Гибель гигантов - Фоллетт Кен. Страница 40

Нужно было возвращаться на пост. Америка начинала военные действия. Но как забыть о том, что сейчас произошло? Когда был не с ней, он целыми днями мечтал о встрече. А теперь… Как ему жить без нее? Каким же странным казалось ему будущее… Но что делать?

Вошел секретарь, Гас вытер руки полотенцем и вернулся на свое рабочее место у Овального кабинета.

Через несколько секунд ему принесли телеграмму от американского консула в Веракрусе. Взглянув на нее, Гас воскликнул: «Не может быть!». В телеграмме сообщалось: «ЧЕТВЕРО НАШИХ ПОГИБЛИ ЗПТ ДВАДЦАТЬ РАНЕНО ЗПТ ВОКРУГ КОНСУЛЬСТВА ВСЮДУ СТРЕЛЬБА ТЧК»

Четверо наших, подумал с ужасом Гас, четверо славных американских парней, у которых есть матери, отцы, жены или девушки… Эта новость дала ему возможность увидеть свою беду в ее истинном свете. В конце концов, подумал он, и я, и Кэролайн живы.

Он постучал в дверь Овального кабинета и подал телеграмму Вильсону. Президент прочел ее и побледнел.

Гас внимательно смотрел на него. Что чувствовал Вудро Вильсон, зная, что они погибли из-за того решения, которое он принял ночью?

Этого не должно было случиться. Мексиканцы ведь хотели освободиться от тирании правительства, разве нет? Народ должен был встречать американцев как освободителей. В чем же они ошиблись?

Через несколько минут явились Брайан и Дэниелс, а за ними — военный министр Линдлей Гаррисон, обычно настроенный более решительно, чем Вильсон, и советник Госдепартамента Роберт Лансинг. Они остались в Овальном кабинете ждать новых сообщений.

Чувствовалось, что президент напряжен, как натянутая струна. Он был бледен, беспокоен, безостановочно ходил из угла в угол. Жаль, что он не курит, подумалось Гасу, это могло бы его хоть немного успокоить.

Все понимали, что существовала вероятность кровопролития, размышлял Гас, но когда оно произошло, реальность оказалась более жестокой, чем мы ожидали.

Время от времени передавали новые подробности, и Гас приносил их Вильсону. Все новости были плохие. Мексиканские войска оказывали сопротивление, стреляя по пехоте из форта, их поддерживали местные жители, наудачу паля по американцам с верхних этажей своих домов. В отместку американский крейсер «Прерия», бросивший якорь на внешнем рейде, развернул свои трехдюймовые пушки и ударил по городу.

Потери росли: шесть американцев убито, потом уже восемь, двенадцать — и все больше раненых. Но силы были слишком неравны, мексиканцев погибло уже больше ста.

Президент, казалось, недоумевал.

— Мы же не хотим сражаться с мексиканцами. Мы хотим помочь им, если сможем. Наша цель — служить человечеству.

Второй раз уже за день Гас чувствовал себя так, будто его отправили в нокаут. У президента и его советников были лишь добрые намерения. Как могло из этого получиться такое несчастье? Неужели действительно делать добро так трудно, когда речь идет о международных отношениях?

Из Госдепартамента пришло новое известие. Немецкий посол, Иоганн фон Бернсторф, по поручению кайзера, осведомлялся, сможет ли госсекретарь принять его завтра в девять утра. Сотрудники немецкого посольства намекнули, что фон Бернсторф уполномочен заявить протест против создания помех движению судна «Ипиранги».

— Заявить протест? Они что там, с ума посходили?

Гас сразу понял, что международное право на стороне Германии.

— Сэр, поскольку не было ни объявления войны, ни блокады, строго говоря, немцы правы.

— Что?! — Вильсон повернулся к Лансингу. — Это так?

— Мы, конечно, дважды перепроверим, — сказал советник Госдепартамента, — но я полагаю, так оно и есть. Наши действия противоречат международному праву.

— И что это значит?

— Нам придется извиниться.

— Никогда! — гневно воскликнул Вильсон.

Но извиниться все-таки пришлось.

IV

Мод Фицгерберт очень удивилась, когда поняла, что влюблена в Вальтера фон Ульриха. Впрочем, дело было не в Вальтере. Редко случалось, чтобы кто-нибудь ей хотя бы понравился. Сама она нравилась многим, особенно в первый год, когда только начала выходить в свет. Но молодых людей обычно отпугивали ее феминистские взгляды. Иные, правда, считали, что сумеют прибрать ее к рукам, — как, например, неряшливый маркиз Лоутер, который сказал Фицу, что она еще пересмотрит свои взгляды, когда встретит и полюбит сильного человека. Бедняга Лоути, ему самому очень скоро пришлось пересматривать свои собственные взгляды.

Вальтер обожал ее такой, какая она была. Все, что она делала, приводило его в восхищение. Если она выступала в поддержку радикальных взглядов, ее доводы его впечатляли; когда общество приходило в ужас оттого, что она помогает незамужним женщинам с детьми, — он ею восторгался; и ему нравилось, как она выглядела в самых вызывающих модных нарядах.

Мод были скучны богатые англичане из высшего света, считавшие привычный уклад жизни вполне приемлемым. Вальтер был другим. Несмотря на то что был из консервативной семьи, сам он, как ни странно, придерживался радикальных взглядов. Мод видела его, сидя во втором ряду ложи брата, — он сидел в партере с небольшой группой сотрудников немецкого посольства. По внешности нельзя было заподозрить, что у него взгляды бунтовщика: волосы тщательно расчесаны, усы подстрижены, вечерний костюм превосходно сидит. Его осанка всегда оставалась прямой, а плечи расправленными. Он сосредоточенно смотрел на сцену, где Дон-Жуан, которого обвиняли в попытке изнасиловать деревенскую девушку, нагло заявлял, что поймал за этим проступком своего слугу Лепорелло.

На самом деле, раздумывала Мод, глядя на Вальтера, слово «бунтовщик» ему не подходит. Склонный к непредвзятым суждениям, в некоторых вопросах он разделял общепринятые взгляды. Он гордился великими музыкальными традициями германоговорящих стран, его раздражали пресыщенные лондонские зрители — они опаздывали, болтали с друзьями во время действия и рано уезжали. Сейчас он был бы недоволен тем, что Фиц обсуждает со своим приятелем Бингом достоинства оперной дивы, а Би беседует с герцогиней Суссекской об ателье мадам Люсиль на Ганновер-сквер, где они заказывают платья. Мод даже знала, что Вальтер сказал бы: «Они слушают оперу, только пока подыскивают новую тему для разговора!»

Мод была с ним согласна, но они оставались в меньшинстве. Для лондонского высшего общества опера была очередным поводом продемонстрировать наряды и драгоценности. И все же к концу первого акта, когда Дон-Жуан угрожал убить Лепорелло, а оркестр на барабанах и контрабасах воспроизвел бурю, замолчали даже они. Затем Дон-Жуан, — как всегда беззаботно — отпустил Лепорелло, и, несмотря на все попытки его остановить, весело сбежал, после чего занавес закрылся.

Вальтер тут же встал, глядя на их ложу, и помахал рукой. Фиц помахал в ответ.

— Это фон Ульрих, — сказал он Бингу. — Какой у этих немцев самодовольный вид! Еще бы, американцы в Мексике сели в лужу.

Бинг, кудрявый язвительный плейбой, имел отдаленные родственные связи с королевской фамилией. Он мало знал о том, что происходит в мире, его любимым развлечением были карты и выпивка — во всех европейских столицах. Он озадаченно нахмурился и спросил:

— А какое немцам дело до Мексики?

— Хороший вопрос, — ответил Фиц. — Если они и думают, что смогут отхватить колонии в Южной Америке, то это самообольщение. Соединенные Штаты никогда этого не допустят.

Мод вышла из ложи и спустилась по главной лестнице, кивая и улыбаясь знакомым. Половину присутствующих она знала: лондонское высшее общество — довольно узкий круг дальних родственников. На лестничной площадке, застеленной красным ковром, она обошла небольшую группу, окружившую изящного франта, — это был Дэвид Ллойд Джордж, министр финансов.

— Добрый вечер, леди Мод, — обратился он к ней, и в его ярко-голубых глазах зажегся огонек, появлявшийся всякий раз, когда он говорил с красивой женщиной. — Я слышал, ваш прием удался на славу. — У него был акцент Северного Уэльса, чуть в нос и не такой мелодичный, как у жителей Южного Уэльса. — Но как ужасна трагедия в Эйбрауэнской шахте!