Довлатов — добрый мой приятель - Штерн Людмила. Страница 20

— У меня есть луковица, — обрадовался Зандукели, — держи. Я захватил ее на случай, если меня арестуют.

— Будь здоров, Рабинович Григорий! — сказали они, допивая…

Два недели так быстро промчались. Закончился отпуск. В нашем промышленном городе — тесно и сыро. Завтра в одном ЦКБ инженер Бокучава склонится над кульманом. Ее загорелыми руками будут любоваться молодые, а также немолодые сослуживцы.

Натэлла шла вдоль перрона. Остался, наконец, позади стук колес и запах вокзальной гари. Забыта насыпь, бегущая под окнами. Забыты темные избы. Забыты босоногие ребятишки, которые смотрели поезду вслед.

Девушка исчезла в толпе, а я упрямо шел за ней. Я шел, хотя давно потерял Бокучаву Натэллу из виду. Я шел, ибо принадлежу к великому сословию мужчин. Я знаю, что грубый, слепой, неопрятный, расчетливый, мнительный, толстый, циничный — буду идти до конца. Я горжусь неотъемлемым правом смотреть тебе вслед. А улыбку твою я считаю удачей.

Довлатов видел Натэллу Бокучаву один раз в жизни. Рассказ о себе она впервые прочла два года спустя после его смерти.

Глава шестая

Алкогольная сюита

О своей литературной юности в «Невидимой книге» Довлатов пишет: «Ну и конечно же, здесь царил вечный спутник российского литератора — алкоголь. Пили много, без разбора, до самозабвения и галлюцинаций».

Это смотря какие литераторы. Вовсе не все пили до галлюцинаций. Такие литераторы, как Бродский, Рейн, Найман, Гордин и Ефимов, конечно же, любили кирнуть, но никто из них не погружался в длительные запои. То же самое можно сказать о моем муже Вите и его друзьях. Поэтому модус вивенди литературных и ученых алкоголиков был мне неведом, пока в середине шестидесятых в нашем доме не появилось двое серьезно пьющих друзей: молодой прозаик Сергей Довлатов и молодой ученый Юрий Дергунов.

Дергунов прозы не писал, но утверждал, что имеет прямое отношение к литературе, являясь поклонником Довлатова. Не исключено, что во время их совместных запоев и самозабвение, и галлюцинации имели место. Меня же всегда забавлял контраст в настроении и поведении наших героев под алкогольными парусами.

Юра Дергунов был коллегой и другом моего мужа Вити. Даже диссертации они защитили в один и тот же день. Почти такой же высокий, как Довлатов, но не тяжеловесный, а тонкий и легкий, он обладал необычайной природной грацией. Любой москвошвеевский пиджак сидел на нем превосходно, изящные руки были предназначены для лайковых перчаток лимонного цвета. Правда, я в жизни не встретила ни одного мужчины в лимонных лайковых перчатках. Зато я отлично помню папин рассказ, как в десятилетнем возрасте он сидел со своим отцом в кафе на Невском, и туда вошел граф Феликс Юсупов в желтых лайковых перчатках. Он купил кусочек рокфора и удалился. Мой маленький папа огорчился, что не успел его разглядеть. Но, к счастью, граф забыл на прилавке свои перчатки и вернулся за ними. Папа утверждал, что граф Юсупов, натягивающий лимонного цвета перчатки, запомнился ему как эталон элегантности.

Однако вернемся к Юре Дергунову. С русыми вьющимися волосами, римским носом и словно по лекалу очерченным ртом, Юра — одень его в бархатный камзол, алый плащ и шляпу с пером, — сошел бы за принца Альберта из «Жизели» или Зигфрида из «Лебединого озера». А выполненный в мраморе, возможно, напоминал бы римского императора. Голову он держал чуть набок, словно прислушиваясь к звукам своего внутреннего мира. Серые, как Балтийское море, глаза, смотрели на мир с выражением легкой, фальшивой печали. Дергунов был классическим алкоголиком. Но, в отличие от Довлатова, которого алкоголь делал агрессивным и несчастным, Юра во время запоев светился от радости. Его пьяные выходки были изобретательны и остроумны, и люди, которых они непосредственно не касались, находили их очаровательными. Няня Нуля, несравненная по части награждения наших друзей прозвищами, называла его Юрка Шкодливый.

