Безымянный город - Лавкрафт Говард Филлипс. Страница 4

Проход завершался площадкой, с которой брала начало круто уходившая в бездну лестница нескончаемая чреда мелких ступенек, похожих на оставшиеся позади, в темных проходах однако все, что лежало в четырех-пяти футах от меня, было скрыто от взора светящимся туманом. Рядом с левой стеной прохода высилась распахнутая массивная бронзовая дверь, неправдоподобно толстая, украшенная причудливыми барельефами. Эта дверь, если бы ее затворить, могла бы совершенно изолировать весь этот подземный мир лучезарного света от пробитых в скале склепов и проходов. Я посмотрел на ступеньки и решил, что ни за что на свете не стану спускаться вниз. После этого я лег ниц на каменный пол, и пламя безумных мыслей охватило меня даже под натиском смертельной усталости не покидали они моего сознания.

Закрыв глаза, я лежал и предавался размышлениям, и опять в сознании возникали сюжеты фресок... но на сей раз они были наполнены новым, зловещим смыслом. Я говорю о сценах, запечатлевших расцвет безымянного города: растительный мир долины вокруг него, дальние страны, с которыми вели торговлю его купцы. Для меня оставалось загадкой неизменно выдающееся положение аллегорически изображенных пресмыкающихся тварей, и я подумал, что представленная в картинах история скорее всего достаточно точно отражала истинное положение вещей. Пропорции Безымянного Города на фресках были подогнаны под размеры рептилий. Я задумался над тем, какими же должны были быть подлинные размеры и пропорции Безымянного Города. И вновь вспомнил о необычайно низких потолках первобытных храмов и подземного коридора, вырубленных таким образом несомненно для того, чтобы выразить свое подобострастие перед пресмыкающимися божествами, которым здесь поклонялись; при этом их почитатели волей-неволей должны были опуститься на четвереньки.

Возможно, сами обряды предполагали передвижение ползком для имитации движений этих рептилий. Однако никакая религиозная теория не могла убедительно объяснить, почему горизонтальные проходы этого страшного спуска были такими же низкими, как и храмы или еще ниже, поскольку в них невозможно было выпрямиться даже стоя на коленях. Новый приступ страха охватил меня, когда я подумал об этих древних рептилиях, чьи омерзительные мумифицированные формы так напоминали мои собственные. Рождающиеся в сознании ассоциации бывают очень причудливыми, и я весь сжался от мысли о том, что, за исключением того несчастного, растерзанного толпой на последней фреске, я был единственным носителем человеческого облика среди этого скопиша реликвий и символов первозданной жизни.

Но в который уже раз страх, сидящий в моей мятущейся душе, был побежден любопытством. Лучезарная пропасть манила меня увидеть и открыть то, что она таила в себе, почел бы за величайшую честь самый выдающийся исследователь. Я ни на минуту не сомневался в том, что эта череда странных мелких ступенек вела в чудесный таинственный мир, и надеялся обнаружить там свидетельства существования представителей человеческого рода, которых не нашел в покрытом росписями коридоре. Фрески этого подземного царства изображали сказочные города и долины, и моя фантазия уже парила над роскошью колоссальных развалин, ожидавшей меня внизу.

Мои страхи, собственно, относились скорее к прошлому, нежели к будущему. Даже физический страх, вызванный моим положением здесь, в этом тесном коридоре с его мертвыми рептилиями и допотопными фресками, за много миль от привычного верхнего мира, перед лицом мира иного, наполненного пробивавшимся сквозь туман гнетущим светом, не мог сравниться со смертельным ужасом, навеваемым обстановкой и духом восставшей из первозданного хаоса. Казалось, из первобытных камней и вырубленных в скале храмов Безымянного Города выступала сама древность, глубину которой нельзя было выразить никакими измерениями; позднейшая из потрясавших воображение географических карт, увиденная мною на фресках, содержала очертания океанов и континентов, неизвестных современному человеку, и лишь немногие из контуров смутно напоминали мне сегодняшние очертания некоторых земель и берегов. И уже никому не дано узнать, что произошло в течение разделявшей времена геологической эры, ибо стерлись росписи и скатилась в омерзительную трясину упадка некогда гордая раса, ненавидевшая смерть. Было время, когда в этих пещерах и в лежащих за ними лучезарных сферах ключом била жизнь, а сейчас здесь стоял я, один среди уцелевших памятников глубокой древности, и содрогался от мысли о бесчисленных веках, в течение которых эти реликвии пребывали здесь в молчаливом бдении.

