Охотник - Френч Тана. Страница 49

Подлесок потрескивает и подергивается, все в нем следует своими привычными путями; ласка или горностай мелькает через тропу, зверь тонкий, как мазок кистью, и исчезает по другую сторону. Луна двигается, смещает тени. Кел сожалеет — с чем-то похожим на бескрайнее прозрение печали, — что Джонни не подождал годик, чтобы Кел успел залатать малой побольше трещин, пока Джонни не прискакал и не взялся все крушить.

Приближение Джонни он слышит прежде, чем видит его самого. Тупой козлина шагает в горку, напевая тихо и счастливо:

— Надоели мне услады, отдохну-ка я, пожалуй, обо мне теперь получишь из Нью-Йорка письмецо… [49]

Кел встает тихо, держится в тени дерева. Позволяет Джонни приблизиться на десять футов и выходит на тропу.

Джонни отскакивает, его заносит вбок, как спугнутого коня. Затем он узнаёт Кела и берет себя в руки.

— Бля, чувак, ты мне чуть инфаркт не устроил, — говорит он, держась за грудь, и ухитряется выдавить смешок. — Ты б поостерегся вот это вот. Другой бы врезал, если б ты его врасплох застал так-то. Ты чего тут вообще делаешь? Я думал, ты домой спать пошел.

Кел говорит:

— Ты сказал, тебе потолковать надо.

— Иисусе, чувак, студи моторы. Не вопрос жизни-смерти. Оно подождет, я тут праздновал, не в силах щекотливые беседы вести. Да и ты, коли сидишь тут, колючки на жопу собираешь в такой-то час, небось солнца словил на реке. Иди домой. Я тебе куплю завтра опохмел, и мы тогда с тобой цивилизованно и мило потолкуем.

Кел говорит:

— Я тут два часа ждал послушать, что ты сказать хочешь. Давай, говори.

Наблюдает, как Джонни меряет его взглядом и прикидывает пути отступления. Джонни не пьян, но значительно ближе к этому состоянию, чем Кел, а местность таит слишком много сюрпризов, чтобы выбрать побег, не имея при этом никакой форы.

Джонни вздыхает, проводит рукой по волосам.

— Ладно, — говорит он, мобилизуясь, чтобы потрафить настырному янки. — Расклад такой. Давай без обид — в гонца не стреляют, ага?

— Чтоб меня обидеть, надо сильно постараться, — говорит Кел.

Джонни машинально улыбается.

— Это хорошее дело, чувак. Слушай: жуть как неприятно мне это говорить, но друг мой мистер Рашборо настроен против тебя. Никаких причин не сообщает, ты ему просто с виду не нравишься. Он с тебя нервничает, говорит. Я б решил, это оттого, что ты не вписываешься в его понятие об этих местах, какое он себе в голову забрал, соображаешь? Ему подавай косматых мужиков-фермеров, от которых овечьим говном несет, да жестяные дудки, да сорок оттенков зеленого — он вот за чем приехал. А ушлый чикагский легавый типа тебя… — Джонни разводит руки ладонями вверх, — не вписывается к нему в картинку напрочь. Ты здесь не виноват, но ты ему грезу рушишь. А люди, когда им грезы рушат, делаются страсть какие дерганые.

— Ха, — говорит Кел, — знаешь что, у меня было чувство, что о таком вот примерно речь и пойдет. Я, кажись, ясновидящий.

— А то, ты ж человек бывалый, — поясняет Джонни. — Тот, кто столько всего в мире повидал, способен заметить, если кто-то против него настроен. Иногда бывает такое, без причины и повода. Но ты ж понимаешь, к чему это нас ведет, а? Если ты останешься в игре, Рашборо будет все дерганее, пока не решит в итоге: «Ай ну его, не в радость это мне больше». И уедет себе обратно в Лондон. То есть… — Бросает на Кела сожалеющий взгляд. — Надо, чтоб ты из этого всего вышел, мистер Хупер. Не с пустыми руками, давай так, на этот счет не волнуйся; сам я и ребятки — мы тебе долю сварганим из того, что нам достанется. Это страх как несправедливо, понимаю, но у нас расклад щекотливый, и тут либо так, либо упустим чувака с концами.

— Ага, — говорит Кел. — Как я уже сказал, от тебя сюрпризов никаких. Теперь моя очередь. Мути какую хочешь разводку, мне насрать. По твоим же словам, я сам не отсюда. Но Трей в это не втягивай. Ей здесь жить, когда ты и этот твой Как-там-звать-его свалите в туман.