Однажды Витя Штерн и Юра Дергунов были посланы в командировку на Волгоградский алюминиевый завод. Юра к самолету не явился. Витя улетел один и неделю батрачил за двоих, в ожидании коллеги, который запил где-то в Сосновой Поляне у некой Жанночки. Вообще все Юрины барышни имели забористые китчевые имена, употребляемые исключительно с ласкательными суффиксами. Например: Эльвирочка, Агнессочка, Мальвиночка. Итак, нагулявшись у Жанночки, Дергунов вспомнил про Волгоград, приехал в аэропорт и погрузился в самолет. В Волгограде у трапа стояла черная Волга с блондинкой.

— Ар ю мистер Бродхау? – спросила блондинка, будучи переводчицей Интуриста (как сказал бы Бродский, Дергунов легко канал за иностранца).

— Йес, оф корс, — ответствовал Юра, направив в барышню струю алкогольного пара.

— Ни хрена себе, британец в стельку, — сказала по-русски блондинка, — не только наши заливают.

— Уелком ту Волгоград! Нау ай уил тэйк ю ту ер хотел. Ю рефреш еселф зээр энд ин ан аур уи уилл го ту зе симпозиум (Сейчас я отвезу вас в отель. Там вы освежитесь, а через час мы поедем на симпозиум).

Она подвела Дергунова к блестящей «Волге», и они покатили в интуристовский отель для избранных иностранцев, где его вкусно и обильно накормили. Судьба настоящего мистера Бродхау осталась Юре неизвестной. Вполне возможно, он тоже опоздал на самолет по причине загула.

Вытерев крахмальной салфеткой остатки севрюги со своего мужественного подбородка, отрезвевший Дергунов поцеловал руку переводчице и на прекрасном русском языке информировал девицу, что никакого симпозиума в его планах не значится и попросил отвезти его на алюминиевый завод. «И если вечером вы свободны, мы можем вместе пообедать. А дальше… Как сложится».

Сложилось так, что Дергунова отвезли в отделение милиции, где он и протомился пятнадцать суток. Вернулись они в Ленинград вместе с Витей. Благодаря Юриному обаянию обошлось без письма милиции в институт.

Однажды, исчерпав все алкогольные ресурсы, Довлатов с Дергуновым оказались в половине третьего ночи на Васильевском острове в ситуации острой недопитости и тотального безденежья. И Юре пришла в голову мысль поживиться у папани, благо они оказались недалеко от его дома. Дергунов-старший, доктор исторических наук, отсидел положенные восемнадцать лет и, вернувшись в Ленинград, некоторое время преподавал в институте иностранных языков, где, по выражению сына, надыбал аспирантку Веронику, Юрину ровесницу. Преподавание и молодая жена оказались непосильной нагрузкой для Дергунова-старшего. Он вышел на пенсию и пописывал в стол свои мемуары.

Итак, Дергунов с Довлатовым решили заглянуть к Дергунову-папе. Ключ от квартиры у Юры имелся, важно было лишь проникнуть в дом тихо, не потревожив отца и мачеху. В передней Дергунов долго шарил в поисках выключателя, пока не сшиб прислоненную к стене стремянку. Сергей, пытаясь водрузить ее на место, двинул по хрустальной люстре. Раздался грохот и звон разбитого стекла. Отец, накаченный снотворным, не проснулся, но Вероника в розовом пеньюаре, как фея, материализовалась в дверях спальни, сладко потягиваясь и улыбаясь. На лице — ни удивления, ни гнева. Возможно, ночной визит пасынка вовсе не был такой уж неожиданностью. Сергей, стремительно трезвея, начал извиняться, но Вероника промурлыкала «что вы, я рада» и, потрепав Юру по щеке, пригласила друзей в кухню. Из холодильника возникла непочатая бутылка водки, польская колбаса и банка сайры. Завязалась интеллектуальная беседа. Через полчаса Вероника оказалась у пасынка на коленях. В тот момент, когда она стала расстегивать его рубашку, Дергунов встрепенулся. Время от времени он вспоминал кодексы высоких моральных правил. Спустив мачеху с колен, он ухватил ее за нос и отвел в спальню к отцу. После чего молодые люди удалились с остатками водки.

— Он безгрешен и свят, — восхищался Довлатов целомудрием Дергунова, подвергая сомнению свою стойкость, окажись он на Юркином месте.

Но Монбланом алкогольных Юриных подвигов была его женитьба. Даже сейчас, тридцать с чем-то лет спустя, некие ее аспекты остаются загадочными и абсолютно необъяснимыми. Этот эпизод достоин отдельной новеллы.