Пуп света: (Роман в трёх шрифтах и одной рукописи света) - Андоновский Венко. Страница 67

— Не знаю, заметил ли ты, но ты заговорил. Как человек. И этого достаточно. Ты возродился в новом, богоугодном языке, потому что ты уже научился мыслить сердцем, чувствами, а не понятиями. Помнишь, что я тебе говорил в Кутлумуше? Человек страдает от страстей не потому, что ему дано сердце, а потому что ему дан разум. И большинство людей напрасно обвиняют сердце в своих страстях, ведь к страстям их ведёт разум. Разум говорит: «Я лучше этого моего брата, почему же мне не получить большей награды, чем он?» Так рождаются гнев и зависть, но нечестивые страсти несправедливо приписывают сердцу. Ты больше не такой. Ты готов отправиться туда. Сравни две тетради: ту, в которой ты вспоминаешь мирскую жизнь, и ту, в которой вспоминаешь здешние события, и ты увидишь, какая разница между языком, на котором ты говорил когда-то, и тем, на котором ты говоришь теперь.

В этот момент щёки у меня запылали от стыда. Вдруг я вспомнил Аннушку и Франкфурт, моё вульгарное поведение, поведение обычного пьяницы, когда я сказал ей, что она может получать деньги с клиентов картой, которой провела… и мне было стыдно даже вспоминать окончание этой бесстыдной, бесчеловечной фразы. И стоя перед старцем, я пообещал себе, что первое, что сделаю, вернувшись к Леле, это найду ту Аннушку во Франкфурте, если надо, исхожу всё вдоль и поперёк, но найду и попрошу прощения.

Затем он вытащил из ящика стола мой роман «Пуп земли» на сербском языке.

— Не удивляйся, — сказал он. — Отец Иаков дал мне его, когда привёз тебя сюда. Он мой духовный сын.

— Авва, пожалуйста… неужели вы это читали? — сказал я, сгорая от стыда и впервые обратился к нему на «вы». Мне и вправду было очень стыдно за всё, что я писал прежде: мне казалось, что моя писанина была либо амбициозной и суетной, либо вульгарной. А он улыбнулся и сказал:

— Пришлось. Мне надо было знать, с кем я имею дело.

И стал листать роман своими скрюченными старческими руками, что-то отыскивая. Он остановил длинный указательный палец на одной из страниц и прочитал: «Всё, что мы видим, говорит о невидимом». И закрыл книгу.

— Ты имеешь в виду, что вся природа говорит о Творце, не так ли; да, да, ты об этом — кто приказывает тюльпану открываться днем и закрываться ночью, кто говорит пчеле, где её улей, когда она отлетит на десять километров, откуда младенец знает, что нужно дышать и сосать грудь? За всей видимой природой стоит невидимый Бог. Но почему ты во «всё, что мы видим» не додумался включить и язык?

Я был ошеломлён. Вспомнил свою лекцию во Франкфурте, в которой я утверждал, что все значения, все языки — сатанинская уловка. Теперь, на прощанье, мой старец доказывал мне, что это не так.

— Язык есть дар Божий: то, что люди не были достаточно бдительны и отдали его нечестивому — их ошибка и грех. И язык своей невидимой частью свидетельствует о Нём — сказал он, и я понял, на что он намекает, потому что у нас было одинаковое мирское образование: мы были филологи. В голове пронеслось: каждое слово имеет свою материальную сторону, видимую или слышимую; это звуки и буквы, из которых оно состоит. Но у каждого знака есть своя «отсутствующая», «невидимая» сторона, и это значение.

— Означающее и означаемое, материя и мысль — так формулирует лингвистика, — сказал старец. — То, что сатана овладел материей, означающим, властвует над ним и поклоняется ему, как золотому тельцу, то, что образы стали реальнее того, что они означают, то, что из-за суетности означающих мы больше не видим за ними Невидимого — это безбожие. К счастью, ты уже мыслишь невидимым, а не означающим: ты мыслишь не только понятиями, но и чувствами о понятиях, в которых скрывается Тот, кто стоит за материей, — сказал он. И заключил: — Язык дан нам, чтобы быть образом Божиим, чтобы свидетельствовать, что всё, что мы слышим и рассматриваем как язык, свидетельствует о Нём. То, что сатана захватил означающее только потому, что оно материально, не означает, что мы не должны возвращать языку его божественную печать: невидимое. И потому, когда вернёшься в мир, не украшай себя узорами из означающих, а глаголь! Ты уже не писатель, жаждущий понравиться другим, ты краснослов, служитель одной лишь Красоты, а где Красота, там и Истина, там Он. Краснословь и благословь! Нет запретной темы, но пусть твои рукописи будут наполнены Христовым светом.