Кел наблюдает, как Джонни подумывает, не включить ли режим негодующего папаши, — и передумывает. Выбирает вариант «растерянная невинность».

— Чувак, — уязвленно говорит он, раскидывая руки, — да ни во что я ее не втягивал. Может, надо было проверить, чтоб она не подслушивала, но откуда ж мне было знать, что она пойдет копать? Да и какой в том вред вообще? На всех хватит, зачем лишать ребенка развлеченья…

— Джонни, — говорит Кел, — я не в настроении. Ты дал малой это золото. Искать тут нечего.

— Ай боже, — говорит Джонни, в отчаянии закатывая глаза, — вечно найдется такой. Пессимист, блин. Олли Облом, так вы, янки, это называете? Давай-ка я тебе скажу, как мы поступим: я тебе верну твои фунты, чтоб тебе не переживать, что там есть, и топай себе. Так все довольны будут.

— Не-а, — говорит Кел. — У тебя тут все дела кончились. Пакуй манатки, забирай брита своего и валите.

Джонни подается в лунном свете назад, вскидывает брови.

— Ай да ну. Ты шутки мне шутишь? С моей родины меня выслать пытаешься? Во ты наглый-то, Хупер.

— Дам тебе двое суток, — говорит Кел. — Этого должно хватить, чтоб ты придумал такую байку, какая не затронет малую.

Джонни над ним смеется.

— Иисусе, чувак, ты кто такой вообще? Вито Корлеоне? Тебе тут не в Штатах, дела у нас по-другому делаются. Расслабь булки, бля. Купи себе попкорну, сядь поудобней и получай удовольствие от зрелища. Все будет шикарно. Рашборо уедет довольный, найдем мы там чего или нет…

— Джонни, — говорит Кел, — я все свое терпение в кучу собираю, но ты давай уже завязывай с херней. Не Рашборо ты тут разводишь — вы вместе разводите мужиков. Чем больше ты из них нала вытянешь, тем крепче наедут на малую, когда говно полетит на вентилятор. Поворачивай оглобли.

Джонни смотрит на него без всякого выражения. А затем исторгает краткий бессмысленный смешок. Сует руки в карманы и оборачивается оглядеть длинные неспешные волны гор на фоне звезд, не торопясь выбирает новую тактику. Когда вновь повертывается к Келу, тон его утрачивает певучее обаяние, становится сухим и деловитым.

— А иначе что, чувак? Хорош пальцы гнуть, глянь на все это минутку. А иначе что? Пойдешь к гардам и расскажешь, как вы с ребятами пытаетесь развести какого-то бедолагу туриста, да только оно не складывается? Или пойдешь к ребятам и скажешь им, что их разводят? Ты тут весь из себя такой заботишься о Терезе — а ты прикинул, каким боком ей это выйдет?

— Нет тут никаких «иначе», — говорит Кел. Ему не хватает ружья. Хочется отстрелить этому говнарьку яйца за то, что стал отцом малой, когда она заслуживает куда большего. — Времени у тебя до вечера воскресенья.

Джонни минуту смотрит на него — и вздыхает.

— Чувак, — говорит он новым голосом, попроще, — если б я мог, я б да. Верь слову. Думаешь, мне охота здесь быть? Да я б через секунду слинял, будь у меня выбор.

Впервые за все время их знакомства кажется, что он не пытается Келу заливать. Голос у него усталый и бессильный. Когда откидывает челку с глаз, морщится и переводит дух, как пацан, он смотрится так, будто хочет лечь прямо здесь на тропе и уснуть.

— Четыре автобуса в день есть, — говорит Кел. — Прямо с главной улицы. Выбирай любой.

Джонни качает головой.

— Я денег должен.

— Это твоя печаль. Не малой.

— Она хотела помочь. Я ей руки не выкручивал.

— Надо было отказаться.

Джонни вскидывает взгляд на Кела.

— Я задолжал этому Рашборо, — говорит он. Голос у него до того набряк поражением и страхом, что тяжко провисает в ночном воздухе. — А он не из таких, кому полезешь мозги крутить.

— Классно. Значит, у нас с ним все же есть что-то общее.

Джонни опять качает головой.

— Не, чувак, — говорит он. — Можешь из себя крутого корчить сколько влезет. Видал я, как этот паря прижал девчонку-малолетку и руку ей бритвой резал — ребенка, не старше Аланны моей, — пока ейный папка не расплатился.

Кел говорит не громче Джонни: