Властелин колецДве твердыни - Толкин Джон Рональд Руэл. Страница 15

– Глотнем хотя бы воды, – сказал Пин. – А то у меня глотка совсем пересохла.

Он спустился к воде по извилистому толстому корню, присел и зачерпнул пригоршню. Вода струилась чистая и студеная, он никак не мог нахлебаться. Мерри рядом с ним – тоже. Питье освежило их, и на сердце полегчало; они посидели на берегу, омывая речной водой измученные ноги и поглядывая на молчаливые деревья, ряд за рядом возвышавшиеся над ними, тонувшие в сером сумраке.

– Заблудиться-то пока не успел? – спросил Пин, прислонившись спиной к могучему стволу. – А то смотри, пойдем обратно по течению и выйдем, где вошли.

– Оно бы можно, – сказал Мерри, – да на ноги плоха надежда, а тут еще и дышать нечем.

– Да, тускловато здесь и малость затхловато, – подтвердил Пин. – Мне, знаешь, припоминаются заброшенные палаты Старинной норы Кролов – ну, в смиалах. Дворец дворцом, запущенный только, мебель там отродясь не двигали, как стояла, так и стоит. Говорят, будто жил там сам Старый Крол, жил и жил, дряхлел вместе с палатами, а потом умер – и никто туда ни ногой вот уже лет сто. Старик мне доводится прапрадедушкой; дела, сам понимаешь, давние. Но с этим лесом сравнить – так вчера это было! Ты только посмотри на лишайник: всюду вырос, все оплел, висит-качается, точно бородой трясет. Деревья тоже, глянь, в сухой листве: листопадов для них словно и не бывало! Не прибрано, в общем. Вот уж не знаю, какая здесь может быть весна, а тем более весенняя уборка.

– Однако же солнце сюда порой заглядывает, – заметил Мерри. – Помнишь, Бильбо расписывал Лихолесье – так здесь вовсе совсем даже не то. Там все черно и гадко, там всякая мразь ютится. А здесь тускло, глухо и одни деревья. Зверья никакого нет, зверье здесь жить не станет, им здесь не житье.

– И хоббитам не житье, – согласился Пин. – Взять хоть меня, – мне и идти через Фангорн ох как неохота. Идти миль сто, а есть нечего. Запас у нас как, имеется?

– Имеется, только пустяковый, – сказал Мерри. – Побежали-то мы как дураки, с пачкой-другой путлибов в карманах. Остальной припас в лодках остался.

Они проверили, сколько у них было эльфийских галет: крошево, дней на пять, да и то впроголодь.

– И ни тебе одеяльца, – вздохнул Мерри. – Ох и озябнем мы нынче ночью, куда бы нас ни понесло.

– Впору подумать, куда нас понесет, – заявил Пин. – Утро уж, поди, разгорается.

Лес впереди вдруг просиял золотистым светом: где-то, должно быть, лучи просквозили древесный шатер.

– Ишь ты! – сказал Мерри. – Пока мы тут с тобой торчали, солнце, наверно, пряталось за облаком, а теперь вот выглянуло. А может, взошло так высоко, что ему листва и ветки не помеха. Вот оно где сквозит – пойдем-ка поглядим!

Неблизко оно сквозило, пришлось попотеть: склон стал чуть ли не круче прежнего и уж куда каменистей. А свет разливался, и вскоре навис над ними скалистый откос: то ли обрез холма, то ли скос длинного отрога дальних гор. Он был голый – ни деревца, – и солнце вовсю искрилось на каменном сломе. Лес у подножия распростер ветви, точно согреваясь. Только что все казалось серым и тусклым, а тут проблеснуло густо-коричневое, и чернопятнистые стволы засверкали, залоснились, словно зверьи шкуры. Понизу они отливали зеленью под цвет юной травы: ранняя весна, не во сне ли увиденная, оставила им свой блеск.

Откос, однако, был вроде лестницы, грубой и неровной, образовавшейся, должно быть, по милости погоды, услужливо выветривавшей камень. Высоко-высоко, почти вровень с древесными вершинами, тянулся широкий уступ, по краям обросший жесткими травами, а на нем стояло одинокое дерево – обрубок с двумя склоненными ветвями, ни дать ни взять какой-то корявый человечище: выбрался и стоит, греется на солнышке.

– А ну-ка, наверх! – воскликнул Мерри. – Глотнем воздуху, а заодно и оглядимся!

Оскользаясь, карабкались они по скалистому склону. Если и правда здесь проложили лестницу, то уж точно не для них: чьи-то ноги были побольше и шагали пошире. Они очень спешили и поэтому не заметили, что их раны и порезы, ссадины и ушибы сами собой зажили и сил против прежнего прибавилось. Наконец они добрались до уступа возле того самого высокого обрубка; вскочили и обернулись спиной к взгорью, передохнули немного и поглядели на восток. Стало видно, что они прошли по лесу всего лишь три или четыре мили: судя по верхушкам деревьев, никак не больше. От опушки вздымался черный дым, крутясь и стремясь вслед за ними.

– Переменился ветер, – сказал Мерри. – Снова дует с востока. Холодно здесь.

– Да, холодно, – сказал Пин. – И вообще: вот погаснет солнце, и все снова станет серое-серое. Жалость какая! Лес прямо засверкал под солнцем в своих ветхих обносках. Мне уж даже показалось, что он мне нравится.

– Даже показалось, что Лес ему нравится, ах ты, скажите на милость! – произнес чей-то неведомый голос. – Ну-ка, ну-ка, обернитесь, дайте я на вас спереди посмотрю, а то вот вы мне прямо-таки совсем не нравитесь, сейчас не торопясь порассудим да смекнем, как с вами быть. Давайте, давайте обернемся-ка!

На плечи хоббитам легли долгопалые корявые ручищи, бережно и властно повернули их кругом и подняли к глазам четырнадцатифутового человека, если не тролля. Длинная его голова плотно вросла в кряжистый торс. То ли его серо-зеленое облачение было под цвет древесной коры, то ли это кора и была – трудно сказать, однако на руках ни складок, ни морщин, гладкая коричневая кожа. На ногах по семь пальцев. А лицо необыкновеннейшее, в длинной окладистой бороде, у подбородка чуть не ветвившейся, книзу мохнатой и пышной.

Но поначалу хоббиты приметили одни лишь глаза, оглядывавшие их медленно, степенно и очень проницательно. Огромные глаза, карие с прозеленью. Пин потом часто пытался припомнить их въяве: «Вроде как заглянул в бездонный колодезь, переполненный памятью несчетных веков и долгим, медленным, спокойным раздумьем, а поверху искристый блеск, будто солнце золотит густую листву или мелкую рябь глубокого озера. Ну вот как бы сказать, точно земля проросла древесным порожденьем, и оно до поры дремало или мыслило сверху донизу, не упуская из виду ни корешочка, ни лепестка, и вдруг пробудилось и осматривает тебя так же тихо и неспешно, как издревле растило самого себя».

– Хррум, хуум, – прогудел голос, густой и низкий, словно контрабас. – Чудные, чудные дела! Торопиться не будем, спешка нам ни к чему. Но если бы я вас увидел прежде, чем услышал – а голосочки у вас ничего, милые голосочки, что-то мне даже как будто напоминают из незапамятных времен, – я бы вас попросту раздавил, подумал бы, что вы из мелких орков, а уж потом бы, наверно, огорчался. Да-а, чудные, чудные вы малыши. Прямо скажу, корни-веточки, очень вы чудные.

По-прежнему изумленный Пин бояться вдруг перестал. Любопытно было глядеть в эти глаза, но вовсе не страшно.

– А можно спросить, – сказал он, – а кто ты такой и как тебя зовут?

Глубокие глаза словно заволокло, они проблеснули хитроватой искринкой.

– Хррум, ну и ну, – пробасил голос, – так тебе сразу и скажи, кто я. Ладно уж, я – онт, так меня называют. Так вот и называют – онт. По-вашему если говорить, то даже не онт, а Главный Онт. У одних мое имя – Фангорн, у других – Древень. Пусть будет Древень.

– Онт? – удивился Мерри. – А что это значит? Сам ты как себя называешь? Как твое настоящее имя?

– У-у-у, ишь вы чего захотели! – насмешливо прогудел Древень. – Много знать будете – скоро состаритесь. Нет уж, с этим не надо спешить. И погодите спрашивать – спрашиваю-то я. Вы ко мне забрели, не я к вам. Вы кто такие? Прямо сказать, ума не приложу, не упомню вас в том древнем перечне, который заучил наизусть молодым. Но это было давным-давно, может статься, с тех пор и новый перечень составили. Погодите-ка! Погодите! Как бишь там, а?