со всеми ладишь?

— Лена что надо, — говорит Трей. Чует, что он чего-то от нее хочет, но не понимает, что именно.

— Ай, ну да. Лена шикарная. И я тут заглянул к другу твоему Келу Хуперу. Прикинул, раз уж ты к нему ходишь, я должен чуток познакомиться. Убедиться, что он нормальный.

Трей насквозь холодеет от гнева. Он это произносит так, будто оказал ей услугу. Нет у него никакого права даже приближаться к Келу. Трей чувствует себя так, будто он ей руку в рот засунул.

— Похоже, годный он парниша. Даром что полицейский. — Джонни похохатывает. — Есусе, мой ребенок околачивается у гарды. Поди ж ты, а?

Трей помалкивает. Отец ей улыбается.

— Небось дотошный хрен, а? Вечно вопросы задает? «Где ты была в ночь на пятнадцатое?»

— Не-а, — отвечает Трей.

— Я б решил, тут вся округа по струнке ходит. Коли поймает ребяток за потином, спаси небеси, всех отволочет к гардам в городок, они и глазом моргнуть не успеют.

— Кел пьет потин, — говорит Трей. — Иногда. — Подумывает двинуть отцу по физиономии или удрать и переночевать в какой-нибудь развалюхе на горе. Пару лет назад она бы, может, проделала и то и другое. А сейчас просто стоит, сжав кулаки в Лениной худи. Гнев в ней слишком плотен и сложен, не найти ему выход.

— Ну уже что-то, по-любому, — с веселым удивлением говорит ее отец. — Не может он быть совсем уж паршивцем, раз с питьем Малахи Дуайера управляется. Надо бы как-нибудь притащить к нему чуток, устроить с того вечер.

Трей помалкивает. Пусть только попробует — она возьмет Келово ружье и отстрелит отцу ступню его блядскую, поглядим тогда, как он к Келу с горки спустится.

Джонни проводит рукой по волосам.

— Не разговариваешь со мной? — спрашивает горестно.

— Сказать нечего, — отвечает она.

Джонни смеется.

— Ты всегда была тихая. Я думал, это все потому только, что ты и словечка не могла ввернуть — при Брендане-то.

Брендана нет уже больше двух лет. Его имя Трей все еще чувствует как удар в кадык.

— Если ты на меня злишься за то, что я уехал, можешь запросто так и сказать. Я на тебя не рассержусь.

Трей пожимает плечами.

Джонни вздыхает.

— Я уехал, потому что хотел как лучше для вас. Для всех для вас — и для мамки твоей. Можешь не верить, и кто ж тебя упрекнет, но хотя бы подумай чуток про это, прежде чем решать, что оно все фигня. Тут я для вас ничего не мог поделать. Сама же знаешь, эта орава жулья ведет себя так, будто Редди — говно у них на ботинках, не более того. Я не прав?

Трей опять жмет плечами. Соглашаться с ним ее не тянет, но он прав — или почти прав. Люди с ней и ее семьей в последние пару лет обходятся приятней, но скрытый тон не изменился, и приятность эта ей не нужна, даже если б она была неподдельной.