Охотник - Френч Тана. Страница 37
— Передумала, — говорит Трей. Опирается о кухонную стойку, жует хлопья.
— Давай к Лене, — говорит Шила. — Я тебя подброшу к ней на машине, чтоб тебе вещи не пришлось тащить.
— Зачем?
— Мне не нравится этот англичанин.
— Он здесь не живет.
— Я в курсе.
— Я его не боюсь.
— А зря.
— Если он что-то попытается мне сделать, — говорит Трей, — я его убью.
Шила дергает головой — один раз, коротко. Трей молчит. То, что она сказала, звучит тупо — теперь, когда уже произнесено. Утюг шипит.
— Чем отец сегодня занимается?
— Чем-то там с англичанином. Осматривают виды.
— А сегодня вечером?
— У Франси Ганнона играют в карты.
Трей насыпает себе добавку и обдумывает сказанное. Прикидывает, что Рашборо на игру к Франси вряд ли позовут. Если только не подастся в «Шон Ог» выпить пинту, будет сидеть дома один.
Шила пристраивает рубашку на плечики, цепляет их на спинку кресла. Говорит:
— Надо мне было выбрать тебе отца получше.
— Нас бы тогда не существовало, — ставит ей Трей на вид.
Шила кривится — ей весело.
— Ни одна женщина в такое не верит, — говорит она. — Уж точно ни одна мать. Мужчинам мы этого не говорим, чтобы не задевать их чувства, — они жуть какие ранимые. Но ты бы получилась точно такая же, с кем бы я тебя ни зачала. Другие волосы, может, или другие глаза, если б я пошла за чернявого. Такая вот мелочевка. Но ты была бы той же.
Встряхивает следующую рубашку, осматривает ее, растягивает там, где морщит.
— Были и другие ребята, кто меня хотели, — говорит она. — Нужно было кого-то из них для тебя брать.
Трей осмысляет сказанное и отвергает его. Большинство мужиков в городке кажутся на сторонний взгляд лучшим вариантом, чем ее отец, но она ни с кем из них ничего общего иметь не желает.
— Чего ж его-то выбрала тогда? — спрашивает.
— Очень давно было, не помню. Думала, причины есть. А может, просто хотела его.
Трей говорит:
— Могла б сказать ему, чтоб шел нахер. Когда он домой вернулся.
Шила ведет уголком утюга по воротничку. Говорит:
— Он сказал, ты ему подсобляешь.
— Ну.
— Как?
Трей пожимает плечами.
— Что б он там тебе ни наобещал, ты того не получишь.
— Я знаю. Мне от него ничего не надо.
— Ничего ты не знаешь. В курсе, где он? Золото закапывает в реку, чтоб англичанин тот нашел. Это ты знала?
— Ну, — говорит Трей. — Он это остальным при мне говорил.
За все время с тех пор, как Трей пришла в кухню, Шила поднимает голову и смотрит на дочь. От солнечного луча зрачки у нее сужаются так, что глаза сияют лишь жаркой чистой синевой.
— Дуй к Лене, — говорит она. — Представляй, что Кел Хупер — твой папка. Забудь, что этот парень тут вообще есть. Я тебя заберу, когда можно будет вернуться.
Трей говорит:
— Я хочу тут.
— Собирай вещи. Я тебя отвезу сейчас же.
— Мне пора, — говорит Трей. — Нам с Келом надо стул доделывать. — Идет к мойке, споласкивает плошку.
Шила наблюдает за ней.
— Ладно, раз так, — говорит. Вновь склоняется над утюгом. — Учись столярничать. И помни: твой отец и вполовину такого же ценного ничего тебе не даст. Ничего.
9
То, что на горе есть всякое незримое, Трей принимает как само собой разумеющееся. С этим допущением она живет сколько себя помнит, а потому сопутствующая ему кромка страха — стойкое и осознаваемое присутствие. Мужчины, живущие глубже в горах, рассказывали ей кое о чем: о белых огнях, манящих в верески по ночам, о диких тварях, похожих на мокрых насквозь выдр, что вылезают из торфяников, о рыдающих женщинах, которые, если подойти поближе, и не женщины вовсе. Трей однажды спросила Кела, верит ли он во что-то подобное.
— Не-а, — ответил тот между осторожными постукиваниями молотком по «ласточкину хвосту», — но я не дурак, чтоб отрицать такие вещи. Это не моя гора.
Сама Трей ничего такого не видела, но, оказавшись на горе ночью, чувствует, что оно там есть. За последний год-другой ощущение переменилось. Когда была помладше, Трей чувствовала, будто на нее поглядывают, но большего внимания не обращают — слишком мала, ни времени, ни внимания не заслуживает, просто одна из мелких зверушек, занятых своими делами. Теперь ум у нее плотнее, изощреннее. Трей чувствует, что теперь ее замечают.
Она сидит, опершись спиной о старую изгородь, смотрит, как закат наполняет воздух дымчатым пурпуром. К ее голени уютно привалился Банджо, уши и нос следят за тем, как густеет вечер. Внизу помаргивают окошки ферм, опрятные и желтые среди меркнущих полей. По изгибам дороги ползет одинокий автомобиль, лучи фар тянутся в пустоту. Маленький серый домик, где остановился Рашборо, стоит уединенно в тени горы, не освещен.
Что б тут ни жило, на следующей неделе Трей ожидает с этим знакомства. Часть денег, заработанных столярными заказами, она потратила на закупку припасов, чтоб хватило дней на пять, — в основном это хлеб, арахисовое масло, печенье, вода в бутылках и собачий корм. Все это вместе с парой одеял и туалетной бумагой она припрятала в заброшенном доме выше по склону. Пяти дней должно хватить, более чем. Как только она сделает то, что собирается, Рашборо уедет, едва успев манатки собрать. А когда мужики узнают, что он уехал, отец деру даст тут же. До тех пор Трей нужно не путаться у него под ногами, только и всего.
Рашборо она не доверяет, однако не видит никаких причин, зачем ему ее закладывать. Отцу — еще может быть, но не остальным мужикам. Если кто угодно другой спросит, чего это она запропала, скажет, что отец пришел домой бешеный, потому что сболтнул лишнего, а Рашборо что-то заподозрил, и она убежала, чтоб отец не спустил пар на нее, — и все это близко к истине. Трей оставит записку на постели: «Надо кое-куда уйти. Вернусь через несколько дней», чтобы мамка не волновалась.
Она даже ножик для арахисового масла не забыла. Ухмыляется, думая, до чего Кел будет гордиться тем, как она блюдет приличия, пока не вспоминает, что поделиться с ним этим не сможет.
Трей думает о Брендане. В эти дни — меньше. Впервые узнав, что с ним стряслось, — несчастный случай, сказал Кел, все в тот день шло наперекосяк, из чего вроде как следовало, будто это что-то меняет, — о брате она думала непрерывно. Часы напролет возвращалась и переделывала в уме все так, чтоб не дать ему уйти из дома в тот день, предупреждала, на что обращать внимание, шла с ним и в нужный миг кричала ему нужные слова. Она спасла его миллион раз — не потому что верила, будто на что-то повлияет, а просто чтобы взять передышку от мира, в котором Брендан мертв. Бросила она это дело, осознав, что Брендан начинает казаться тем, кого она выдумала. После она уже всегда-всегда думала о нем как о настоящем: мысленно перебирала каждое слово, выражение и движение, какие могла вспомнить, татуируя их у себя на уме и оттискивая их как можно глубже, чтобы отметины оставались четкими. Каждая болела. Даже когда Трей занималась чем-нибудь, работала с Келом или играла в футбол, то, что случилось с Бренданом, лежало у нее за грудиной холодным грузом размером с кулак, тянуло книзу.
Со временем стало полегче. Теперь Трей может заниматься своими делами, избавившись от этого груза, видеть без черноты, затмевающей часть ее поля зрения. Из-за этого она иногда чувствует себя предателем. Подумывала, не вырезать ли имя Брендана на себе, но это как-то тупо.
На горе же Трей надеется повстречаться с призраками. Ей невдомек, верит в них или нет, но если они существуют, Брендан среди них найдется. Она не знает, какой облик он примет, но никакие варианты отпугнуть ее не способны.
Летучие мыши выбираются на охоту — быстрые ловкие нырки и визг. Показываются первые звезды. Еще один автомобиль проскакивает по дороге и останавливается у домика Рашборо, теперь уже едва зримый в густеющей тьме. Через миг укатывает прочь, а в домике вспыхивает свет.
Трей расправляется и начинает спускаться по горному склону, Банджо следует вплотную за ней. Фотоаппарат у нее под застегнутым худи, чтобы руки на случай, если она споткнется, были свободны, — но Трей не споткнется.