Потом он вынул из кармана мою любовную песню к Леле, которую я превратил в комок бумаги и выбросил в мусорную корзину; лист был тщательно разглажен и выправлен.

— Кстати, я знал, что ты ездил в Уранополис разговаривать по телефону, — сказал он. И улыбнулся. — Посмотри, как ты теперь краснословишь, а вспомни, как раньше вороной каркал! И протянул мне песню.

И я понял, что он вытащил бумагу из корзины, что всё время бдительно следил за мной, как отец за своим чадом, и что сегодня утром он положил листок в карман, потому что знал, что я захочу вернуться к Леле. Я не хотел возвращаться в мир, хотел только к Леле, чтобы мы вместе построили белую обитель, в которой наши дети пели бы вперемешку с хором небесных ангелов.

Я взял бумагу и уже не стыдился; раз старец сохранил моё сочинение, которое он назвал стихотворением (хотя оно и было в прозе), значит, написанное не было грехом. И тогда он сказал:

— От всего сердца Христова говорю тебе: люби ту женщину во веки веков, как ты был готов любить её, когда тайком оставил монастырь, но не оставил Бога, потому что именно Бог ради твоей чистой любви привёл тебя к телефонной будке. Иди в мир, ибо нам нужны воины там; собери своих рыбаков и распространяй любовь и веру во Христа, сын мой; она там нужнее, чем здесь, потому что там большинство, а лукавый всегда идёт с большинством, он хочет их соблазнить и завлечь в своё войско. А теперь свободно прикасайся к миру; теперь можно, потому что ты касаешься его с чистой душой. Заблудшие думают, что для того, чтобы прикоснуться к миру, достаточно иметь чистые руки; они моют руки по десять раз на дню, а не молятся ни единого раза; даже и детей спрашивают, как будто мир — это музейный экспонат — вы помыли руки перед тем, как сесть на новый диван? Но когда прикасаешься к человеку, то его касаются не пальцы, а душа, и она должна быть чистой.

В этот момент он поднялся, встал передо мной и совершенно неожиданно положил руку мне на плечо. Как будто я его сын. Я опустился на колени и сложил руки, словно для молитвы. Я знал, что он благословит меня. И он изрёк:

— Создай семью. Сделай из брака монастырь, из детей — херувимов и серафимов; пусть всегда радуются и поют псалмы во славу Божию. Пусть свет будет их мыслью, пусть святые будут их голосами в устах и днями в неделе, пусть Бог будет их речью, а вера будет их пунктуацией. И будь белым монахом, белым настоятелем своего семейного монастыря. Труднее быть белым, чем чёрным монахом: у нас нет детей, у нас нет материальных забот, мы скрыты от всех мелких искушений, которым подвергаетесь вы, миряне, и жертвою которых вы чаще всего становитесь.

* * *

И вот, под чёрным зонтиком ночи в Пупе света, в один из последних дней месяца септемврия лета Господня 2017; я сижу в монастырском дворе на бревне и смотрю на звёзды. Небо усыпано как никогда ранее: просто не знаешь, ночь сейчас или день, чего больше — тьмы или света, будто смотришь на паутину и гадаешь, из чего она сделана — из дыр или из нитей.

Я представил, как завтра выйду через врата Пупа света. Когда после суда я выходил из тюрьмы мира, во дворе ждали дорогие мне люди. Теперь, когда я выйду из темницы своей души, с лучом древнего и непревзойдённого света внутри меня, с разумом, восседающим на престоле сердца, которое держит этот луч, как царский скипетр, меня никто ждать не будет. И я подумал: если люди не приходят, дабы встретить тебя, это не значит, что ты не должен пойти к ним сам. И сказать им, что они должны сделать, чтобы смириться и уподобиться людям. Потому что правдой было то, что я часто говорил ещё до приезда сюда: «И увидел Господь, что род человеческий всё чаще порождает животных, и сильно опечалился».