Внезапно я почувствовал новый приступ безумного страха — того самого страха, который то и дело завладевал мною начиная с момента, когда я впервые увидел жуткую долину и Безымянный Город под холодной луной; и, несмотря на то, что силы мои были на исходе, я лихорадочно сжался, присев на корточки, и устремил свой взор в черный коридор, соединявшийся с туннелем, который вел наверх, в мир, населенный людьми. Чувства охватившие меня, напоминали те, что заставили остерегаться безымянного города ночью, и были столь же мучительны и необъяснимы. Мгновение спустя, однако, я испытал еще большее потрясение, услышав звук первый звук, взломавший глухую тишину этих замогильных глубин. Это был глубокий, низкий стон... словно скопище духов, обреченных на вечные муки, стенает под землей; стон исходил из темного коридора, в который я вперил свой взор. Звук стремительно нарастал, и наконец, в низком проходе раскатилось громовое эхо. В тот же миг я ощутил усилившийся поток холодного воздуха он струился из туннелей со стороны стоявшего наверху города. Этот холодный воздух несколько взбодрил меня и привел в состояние душевного равновесия, ибо мгновение спустя я вспомнил о внезапных порывах ветра, которые каждый раз на восходе и на закате возникали вокруг устья, открывавшего вход в бездну; как раз один из этих порывов и помог мне обнаружить потайные туннели. Я посмотрел на часы близилось время восхода солнца и исполнился решимости оказать сопротивление этому шквальному потоку, который устремился в недра земли, служившие ему домом, с таким же неистовством, с каким рвался он вечером наружу. Страх растаял, и это было вполне объяснимо: мои размышления над неизвестным феноменом были прерваны проявлением естественной природной стихии.

Между тем, становясь все неистовее, стон перерастал в пронзительный визг, с которым ветер ночи устремлялся в подземную пучину. Я снова упал ничком и лихорадочно вцепился в пол, в ужасе представив себе, как шквальный поток швырнет меня сквозь распахнутую дверь в разверзшуюся за нею фосфоресцирующую бездну. Боязнь провалиться в эту пропасть первая овладела мной; однако к тому времени, когда я заметил, что мое тело действительно скользит по направлению к зияющему входу в пропасть, я был уже пленником тысячи новых страхов, завладевших моим воображением. Неумолимость воздушного потока пробудила во мне самые невероятные фантазии; содрогнувшись, я вновь сравнил себя с тем увиденным мною в жутком коридоре единственным представителем рода человеческого, который был разорван в клочья сыновьями Безымянного Города ибо в той беспощадной силе, с которой терзал меня завихрявшийся поток, угадывалось нарастающее с каждой секундой мстительное неистовство, словно вызванное неспособностью быстро расправиться со мной.

Кажется, в последний момент из моей груди вырвался дикий вопль я почти потерял рассудок но даже если это было так, мой крик растворился в шуме этой преисподней с ее завывавшими ветрами-призраками. Я попытался ползти назад, преодолевая сопротивление невидимого убийственного потока, но не смог даже удержаться на месте струя воздуха медленно и неумолимо подталкивала меня к входу в неизвестный мир. Остатки разума покинули меня, загадочное двустишие безумного араба Аль-Хазреда, увидавшего Безымянный Город во сне, вновь завертелось в моей голове, и я безостановочно повторял его вслух: